Запись

***

Кацуки сжимает зубы, в очередной раз отматывает назад и нажимает на «плэй». Шинсо на записи сидит напротив кровати, верхом на стуле, и снова пялится. С угла на полке, в котором стоит камера, Кацуки видно только часть собственной расслабленной спины, безвольно лежащие руки и торчащие на затылке волосы. Он не помнит ни минуты из происходящего на видео — ни как они встретились, ни как попали в его комнату, ни что было дальше. Ни-хре-на. Ни единого слова. Зато это наверняка помнит Шинсо — именно его сложенные на спинке стула локти, расставленные колени и напряженное лицо отчетливо можно рассмотреть в кадре. Ночью лампочка под потолком дает не так много света, и Кацуки рад был бы перепутать его с кем-то — кем-то, кого можно без угрызений совести закатать за такое в асфальт — но эту подлую равнодушную рожу с глазами бессонной панды-маньяка он узнает из тысячи. Тысячи таких же молчаливых идиотов, считающих себя самыми умными. Гребаный класс «Б». Гребаная причуда контроля разума. Гребаный лохматый Шинсо Хитоши. «Прости, я не заинтересован», — злобно рычит Кацуки сквозь зубы, передразнивая давний разговор, и до рези в глазах вглядывается в экран ноутбука. Ролик прокручивается уже восьмой раз, и он все никак не может дойти до конца, потому что отматывает обратно — мешает внутренний стопор, психологический барьер и хрен знает, что еще. Возможно, раскаленные тиски где-то в груди. Или страх перед безвозвратностью. Как будто, пока он не досмотрит, можно притвориться, что ничего не произошло. Как будто он не догадывается, что будет на видео дальше — на нескольких минутах продолжения после паузы. На видео Шинсо наклоняет голову набок, прищуривается и закусывает губу. И опять пялится-пялится-пялится, целую блядскую бесконечность… Темные брови сходятся у переносицы, выражение лица постепенно меняется на болезненное, будто чертов придурок прищемил свои ебучие длинные пальцы. На узких ладонях. В конце длинных и далеко не слабых рук. Кацуки не уверен, что дело только в пальцах, ладонях или во всех, мать их, руках, он не уверен даже, что Шинсо целиком можно назвать хоть немного привлекательным — тот больше похож на мрачное задротское чучело, чем на человека. Просто иллюстрация к социальной рекламе: «Здоровье не вечно. Следите за собой, хорошо кушайте и не забывайте спать». И все-таки что-то в нем Кацуки постоянно цепляет, с той самой встречи на первом курсе, когда Шинсо заявился «посмотреть». Голос, жесты, руки и чертовы глаза — как блестящий рыболовный крючок, с размаху вонзившийся прямо в мозг. И этим самым крючком ему размягчило все умственные способности, не иначе — иначе он никогда бы не повелся на хмурую рожу кирпичом. И фальшивый насквозь отказ. Не после всех этих незаинтересованных взглядов через плечо, избегания любых встреч и тренировки на прошлой неделе, на которой все оказалось слишком легко. Кацуки чувствует чужой неотрывный взгляд всем телом — даже если это все происходило несколько часов назад, даже если он сам этого не помнит. Внутри все подрагивает от ожидания — предвкушения, беспощадно подсказывает мозг — и это бесит еще сильнее. «Ну давай. Еще раз», — мысленно проговаривает он. И Шинсо дает — хмурится, тянется дрожащей рукой и кладет пальцы ему на щеку. На записи не слышно, но ножки стула наверняка скрипят, когда он сдвигается и наклоняется вместе с ним ближе к Кацуки, опираясь на пол мысками кроссовок. Приоткрывает рот, нервно облизывая губы. Его грудь дергается, он резко вдыхает и что-то отрывисто произносит. Снова отчаянно неприязненно морщится и отстраняется, выпрямляясь. Звука нет, но Кацуки умеет читать по губам. Кацуки сжимает искрящие кулаки и скалится, все еще не нажимая на «стоп». Тот Кацуки послушно откидывается на кровати назад, опираясь на обе руки, и шире раздвигает ноги — блядски приглашающе, как будто не висит на марионеточных нитках чужой причуды, а хочет этого сам. Кацуки сцепляет руки в замок перед лицом, упирается носом и смотрит, заставляя себя не отворачиваться. Он и хочет — то ли отомстить, то ли заставить повторить в сознании, и признавать это теперь еще сложнее, чем раньше. Шинсо на видео наконец отводит свой дурацкий пронзительный взгляд, неуверенно встает со стула и задвигает его на место — не торопясь, растягивая время медленными движениями, будто сам не уверен в том, что собирается сделать. Кацуки этот момент пересматривает уже восьмой раз — и тоже до сих пор не верит, что больной ублюдок все-таки решился. В свете лампочки с потолка волосы Шинсо отливают синим и подсвечиваются по контуру, на лицо наползает тень, в которой не видно глаз — дешевая камера несовершенна. Он деловито заворачивает рукава толстовки, сжимает кулаки и подходит к Кацуки в упор. По спине снова бегут мурашки, сердце стучит в горле, ускоряясь — как при первом просмотре. Только вот тогда Кацуки был уверен, что Шинсо просто набьет ему морду за то, как он протер им полы на общей тренировке, а потом еще и добавил во дворе общежития, пока их не разняли. Но Шинсо не бьет его. Уже восьмой раз упускает отличный шанс. Шинсо бережно обхватывает его лицо ладонями и, зажмурившись, целует — Кацуки не видно, но он в этом уверен. Это хуже удара, хуже, чем если бы Шинсо его прилюдно унизил, как в прошлый раз — словно изощренное издевательство, мучительно скручивающее изнутри. Как будто все это произошло не с ним, а с кем-то другим, просто очень похожим. Губы от поцелуя до сих пор горят, сотни мелких иголок вонзаются изнутри, низ живота жарко наливается тяжестью. Кацуки давно в комнате один, но все ощущения — запах, вкус, приятная истома в теле — говорят лучше обманчивой реальности. Шинсо жадно и как-то лихорадочно трогает его — гладит руками шею, забирается под лямки майки, сжимает пальцами волосы, а поцелуй длится и длится — долго, Кацуки все пытается посмотреть, сколько, но у него не получается отвести глаза. Не получается взглянуть даже на строчку времени внизу и сменяющие друг друга цифры. Дальше он еще не видел, но в этот раз не останавливается. Кончики пальцев покалывает, между ладонями шипит нитроглицерин. Хватит с него беготни. Шинсо отрывается от него, окидывает мутным взглядом — такое лицо он вряд ли показал бы, не зная наверняка, что Кацуки ничего не вспомнит — и сочно краснеет, видно даже на видео. Проводит по блестящим губам ладонью и плавно опускается на колени — на одно, потом на другое. Кацуки ошарашенно застывает перед экраном и не может поверить, зацикливается на этих коленях, на руках на бедрах и пальцах на завязках штанов, взгляд выхватывает все рывками, смазанными деталями, словно ему семь лет, и он впервые в жизни видит порно. Со своим участием — точно впервые. Смущение разрастается внутри огромным ядовитым облаком, затапливает уши и лицо, даже шею. Чужие прикосновения горят огнем — на руках, на талии под майкой, на внутренней стороне бедер. Быстрые, скользящие, торопливые. Свободные штаны резко становятся тесными, особенно когда Шинсо на записи обхватывает его член ладонью, облизываясь, пару секунд примеряется и вбирает в рот темную головку. Не похоже, что для него это впервые. Не похоже, что для них обоих это впервые — и вот это чертовски интересный факт. Кацуки вздрагивает так, словно все это происходит прямо здесь и сейчас, и шумно выдыхает сквозь зубы. Челюсть сводит от напряжения, хочется заорать в экран: «Какого хуя ты творишь?!», перебудив половину общежития, но из пересохшего горла выходит только клокочущий хрип. Член гипнотически исчезает между мокрыми губами, Шинсо наращивает темп и прикрывает глаза. Вцепляется одной рукой в спущенные штаны на его бедре, а другую рывком опускает вниз — туда, куда не дотягивается камера. Но Кацуки не нужно видеть, чтобы догадаться, что там происходит. Кацуки уже вообще ничего не нужно, он насмотрелся на всю жизнь и готов кончить себе в штаны от одного только зрелища. Между темных бровей появляется складка, Шинсо поднимает взгляд, смотря другому Кацуки прямо в лицо — с такой отчаянной злостью, будто его заставили, а не наоборот. Движения становятся хаотичными и резкими, он сбивается с заданного ритма, и в последний момент лохматая голова опускается до конца — Шинсо насаживается ртом на член, заглотив целиком, замирает и отчаянно жмурится. А потом очевидно сглатывает. Несколько раз подряд. Кацуки задерживает дыхание и до боли впивается ногтями в ладони — мышцы ног и пресса сводит от усилий, но, по крайней мере, он сдерживается, чтобы позорно не кончить следом за собой же. Сквозь мутный туман в голове нереализованное возбуждение мгновенно превращается в ярость — живую и знакомую, от которой чешутся кулаки. На видео Шинсо отпускает его, тяжело дыша и мирно утыкаясь лицом куда-то в бедро. Рассеянно гладит свободной рукой по ноге, расфокусированным взглядом обводит всю комнату. И вдруг шокированно смотрит прямо на него. В глазок стоящей на видном месте камеры. Сердце невольно пропускает удар, будто Кацуки застали за подглядыванием. Он захлопывает ноутбук, поправляет штаны, обуваясь, и аккуратно прикрывает за собой дверь, чтобы не разбудить спящего в соседней комнате Киришиму. В конце концов, стоит его поблагодарить — именно с подачи Киришимы Кацуки купил камеру, чтобы проверить, правда ли он во сне топает и разговаривает так громко, что будит соседей. Ноги несут его сами. По дороге никого не попадается — все общежитие давно спит, горит только свет в общих зонах. Влажная ночная прохлада окутывает голые плечи и, как кажется Кацуки, мгновенно испаряется от одной только температуры его кожи. Шинсо открывает сразу же, после пробного удара ногой по двери — с таким спокойным видом, будто к нему каждый день в два часа ночи заявляется Бакуго Кацуки из параллели, чтобы разобраться в личных отношениях. Он совсем не сопротивляется, и лицо у него при этом отрешенно-виноватое, как у раскаявшегося преступника в ожидании неминуемой казни. Не говорит ни слова, чтобы оправдаться. И не меняет это блядски смирное, надоевшее выражение, даже когда Кацуки бьет его под дых, вышибая весь воздух. Даже когда Кацуки зажимает ему рот и больно выворачивает руку, прижимая собой к стене и не давая шанса воспользоваться причудой. Даже когда Кацуки шипит ему на ухо, что он лживая лицемерная сволочь, которая заслуживает смерти. Зато когда Кацуки толкает его к кровати, стягивая майку через голову, и глухо рычит: «Думал, никто не узнает? Теперь попробуй повторить», его гребаная маска наконец-то трескается.