Человек начинает ценить лишь тогда, когда теряет

«Человек начинает ценить лишь тогда, когда теряет».

Чонгук сидит в полумраке кухни, и вся его фигура кричит об усталости и какой-то обречённости. Стрелки часов уже давно перевалили за два ночи. Полупустая кружка с чёрным кофе уже давно остыла. А Юнги всё ещё не вернулся домой. Тихая, безлунная, туманная ночь опустилась над осенним Сеулом. Чонгук медленно отрывается от созерцания надколотой кружки и переводит потухший взгляд на накрытый стол в гостиной. Свечи догорели, а еда, приготовленная с огромным старанием младшего, ещё час назад была упакована в пищевые контейнеры и сложена в холодильник, осталась нетронутой. Сегодня было ровно пять лет, как Чонгук и Юнги вместе. Пять лет, как альфа Чон Чонгук вместе со своим истинным омегой Мин Юнги. Он помнит этот день, будто тот был вчера: он, ученик первого класса старшей школы, пришёл по просьбе своего старшего брата к нему в университет, чтобы передать тому забытый утром второпях на столе конспект по истории танцев. И увидел Его. Мин Юнги был самым красивым омегой, которого когда-либо видел Чонгук. Он был столь прекрасен, что младший застыл, не успев даже перешагнуть порог танцевального класса. А когда учуял его запах, то и вовсе впал в ступор. До этого улыбающийся какому-то альфе омега, будто почувствовав что-то, перевёл свой взгляд на застывшего у входа юного альфу и его улыбка дрогнула, через миг и вовсе исчезнув. У Чонгука в тот день случилась первая, и, возможно, последняя влюблённость, у Юнги же наступил конец спокойным денькам. Омега был старше Чонгука на целых четыре года, славился плохой репутацией, любовью к музыке и ужасным характером. А также, полным неприятием навязанных природой «истинных» пар. Свободолюбивый омега ненавидел само понятие «истинных», ненавидел то, как омегам вдалбливали с самого рождения лишь одно единственное «Предназначение всех омег — найти своего истинного альфу, выйти за него, время от времени подставлять текущую дырку и родить ему детей. Не сделаешь этого — не омега!». Он не собирался исполнять свое «предназначение», он слал всех нахуй со своими стереотипами и делал всё так, как хотел — набил десятки татуировок, покрасил волосы в мятно-зелёный цвет и спал с теми, с кем сам желал. Но вот однажды майским утром его жизнь пошла под откос от одного лишь взгляда больших шоколадных глаз, кроличьей улыбки и запаха тёмного шоколада с ноткой винограда. Юнги смотрел на это чудо и гадал, что ему делать с таким подарком судьбы. И самым лёгким для него оказалось игнорирование. Юнги демонстративно уходил из помещения каждый раз, стоило Чонгуку переступить порог. Все его подарки незамедлительно отправлялись в мусорные баки, а любовные письма поджигались прямо у того на глазах. Не раз он заставлял Чонгука плакать, и убеждал себя, что ему нравится видеть этот жалкий взгляд побитого щенка на лице влюбленного в него мальчишки. Чонгук не понимал такого отношения к себе, бегал за Юнги преданным щеночком, тратил на подарки ему все свои карманные деньги, а когда те закончились, устроился на тяжёлую подработку. Но стоимость подарков ничего не меняла, что конфеты с ликёром, что серебряная подвеска из дорогого магазина украшений — всё отправлялось в мусорный бак. Так прошло полгода. Чонгук перешёл на второй год старшей школы, а Юнги — на третий курс университета. Чонгук каждый день после школы бежал на подработку, а с неё — к дому Юнги, дожидаться его прихода у него под дверью. Иногда зря, ведь тот часто вообще не возвращался ночевать домой. Чонгук уверял себя в том, что тот много работает, и игнорировал скулящую в отчаянии сущность внутри себя. Он прекратил врать себе, когда однажды поздним вечером апреля унюхал на коже Юнги сильный запах чужого альфы. Юнги пах выпивкой, потом и сексом, и тогда семнадцатилетний Чонгук впервые почувствовал, как его сердце разбилось вдребезги. Как жаль, что этот раз был не последним. Только тогда Чонгук начал обращать внимание на шёпот студентов в университете Юнги и своего брата. Только тогда Чонгук понял, почему тот с такой жалостью посмотрел на него, когда он рассказал, что Мин Юнги — его истинный омега. Он знал, какая у того репутация. Слышал слухи и знал, что большинство из них является правдой. «Мин Юнги флиртует со всеми приглянувшимися ему альфами» «Мин Юнги трахается в туалетах ночных клубов» «Мин Юнги потаскуха» «Мин Юнги отвратительный омега» «Мне жаль истинного альфу Мин Юнги» Но Чонгук упрямо продолжал бегать за своим омегой, а как только ему стукнуло восемнадцать, даже забирать того полностью невменяемого из тех самых ночных клубов и рук других альф. Окончив школу, он поступил в тот же университет, что и брат с Юнги. А тот, увидев, как омеги со всех потоков и курсов облепили первокурсника-Чонгука, впервые заметил, как сильно вырос его истинный альфа. Но только одно не менялось. Отцепившись от окруживших его омег, Чонгук с улыбкой спешил навстречу Юнги. Все еще влюблённый и преданный щенок. У Мина щемило сердце, играли гормоны, и спустя три месяца сбился цикл, из-за чего до этого подавляемая сильными препаратами течка пришла неожиданно, посреди пары по истории музыкального искусства. Юнги не сразу понял, что произошло, но когда рядом сидящий альфа с горящими глазами дёрнулся от него в сторону, всё встало на свои места. Юнги, которого отпустили с пар, не успел даже сесть в такси, как его нашёл Чонгук. Он ожидал чего угодно от молодого альфы, который впервые почуял свою течную истинную омегу, но не того, что Чонгук со стальным спокойствием сядет с ним в такси, доведёт до двери квартиры и даже не попытается полапать его. Наверное, именно это холодное поведение и вдруг замелькавшие перед глазами обрывки того, как другие омеги смотрели на его Чонгука, дало последний толчок Юнги, у которого на почве неожиданной течки, отказали все тормоза. Он сам открыл замок и втащил Чонгука внутрь своей квартиры, сам толкнул его на развороченную с утра постель и сам первым накинулся с поцелуями. Секс был настолько чувственным и горячим, что он не смог выпустить Чонгука из постели даже в перерывах между близостью. Впервые Юнги чувствовал себя целым, действительно желанным и любимым. С того случая они стали проводить все течки и гоны вместе. Чонгук, впервые познавший близость, да еще и со своим истинным омегой, даже и думать не хотел о ком-то другом, а Юнги и не отпирался особо. В остальное же время Юнги продолжал гулять, ломая Чонгука этим раз за разом. Но он терпел, надеялся, что когда влюбит того в себя, они будут принадлежать только друг другу. Так прошёл ещё год, но единственное, чего Чонгук добился с Юнги, это свободные отношения. Никаких обещаний и хранения верности. Двадцатилетний Чонгук стал самым желанным альфой в университете. Самым желанным и самым несчастным, ведь единственный, кого желал он сам, взаимностью ему, как таковой, не отвечал. Юнги же так и остался местной оторвой, которая была способна убить тебя своим языком и в тоже время довести им до Гонконга. О нем уже практически слагали легенды, которые, скорее всего, будут гулять по университету даже после его выпуска. Чонгук переехал к Юнги ещё в конце первого курса и продолжает жить с ним до сих пор, даже спустя пять лет. Он отмирает и слегка вздрагивает, опуская босые ноги на холодный пол, поднимаясь со стула. Взяв со стола кружку с остывшим бодрящим напитком он подходит к раковине и выливает жидкость в сток. В квартире непривычно прохладно, и Чонгук натягивает рукава своей рубашки ниже, в отчаянной попытке хоть немного согреться. Но что, если холод пробирает тебя изнутри? Тихий щелчок замка заставляет его сердце на миг сжаться. Дверь тихо хлопает, затем слышится чертыханье и шорох одежды. — Чонгук-и? — тянут из прихожей родным голосом. — Ты дома? Юнги пьян, понимает Чонгук, закрывая глаза, а затем шагает к выходу из кухни. — Я тут, — тихо откликается, обнимая себя руками. — Ты поздно. — Ох, я немного задержался на корпоративе, — согласно хмыкает омега и поднимает взгляд на вышедшего из кухни альфу. — Это та рубашка, которую я тебе недавно купил? — с ноткой нежности спрашивает Юнги, улыбаясь. — Да, — хрипло выдыхает Чонгук. — Тебе она так идёт, Чонгук-и, выглядишь старше, — делает шаг к нему. — А ты не меняешься, Юнги, всё такой же жестокий молодой и прекрасный как в тот день, когда мы встретились, — с болью в голосе говорит альфа, отшатываясь от омеги в сторону. Тот смотрит недоуменно. — Иди в душ. От тебя пахнет. — Да ладно тебе, Чонгук-и. — Юнги, от тебя несет другим альфой. Пожалуйста, сходи в душ, — отчаянно повторяет альфа и отворачивается, прикрывая нос рукой. — Ладно, — раздражённо отвечает Мин и громко топает в сторону ванны, захлопывая за собой дверь. Чонгук обессиленно опускается на пол и зажимает рот рукой, глотая готовый сорваться с губ жалкий всхлип. Ненавистный запах продолжает витать в воздухе, и Чонгук в буквальном смысле начинает задыхаться. Он подскакивает и быстрым шагом идёт к двери на балкон, вырываясь на свежий воздух. Ему требуется пару минут, чтобы вновь начать нормально дышать. И еще несколько, чтобы заставить себя сделать шаг назад от столь манящей его холодной темноты по ту сторону перил. Вернувшись внутрь спустя десять минут, он застаёт Юнги в одном халате, сидящим за столом и наливающим себе в бокал вина. — Что за повод? — с искренним любопытством спрашивает тот, взбалтывая напиток в бокале. В комнате всё ещё царит полумрак, и Юнги в нём — настоящее божество. Его кожа настолько белая, что почти сливается с махровым банным халатом и светится в темноте. Он делает глоток вина и откидывает голову на спинку стула, открывая вид на свою изящную шею. — Уже не важно, — отвечает Чонгук, присаживаясь в кресло у дивана. Не важно, ведь это, скорее всего, конец. — Нам надо поговорить, — дрогнувшим голосом выдавливает из себя Чонгук. Юнги на секунду замирает, прекращая взбалтывать вино в бокале. — Ты сегодня странный. Что-то произошло? — с лёгким беспокойством отвечает. — Да. — Что такое? Что-то на работе? С родителями? — откладывая бокал в сторону, спрашивает Юнги, поднимаясь на ноги и скользя к Чонгуку. Спустя пару секунд он плавно опускается к нему на колени, обнимая рукой за шею. Чонгуку кажется, что он умирает. Горло сдавливает спазмом, сердце от чего-то болит невыносимо. Сущность внутри тихая как никогда. Юнги зарывается пальцами ему в волосы и начинает массировать кожу головы. Узел его халата не выдерживает и развязывается, больше не удерживая ткань запахнутой. Чонгук видит, как та медленно сползает с левого плеча Юнги, оголяя бледную кожу. Чистую, без его, Чонгука, метки. Чонгук просил, умолял разрешить поставить ему метку, но Юнги уперся и устроил ужасный скандал, он даже пригрозил уйти, из-за чего Чонгуку ничего не осталось, кроме как сдаться. Взгляд скользит ниже и замирает на ярко-красном выделяющимся на ключице пятне. Засос, который, Чонгук точно знает, ставил не он. Последняя капля в переполненную до краёв чашу терпения, любви и веры Чонгука. Пальцы сами тянутся, прикасаясь к покрасневшей коже. Губы растягиваются в разбитой улыбке. Юнги видит ее и взгляд его становится слегка виноватым. — Сначала я хочу тебя. Мы так давно не проводили ночь вместе, я соскучился, — частично лжёт Чонгук, опуская ладони на бёдра омеги. Тот легонько усмехается, лукаво зыркает лисьими глазами, и он решает, что ему показалось. Юнги никогда не чувствует вины. — Я тоже, Чонгук-и. Так соскучился по тебе, — в голосе лёгкая насмешка, но и доля нетерпения. Тоже хочет. Но ни за что не начнёт первым. А Чонгуку на это уже всё равно. Он ничего другого и не ожидал, даже если это будет их последний раз. Он хотел сделать это перед тем, как сказать Юнги. Не мог отказать себе в этой слабости. Они занимаются любовью прямо на диване в гостиной. Халат давно отброшен в сторону. Юнги весь потный, с порозовевшими щеками, зацелованными красными губами, и прекрасными слезящимися от удовольствия глазами, стонущий и изгибающийся под ним. Он обхватил Чонгука ногами за талию, руками за плечи и прижал к себе так близко, что даже воздух один на двоих. Чонгук смотрит и не может насмотреться, смотрит, запоминает каждый изгиб, каждую родинку, рисунки татуировок, ярко выделяющиеся на белоснежной коже живота и бедер, будто ещё не помнит их наизусть. Будто не касался их губами тысячи раз. В этот раз он не сдерживается, оставляет наливающиеся следы зубов на шее и плечах своей омеги, синяки от пальцев на бедрах, любит его глубоко и нежно-грубо. Юнги не сдерживает криков, впивается зубами в плечо Чонгука, как делал всегда, ведь ему это можно, ему Чонгук это разрешил. Чонгук целует, запоминает вкус, вжимает собой в обивку дивана, ловит чужое дыхание губами, дарит своё. Юнги плачет. То ли от удовольствия, то ли от того, что сущность скулит в нём в отчаянии. Юнги не понимает, но чувствует и знает, что отпускать Чонгука нельзя, вцепляется в его плечи пальцами, царапает кожу ногтями, вжимает в себя и горит, горит, горит. Он не даёт Чонгуку выйти, принимает всё в себя, сам рассыпается в его руках на миллион осколков. Лежит, чувствуя вес своего альфы на себе, и блаженно улыбается, уткнувшись носом тому в шею. Вдыхает любимый запах. И вновь, как и каждый раз, обещает себе, что теперь кроме Чонгука никогда никого больше не будет. Не знает, что и Чонгука уже никогда больше не будет. Чонгук продолжает покрывать нежными поцелуями его тело, и Юнги дрожит, зарывается пальцами в его волосы, тянет на себя, целует. Получает за это поцелуй в нос и щёку. Улыбается. Вдруг начинает понимать, чувствовать, что что-то не так. Чонгук нежный, как всегда, но слишком тихий. Внутри поднимается волна смятения и даже легкий холодок страха. Чонгук скатывается с Юнги в сторону, прижимает к себе, уткнувшись носом в макушку пахнущей мятой и ежевикой. Юнги вдруг страшно пошевелиться, ему холодно, и впервые он не чувствует достаточного тепла от Чонгука, жмётся к нему ближе, пытаясь его найти, но не находит. Его нет. — Чонгук..? — шепчет он. — Да? — Мне холодно, — жалобно произносит, пытаясь понять. — Прости. Юнги не понимает. Не хочет понимать, почему омега внутри него скулит, лишь цепляется за Чонгука крепче и ждёт. — Я уезжаю, — как гром посреди ясного неба. — Куда? — В Канаду. Меня переводят. Юнги пытается дышать. — Надолго? — боится услышать ответ. — Думаю, что надолго. — Откажись, — сглатывая, приказным тоном отвечает Мин, прижимаясь ещё ближе. Хотя ближе уже некуда. Тревога медленно начинает убывать. — Не хочу, — выдыхает Чонгук, заставляя Юнги застыть. — Я не поеду с тобой, Чонгук, даже не надейся. У меня слишком много... — начинает раздражаться омега, но не успевает договорить, как слышит то, что заставляет откинуть голову, и с шоком вглядеться в лицо своего альфы. — Я этого и не прошу, Юнги, — говорит Чонгук, а Юнги думает, что ослышался. Он смотрит на Чонгука, а тот смотрит в ответ, и в его глазах Юнги видит лишь тихое обречение. — Что? — глаза метаются по родному лицу, ища подтверждение своей мысли. — Я не прошу тебя ехать со мной, Юнги, — с тенью боли в голосе произносит Чонгук, ладонью начиная поглаживать щёку в секунду побледневшего омеги. — Ты... ты... я не собираюсь вести отношения на расстоянии, — с непониманием, раздражением и страхом. — Я знаю, — всё, что отвечает ему Чонгук, целуя в лоб. — Что происходит, Чонгук? — ненавидя самого себя за это, с жалобными нотками тянет Юнги. — Я ухожу, Юнги. Я больше так не могу, — смотрит ему в глаза альфа, и теперь Юнги видит в них осколки давно разбитого сердца. Разбитого им сердца. — Как не можешь? Что не так? Уже пять лет прошло, о чём ты говоришь? — вскакивает на диване омега, сбрасывая со своего лица руку Чонгука. Юнги вдруг не может вдохнуть. — О том, о чём всегда говорил. Я хочу поставить тебе метку, повести под венец, завести с тобой семью. Хочу, чтобы ты был только моим, а я твоим. — Я тебе говорил уже, что не хочу так! Я говорил тебе об этом ещё когда мы только начинали отношения! Ты согласился! А что теперь не так? — вскипает Мин, понимая, что всё катится к чёрту. — Я надеялся, что стану для тебя исключением, — с болью в голосе отвечает ему Чонгук, заставляя Юнги вновь застыть. — Исключением? Только из-за того, что мы «истинные»? — в конце предложения показывая в воздухе кавычки, язвит Мин. — Не «только», а потому, что мы истинные, — повторяет движение Чонгук. — Ты ошибся! — со злостью шипит Юнги, заматываясь в халат, и идёт к столу, где всё ещё стоит недопитый бокал с вином. — Я уже давно это понял, Юнги, — обречённо звучит у него за спиной, и Юнги выбешивает это настолько, что он со всей силы замахивается и бросает бокал в стену, наблюдая, как он рассыпается на осколки. — Чего же ты так долго терпел-то, а? Я ведь сплю с другими по несколько раз в месяц! Чего же ты только сейчас решил уйти? — кричит, оборачиваясь к Чонгуку. Видит, как больно тому это слышать, за секунду жалеет о том, что сказал. — Потому что любил тебя, — тихо произносит тот, заставляя Юнги осесть на пол, а затем, не произнося больше ни слова, разворачивается и скрывается в спальне, оставляя Юнги глотать слёзы отчаяния в темноте одного. Он сжимается, опуская голову вниз, утыкаясь лбом в ворс ковра, и пытается не закричать. Ведь чонгуково «любил» как нож в сердце. Ведь это больше не «люблю»,а именно «любил». И Юнги теперь вовек ходить по земле с проткнувшим сердце ножом.

***

Самолёт, в котором Чонгук улетел в Канаду пару дней спустя, потерпел крушение, упав в океан. Все двести пассажиров, включая Чонгука, считаются погибшими. Юнги почувствовал смерть своего альфы в ту же секунду. Его сущность вдруг оглушающе взвыла, а затем так же резко утихла. Он тогда ещё не осознал, что навсегда, пока следующим утром после трагедии не увидел новости по телевизору. Вся злость вмиг схлынула, оставив после себя оглушающую пустоту. Затем пришло отрицание и дикая паника. После них вернулась злость. На Чонгука, на людей, допустивших такое, но больше всего на самого себя. Злость заполнила его до краев настолько, что он был готов убивать голыми руками. Затем пришел торг. Юнги не верил в бога, отрицал его существование, ни разу не посещал церковь, но тогда он просто опустился на колени и начал молиться. Последними пришли депрессия и принятие. Долгие часы рыданий, разговоров с призрачным Чонгуком и последующей за ними полной апатии. Смирение наступило тихо. А век Юнги закончился тем же вечером, когда он, не в силах выдержать груз вины и полного одиночества, выпив смертельную дозу снотворного, принял свою последнюю ванную в жизни. Его нашли друзья следующим утром. На нём была лишь чёрная толстовка, в спешке забытая Чонгуком в корзине с грязным бельём. Человек начинает ценить лишь тогда, когда теряет. Мин Юнги убедился в этом на своей собственной шкуре.

The End