Не оставляй меня

Чем сильнее в воздухе чувствовалась надвигающаяся война, чем больше пропаганды появлялось на передачах, передаваемых по старенькому радио с помехами, чем отчаяннее становились разговоры в доках, на улицах, за соседними стенами - тем сильнее Стив отдалялся от него. Можно было списать это на что угодно, но Баки знал — он пытается сделать так, чтобы это не было похоже на то, когда резко отрываешь пластырь от едва зажившей раны. Они оба понимали, что это ни черта не помогает, что так становится только хуже, ведь это, скорее всего, были их последние дни и вечера, проведенные вместе. Стив всеми силами старался ограничить контакт с человеком, кроме которого у него не было никого, но это было единственным возможным решением: если бы он поступил иначе, то просто развалился бы на части изнутри и снаружи. Так всегда было с ним — держать лицо бесстрастным, а плечи — прямыми, собирать остатки гордости в кулак, прикладывать титанические усилия, чтобы не показывать слабости, даже когда хочется биться всем телом о стены и орать в голос. И никаких поблажек. Это было больно. Для них обоих, но Стив в своём упрямстве мог быть чрезвычайно несгибаем, впрочем, как и во всем в своей жизни. Единственное, что могло заставить его изменить мнение или отказаться от собственных постулатов, да даже просто позволить себе хоть на мгновение побыть слабым, было что-то, связанное с Баки, или же он сам. Но в этой ситуации он был абсолютно непреклонен, и Баки не знал, что делать. Ему чертовски страшно было оставаться одному в этом тумане предстоящей неизвестности, в этой иллюзии спокойной жизни, чертовски больно было наблюдать за тем, как мучается Стив, но не позволяет быть рядом с собой. Стив скрывается за рисованием, рисует он в последнее время поразительно много, больше, чем когда-либо, и это — плохой знак. Ведь это означает, что у него так много эмоций, тревог и сомнений, от которых он пытается избавиться с помощью рисунков, но все, что бы он ни пытался изобразить, — все превращается в глаза Баки, в улыбку Баки, в что-то абстрактное, но все равно напоминающее о нем. Он чувствует себя замкнутым в каком-то чертовом кругу, но не может из него выбраться. Стив делает вид, что засыпает в кресле, чтобы не идти в их общую постель. Баки прекрасно знает, что тот притворяется, но ничего не говорит, только вздыхает и накидывает на него одеяло с той самой постели, а сам уходит на крышу, где всю ночь курит и еле сдерживается от того, чтобы не разбить кулак о железную трубу или не сброситься вниз. Стив не пытается его остановить, хотя хочется, очень хочется, но он продолжает неподвижно сидеть и прислушиваться. Он думает, что скорее бы уже началась война, скорее бы он уже смог выстрадать все то, что накопилось, в одиночестве, не показывая Баки ничего. Он чувствует себя последним эгоистом в мире, но ему слишком, слишком не хочется отпускать, вырывать с корнем то, что намертво вросло в него больше десяти лет назад. Однажды, накануне отъезда Баки, Стив моет посуду после их общего ужина, который снова прошёл в полном молчании. Баки украдкой наблюдает за ним из коридорного проёма, наблюдает за этой напряжённой спиной, за нервными руками и расплескивающимися по полу каплями воды. Он видит, что плечи Стива вздрагивают, и думает, что вода сейчас течёт не только в раковину и на пол, но и по лицу Стива. Он больше не может продолжать это, не может больше тяготиться этим особенно дурацким решением Стива: давай расстанемся незнакомцами. Это было жестоко по отношению к ним обоим. Баки думает, что никакая война не сравнится по жестокости вот с этим. Поэтому, когда Стив ставит последнюю посуду на полку, как-то подозрительно долго вытирает руки полотенцем, и только потом оборачивается, Баки уже стоит вплотную рядом с ним. Стив пытается увернуться, уйти, но его лучший друг и самый близкий человек в мире не позволяет ему этого сделать. Он приподнимает его голову и говорит: хэй, Стиви, посмотри на меня. Стив хочет смотреть твёрдо, гордо, дать знать, что он сильный, что он выдержит, справится, и не с таким справлялся, но... К черту это все. Он не может выдержать этого взгляда, не расплакавшись позорно, как мальчишка, каким он был тогда, когда впервые увидел его. Он позволяет себе разрушиться изнутри и спрятать лицо на плече Баки, рубашка которого в то же мгновение становится мокрой. Барнс гладит его по спине и не знает, что говорить, но первым начинает Стив, чей голос звучит глухо: — Я справлюсь, Баки. Я смогу. Нет, ты не сможешь, чёрт тебя дери, не сможешь. Но он лишь отвечает: — Я знаю.