Что любишь

Признаться, Мухюль здорово удивился, когда минский принц позвал его к себе впервые. Наивным дураком он не был — даже остолопу, чудом взятому в приличный дом из убогой хибары, трудно остаться таковым спустя пару лет в столице. Подле господина же Ли Банвона остаться им было попросту немыслимо. Но ведь Мухюль ничуть не походил на женщину — да и на мужчину из тех, которых любили пользовать другие мужчины тоже, если на то пошло. Ни тебе тонкого стана и плавной походки ребят из гибанов, ни пухлых гладких боков юных евнухов из дворца. Ростом Мухюль был вровень с минским принцем, плечи у него едва проходили в дверь, а на границе он слегка подзабыл о столичном лоске. Космы вместо пристойной причёски, в которые его новые приятели из охраны насовали бусин и подвесок, серьга в ухе, волчья шкура на плечах (первая удачная охота!), и вдобавок страшная разбойничья заросшая рожа — счесть всё это обликом красавицы мог разве что медведь из чащи. Так что — да, удивился. Отбиваться, впрочем, Мухюлю и в голову не пришло: не по обнищавшему чосонскому дикарю была честь — отказывать в чём-либо принцу династии Мин. Вывалился после из шатра растрёпанный, с красной перекошенной мордой — одна надежда, что здешние слуги и охрана были вышколены не замечать, чего не следовало. Да правду сказать, рассудил Мухюль чуть позже, не так всё было худо. Обошлось, как говорили в казармах, рукоблудием. Видно, принц прекрасно понимал, что своенравный дикарь может и взбрыкнуть. А что до прочего... Ну, случалось ему делать вещи и погаже. Тут главное отстраниться от того, что делаешь, и приноровиться как следует. Дело привычное: есть некий уровень небрезгливости, которым обладают только солдаты, лекари да, хм, работники всё тех же гибанов. А принцу Мухюль после даже посочувствовал. Ему самому-то что: ну застукают, велика печаль — какой с него спрос, делает что велено, выполняет приказ господина Ли Банвона и служит его высочеству так, как тому угодно эту службу принять. А вот принц сразу будет уличён в дурновкусии и прискорбном пристрастии к грубым солдафонам. И это при том, что его и здесь, разумеется, сопровождали дамы из его личных покоев — выбирай любую. Дворцовая утончённость нравов, как же... Мухюль тоскливо раздумывал, скоро ли управится господин Ли Банвон в Нанкине — уж точно не за пять лет, как рассчитывает Самбон. Год-два, и будет. Принцу он так и продолжал сочувствовать, даже когда его высочество загнул его прямо на походной лежанке, немилосердно нажав ладонью на затылок и тыча лицом в ворох шкур и шелков. В конце концов, поза была дурацкая и неудобная, и ещё вопрос, кто выглядел хуже: Мухюль кверху задом или принц, пристроившийся к нему, как кобель к сучке. По наблюдениям Мухюля, обоих животных в таких случаях бывало одинаково отчаянно жаль. Ей-ей, застукают — стыда не оберёшься, а минский император наверняка устроит сыну трёпку. Рука у него, надо полагать, тяжелее, чем у Мухюлевой бабули, а ведь та в одиночку вырастила десять внуков. Остальное было терпимо. Пару дней Мухюль поворачивался на тренировках и охоте чуть аккуратнее обычного, и только-то. Кроме того, его-то не сопровождали наложницы, а женщин в лагере было раз два и обчёлся, так что скоро он научился находить в посещениях принцевого шатра свою прелесть. Так оно и пошло. Мухюль научился всякому — и руками, и ртом, ну и... Короче, принц любил, чтобы его рот и зад были всегда к его услугам. И нашлась даже пара поз, в которых это дело происходило почти куртуазно. Как оказалось — вопрос практики. И только порой Мухюля охватывала глухая, не пойми откуда взявшаяся тоска. «Приручил», — думал он, и вспоминал то собак, то медведя в клетке на рыночной площади. Приучил к рукам, заставил опасную тварюгу брать еду с ладони. Приспособил под себя — что душу, что задницу, да так, что и не болела уже, сколько в неё не заталкивай... И душа тоже. Время шло, а из Нанкина всё не было вестей.