методически бросать

БРОСАТЬ

      Алиса смотрит на лист, прикрепленный прямо к стене полосками скотча, и думает, в какой момент все опять пошло не так. Крупные буквы, наспех прочерченные маркером, отпечатываются под веками, расплываясь в слезящихся от дыма глазах. Ей кажется ироничным, снова и снова начинать курить, когда все летит к чертям в ад. Словно срабатывает какой-то выключатель в голове, и она вытаскивает из ящика стола запечатанную пачку сигарет, убирая на ее место лишние мысли и чувства. Это даже вроде как срабатывает, не сразу, но становится легче, и Алиса снова бросает курить, чтобы через месяц начать сначала.       Воздух разрывает дверной звонок. Алиса думает, насколько разозлится на поздний шум бабушка, живущая рядом на площадке , если притвориться, что в квартире никого нет, но все равно выкидывает сигарету в окно и вываливается в коридор. Она же хорошая девочка: учится в приличном вузе, не устраивает шумных попоек и всегда здоровается в лифте, с улыбкой отвечая на дежурные вопросы. А потом давится воздухом, борясь с диким желанием захлопнуть дверь прямо у него перед носом. Она же хорошая девочка: разбивать лица своим вроде как друзьям дверьми никак ей не подходит. Как бы ни хотелось. Молча впускает, — к себе в вены или в квартиру, — мол, похуй, заходи.       Даня заполняет все пространство, аккуратно стряхивая капли растаявшего снега и стаскивая темно-синий шарф, словно было мало места в ее легких, мыслях. Вообще-то, Алиса почти уверена, что это должно быть уголовно-наказуемо. Или, хотя бы, активно порицаться обществом. Потому что… Ну, это ведь неправильно, да, вот так врываться в квартиру, мысли, жизнь, когда она пытается вытравить его оттуда. - девять вечера, Киреев - так, я с тортиком       Это точно должно быть уголовно-наказуемо. Потому что Даня зачесывает пальцами волосы, протягивает прозрачную коробку с ее любимым, черт возьми, тортом и улыбается открыто, солнечно, по-домашнему тепло. Она отводит взгляд в сторону, чувствуя себя совершенно растерянной, потому что у нее тут, вроде как, личная драма с Киреевым в главной роли, и он совершенно точно не должен сейчас стоять здесь и смотреть, как будто ничего и не было. Не было сброшенных ею звонков, проигнорированных смс и непрочитанных сообщений. - тебе зеленый или черный чай? - зеленый       Ей хочется говорить, о чем угодно: музыка, приближающаяся сессия, выпавший все-таки в Москве снег, - просто, чтобы заполнить тишину. Тишина - плохо. Даня ставит чайник, вытаскивает с верхних полок чашки, чай и раскладывает торт по тарелкам. Алиса чувствует себя незащищённой, у неё словно слой пыли в горле, из-за чего приходится одергивать непроизвольно потянувшиеся к пачке сигарет пальцы, вцепившись в горячую чашку, и опускает взгляд. Ей хочется курить, чтобы голос сел и голова шла кругом от никотина в крови, дружить в десны и тонуть в нерастраченных остатках тепла, только это совершенно невозможно. - с тобой все хорошо? - да, конечно да - хорошо. я так и думал, но хотел убедиться       Даня устало протирает глаза и смотрит на нее осуждающе-тяжело, мол, ну вот и кому ты врешь девочка. Эти интонации и взгляд, словно пощечина, щеки вспыхивают, и она отводит взгляд в сторону, чувствуя себя совершенно растерянной. Она не краснела так лет с шести, когда мама отчитывала за разбитую любимую вазу и смотрела точно так же. Она глотает слова, чувствуя, как скручивает где-то под ребрами. Морозный воздух из приоткрытого окна обжигает лёгкие, мешая дышать, и заставляет, натягивать кофту на кончики пальцев. Киреев весь такой понимающий и хороший, всегда рядом - идеальный, мать его, друг. Алиса смотрит на него и не понимает, на кой черт она ему сдалась, почему он еще не забил на все это. - так почему ты меня избегаешь? - кто сказал, что у меня была причина?       Её тошнит от зеленого чая, который она в себя вливает, чтобы перекрыть ощущения холода, от напускного равнодушия в своем голосе. Алиса насмерть замерзает этой зимой, но продолжает проверять, когда Даня окончательно в ней разочаруется и уйдет. Он лишь выхватывает из пальцев пачку, открывает шире окно, облокачиваясь на раму, и прикуривает. Костёр из уверенных взглядов и железной независимости тухнет перед ним таким: что-то завораживающее и подчиняющее в том, как Даня ведет себя, когда зол или раздражен.       Он прерывисто выдыхает дым, делая последнюю затяжку, и, взлохмачивая волосы, оборачивается назад, скрещивая руки на груди и вынуждая смотреть на него снизу-вверх. Длинные ресницы отбрасывают тени на щеки, он беззастенчиво и бесстыдно осматривает ее лицо. Блеск во взгляде - нечто вроде ярости, что заставляет отвести взгляд и притвориться, будто не понимает, что такого она сказала. Алиса пытается убедить саму себя, что, в конце концов, есть большая разница между "избегать" и "убегать". Он делает шаг ближе, и она не может вспомнить, когда кто-нибудь смотрел на нее так, как сейчас это делает Даня. - ты думаешь, блять, что говоришь? - дань       Едва слышно, на грани между вдохом и всхлипом, ибо боится, правда пугается, что он сейчас развернется и уйдет навсегда, бросит. Вскакивает, обхватывает рукой вдоль ребер, путаясь другой в волосах, и утыкается куда-то под ключицы, обжигая горячим дыханием. А под затуманенной радужкой: заболела, заебалась, мне холодно-холодно-холодно.       Он целует умело и голодно, прочерчивая музыкальными пальцами острые шейные позвонки, и грозится вырвать ей позвоночник, если она ещё хоть раз позволит себе такие выходки. Вжимает всем телом в стену, придерживая за бедра горячей ладонью, улыбается по-актерски выверено и заламывает ее запястья в ярости. Алиса боится, что в этот раз разлетится, когда он уйдет, до сдавленных легких и ноющей боли под ребрами, но все равно позволяет. Его поцелуи сверхновыми расцветают над ключицами, оставаясь алыми взрывами, и ей хочется выть до сорванных связок. В нос забивается сигаретный дым, и Алиса думает: вот бы никогда его не встречать. - после тебя ничего нет - скажи, когда мне уйти       У нее пульс в висках бьет набатом, руки пробивает мелкой дрожью, а в голове не единой мысли. Ее ломает по выцарапанным заранее контурам, через каждую педантично прочерченную задолго до этого линию, крошит в мелкие осколки. На ней теперь только штампы по непригодности ставить: починке не поддается. У нее нет больше сил собирать эти бесконечные пазлы разговоров, разгадывать головоломки ситуаций и снова бросать [всю себя к его ногам]. Даня отстраняется первым. У него в глазах глухое ликование перемешивается с болезненным сожалением. Он смотрит в глаза, сжимая ребра до хруста, и пересчитывает позвонки кончиками пальцев.       Любить - это хотеть касаться, по Станиславскому. Алисе хочется отдернуть руки, прошипев бешеное «пусти», вместо захлебывающегося «еще», задушенного уже горле, в легких, в мыслях. Даня улыбается едко, одними уголками губ.