Чем же пахнешь ты для меня? Сладким чем-то и свежестью дня, Упрямством чуть-чуть и чуть-чуть - заграницей. Я не мог в тебя не влюбиться.
Времена года сменяли друг друга. А чувства оставались прежними. Тело помнило прикосновения, мозг помнил образы. Прошло два года с тех пор, как Оливьеро и Алауди не разговаривали. Что изменилось? Пожалуй, многое. Само время стало каким-то излишне тягучим, сама жизнь стала невыносимо длинной и бессмысленной. Каждый день повторялся примерно один и тот же сюжет: дом, работа, работа, деловая встреча, дом. Ты просыпался, хотя сам никогда до конца не был уверен в том, что проснулся; вставал с кровати, выпивал какой-нибудь горький напиток, как полагается по утрам, чтобы убедиться хотя бы на двадцать процентов, что ты не спишь. Ты одевался, чувствуя, как к коже прикасается нечто неживое, чуть покалывающее. Ты пытался открыть глаза пошире, чтобы увидеть, что в этом мире такого хорошего, чтобы действительно стоило прожить ещё хотя бы день. Ты искал в толпе знакомые глаза и, не находя их, буквально сходил с ума. «Эти глупые лошади имеют отвратительнейшее свойство теряться», - сказал как-то Алауди, глядя, как жокей тщетно пытается схватить под уздцы жеребца. Это было сказано в контексте какого-то забавного костюмированного праздника, когда Каваллоне на несколько минут отлучился поискать напитки и встретил знакомого семьи. Ему пришлось задержаться и пообщаться с этим авторитетным человеком. Оливьеро застал своё Облако прислонившимся к колонне здания и наблюдавшим вышеописанную картину. - Прирученные лошади всегда возвращаются, - пожал плечами Каваллоне, протягивая бокал ароматного вина светловолосому мужчине. Алауди фыркнул. - Тебя попробуй приручи.***
Те дни, что они провели бок о бок, те часы, которые принадлежали им двоим, оставались в памяти светлыми пятнами среди всей той грязи, которую приносила с собой ежедневная рутина. Каваллоне скучал. Он стал меньше улыбаться, тёмные круги под глазами стали заметнее, меж бровей пролегла морщинка. Иногда он шутил, что за два года постарел лет на пять. Но доля истины в этом была. Алауди никогда не признавался себе в том, что скучает. Напротив, он был предельно удивлён, когда сердце ёкало от людей, которых он по ошибке принимал за Каваллоне; когда по утрам ему не хватало назойливого бормотания про новый день и счастье. Два года должны были сыграть своё дело, в памяти должны были изгладиться все особо острые и приятные моменты, но они оставались там, волнующие и согревающие в любое время года. Возможно, потому что это было что-то особенное. И забыть это не получалось при всём желании. Оливьеро старался отвлекаться. Он забивал свой график до того, что иногда едва оставалось времени свободно вздохнуть. Он работал, когда было невыносимо. И пил горький чай, когда забывал по задумчивости, что не любит крепкую заварку. Время шло, но Каваллоне не хотел забывать прошлое.***
Почему два года? Для чего были все эти игры в молчание? Да просто глупая ссора. - Я не нуждаюсь в таких отношениях, Каваллоне. - И это говорит мне тот, кого воротит от прикосновений большей части существ на этой земле? - Я тебе сказал. - Алауди, ты ведь сам понимаешь, что наши отношения нельзя назвать дружескими. - Называй их, как хочешь, Каваллоне. Мне всё равно. - Я собираюсь сказать семье, что не буду жениться на Лионе. - Делай, что хочешь. - Алауди, послушай, - Оливьеро развернул упрямого собеседника к себе лицом. Тот резким движением высвободился из его «объятий». - Что? - Я люблю тебя, Алауди. Io amo te. Io voglio stare con te*. - Я тебя не понимаю. И Каваллоне отступил. Он уехал, зная, что Лерой слишком упрямый, чтобы остановить его. Зная, что Лерой слишком уверен в том, что Небо Каваллоне никуда от него не денется, чтобы позвонить ему или как-то связаться с ним. Поэтому молчание продлилось дольше недели, месяца, года... За время молчания Алауди не раз вспоминал этот разговор и задавался вопросом... Что такое любовь? Всю жизнь ему казалось, что это нечто из ряда тех бессмысленных красивых вещей, которые так нравятся людям. И потому давно, очень давно решил, что он может вполне обойтись без этих глупостей. Из детства он помнил только холод и боль. Что же такое любовь? То, что доступно, наверное, только богатым и умеющим улыбаться так же тепло, как Каваллоне.***
Джотто однажды спросил: - Ты скучаешь по Оливьеро? И Алауди вздрогнул. Скучать? Что это? Лерой прокручивал в голове свои ощущения в течение того времени, что они с Оливьеро не виделись. Тоска, обыденность, серость, желание наказать несправедливость, желание встретиться, желание прикоснуться, желание ощутить тепло и запах Каваллоне. Хм, вроде бы ничего необычного. Но что значит скучать? - Не думаю. Но он скучал. И, сам того не подозревая, упустив Каваллоне из поля зрения, только сильнее хотел увидеть его. Джотто уже который месяц пугала излишняя молчаливость Хранителя Облака. В последнее время тот стал ещё более задумчивым и резким. Порой это походило на ребяческое упрямство. Босс Вонголы смутно догадывался, в чём могла быть причина. Но полагал, что всё само разрешится. Тем не менее, шёл уже второй год. - Оливьеро, ты уверен, что не хочешь увидеться с Алауди? - спросил он у босса Каваллоне, когда они очередной раз пересеклись. - Хочу. Но не думаю, что это нужно кому-то из нас. Два года назад, мне кажется, Алауди имел свою твёрдую точку зрения. А пока он сам не дойдёт до какого-то иного решения, как я понял, он вряд ли изменит своим привычкам. Джотто посмотрел на понурое лицо босса Каваллоне: его уставшие глаза без прежнего озорного огонька, улыбку, которая уже не согревала так, как раньше, - и едва слышно вздохнул. - Упрямцы. Хотя, пожалуй, Оливьеро был прав. Пока Алауди не дойдёт до чего-то прямо противоположного своему предыдущему мнению своими силами, он будет стоять на своём. Он может быть грубым и чертовски холодным, но от этого сам же и страдает. Алауди Лерой. Один из сильнейших Хранителей и один из ранимейших людей, пусть того и не показывающий. Какая ирония. А Каваллоне, пусть и бодрился, не мог врать Джотто о своих желаниях. К тому же, он отверг все предложенные кандидатуры невест. Как глупо. Ну, а Джотто в такой ситуации мог разве что...***
- Алауди, ты поедешь в Италию передать важный документ семье Каваллоне. Там сейчас неспокойно. Эти документы должны несколько облегчить ситуацию. И тебе я доверяю. Отказы не принимаются. - Ты можешь отправить туда любого. Я не настроен никуда ехать. У меня много работы. - Алауди, мне нужно, чтобы туда поехал именно ты, - мягко, но властно сказал Джотто, и Лерой не смог больше возражать. Всё же Небо Вонголы было небом, по которому плыло это упрямое Облако.***
Перелёт был не сказать, чтобы приятным, но Лерой и не собирался наслаждаться им. Как только Алауди опустился в кресло, он отвернулся к иллюминатору и сам не заметил, как задремал. Сказалась усталость, копившаяся в нём на протяжении долгого времени. Странное дело, впервые за два года он спал спокойно, крепко.***
Алауди снится зима. Ему всего десять, он ребёнок. Светлые волосы украшает ободок из снежинок. Его пальто грязно-коричневого цвета плохо греет тело, серая шапка продувается, и иногда он прикладывает руки к ушам, чтобы проверить, не отмерзли ли они. Алауди-мальчишка смотрит своими серыми глазами на то, как зима заполняет собой окружающий мир, и не находит причин для радости или восхищения. Его заставляет очнуться от задумчивости кинутый кем-то снежок. Льдинки холодными капельками проникают под одежду. Поёжившись, Лерой разворачивается, чтобы встретиться с противником лицом к лицу и дать сдачи. Но колкий взгляд его серых глаз натыкается на теплоту золота в карих глазах напротив. Едкие фразы замирают на губах, потому что улыбка напротив обезоруживает, проникает в тебя против воли и согревает всё тело от головы до кончиков пальцев. - Привет. Я Оливьеро. Французский незнакомца, стоящего напротив, очень плох. Но голос у него приятный. - Ты откуда? Алауди знает, что так отвечать - плохо. И поспешно добавляет. - Алауди Лерой. Мальчик с карими глазами смеётся. - Я из Италии. Солнечной страны, где очень редко бывает снег. Если ты, конечно, не отправишься в горы. Я приехал сюда вместе с родителями. По делам. Давай поиграем, пока серьёзные дяди в чёрных пиджаках не заметили моё отсутствие и не пришли искать меня. - Ты откуда-то сбежал? - осторожно интересуется Алауди, думая, не стоит ли сообщить об этом в полицию. - Вроде того. Должно быть, этот мальчик, который выше Лероя на голову, сделал что-то не очень правильное. Но с ним интересно. Он много смеётся и интересно рассказывает. Они строят домик из снега, лепят снеговика. Перчатки Алауди промокают насквозь и, заметив это, Оливьеро тащит светловолосого мальчишку за собой, с лёгкостью преодолевая сопротивление. Останавливаются они только возле небольшого кафе. - Здесь очень вкусный горячий шоколад, - говорит обладатель карих глаз. - У меня нет денег, - сухо откликается Алауди. - Ничего. Сегодня я тебя угощаю. Через несколько минут Лерой уже с ноткой недоверия пьёт горячий напиток. - Ну как? - интересуется Оливьеро. - Сладко. Кареглазый смеётся. Алауди пьёт горячий шоколад и думает о том, что глаза нового знакомого удивительно сочетают в себе теплоту шоколада и яркость золота. Когда он опускает глаза, чтобы взглянуть, сколько ещё напитка ему осталось, на него из чашки смотрят те же карие глаза, которые он видел напротив несколькими мгновениями раньше. Алауди просыпается.***
«Что за зимы без снега», - с досадой подумал Алауди, вступая в мелкую лужицу, одиноко расположившуюся на тротуаре. Италия со своим тёплым климатом не вызывала никаких бурных чувств в душе Лероя. А вот приближение штаба семьи Каваллоне вызывало щемящее чувство в груди. Почему-то Алауди казалось, что он не может просто взять и заявиться к Каваллоне, отдать документы и уйти. Нет, он должен встретиться с Оливьеро лично. «Я люблю тебя. Io amo te». Было глупо полагать, что он сможет забыть. Алауди помнил. Потому что слишком часто прокручивал эту фразу в голове. И всегда она звучала с той интонацией, с которой сказал её в тот день Каваллоне. Глупо было убеждать себя, что он ничего не чувствовал. Просто тогда Алауди не мог придумать своему чувству названия. Он не считал для себя возможным испытывать что-то, похожее на любовь. Но сколько ни думал об этом, возможно, это единственное слово, которое подходило. «Должно быть, я сделал ему больно», - подумал Алауди. Понадёжнее обхватив папку с документами, Лерой постучал в дверь штаба семьи Каваллоне. Сказать, что Оливьеро был удивлён, значит ничего не сказать, потому что он был в культурном шоке. Два года ни весточки, а тут вот тебе на - Облако Вонголы сидит в одном из кресел штаба семьи Каваллоне, скрестив руки, и смотрит прямо на Оливьеро. На столе лежит чёрная папка - видимо, причина его визита. Или предлог. - Привет, Оливьеро. Джотто просил передать тебе эти документы, - он кивнул на папку. - Привет, Алауди. Лерой недовольно отметил про себя, что темноволосый мужчина очень похудел за то время, что он его не видел. - Тебя тут что, не кормят? - Да я бегаю, постоянно в делах, иногда и правда забываю поесть. Хоть и кормят вкусно. Аппетит уже не тот, - рассеянно улыбнулся Каваллоне. Лерой на секунду скривился. Эта мёртвая улыбка явно не была той солнечной улыбкой Оливьеро, которого он знал два года назад. От той прежней ты в миг согревался и ловил себя на том, что уголки твоих собственных губ предательски тянутся вверх. - Что у тебя с лицом? - Родился с таким, - пожал плечами Оливьеро. - Может, хочешь выпить? У меня есть хорошее французское вино. Алауди поднялся. - Нет, спасибо, я уже собирался уходить. - Что ж, - рука Каваллоне замерла в нескольких сантиметрах от ручки дверцы, за которой стояли бокалы и несколько бутылок крепких напитков. - Хорошо. Внутри Лероя росло напряжение. Неужели они снова просто так отпустят друг друга? Он не знал, что делать в такой ситуации. И почему-то нашёл выход только в том, чтобы нарушить несколько своих принципов. Оливьеро вздрогнул, почувствовав прикосновение Облака. В следующую минуту он оказался в объятиях Лероя, стоящего у него за спиной. - Алауди, что ты... - Помолчи, Конь. От тебя несёт спиртным. Что же с тобой случилось, что ты решил начать пить? - Алауди... - Помолчи. Ты мне сказал это дурацкое «я люблю тебя». Я не могу сказать тебе то же самое. Понимаешь? Ты мне нужен. Но я не скажу тебе «я люблю тебя». Помолчи. Я долго думал об этом. Возможно, однажды я смогу сказать тебе эту затёртую до дыр фразу. Возможно, когда-то это случится. Но пока мы можем прожить без этого? Я сказал, что я тебя не понимаю. Я не понимаю, как ты можешь так легко об этом говорить. Чувства - это что-то очень сложное. За два года я не смог подобрать нужные слова, чтобы ответить тебе. Клятвы в вечной любви - это что-то безумно глупое. Всегда это просто слова. Поэтому давай оставаться рядом, пока нам хорошо друг с другом. И давай прекратим дурацкие игры в молчание. Хватит притворяться, что нам прекрасно по одиночке. - Начнём... всё сначала? - предложил Оливьеро. - Нет, Каваллоне. Зачем нам начинать сначала, если мы не закончили то, что было. Оливьеро улыбнулся. - Ну-ка... - Алауди через плечо посмотрел на отражение босса Каваллоне в стеклянной дверце. - Уже лучше. Твоя улыбка выглядит лучше. Оливьеро, наконец-то не встретив сопротивления, обернулся к Алауди. Тот позволил себя обнять. - Я дома, - еле слышно прошептал Лерой, вдыхая знакомый запах темноволосого мужчины. - С возвращением, - рассмеялся Оливьеро. Некоторое время спустя... - А ты повзрослел, Алауди.:3 - Что?! Да мы ведь почти одногодки!