***
Барабанная дробь дождя по крыше не заглушает стук моего сердца. Я, развалившись на кровати, с увлечением читаю книгу, вникая в хитросплетения сюжета. Сейчас прекрасная Лира, обливаясь слезами, бросилась в жаркие объятия Тэрлана. Грызу ноготь и перелистываю страницу, надеясь, что ложь Азиды раскроется и у главных героев все будет хорошо, хотя количество страниц (определяла их кончиками пальцев) было еще значительным. Оглушающий грохот, заставил меня резко подскочить и побелеть от ужаса. В дверях стоял разгневанный отец, а за его спиной — мрачная мама. —Что это такое? — тихим голосом со свистящими нотками спросил он, вытягивая вперед руку. Мелкий, удерживаемый за шкирку, со скорбным видом висел, подобрав к мордочке хвост. —Это мой шэл, — голос дрожал под конец фразы. —Ты же знаешь, что я не терплю животных в доме! А тем более в мастерской! Эта мерзость разбила хрустальную статуэтку в магазине… Я боялась взглянуть на отца, ведь запрет на животных был вполне справедливым при работе родителей. Совершенно забыв обо всем, я села прямо. И новый возглас стал для меня неожиданностью. —Ты опять за свое? Опять книги?! —Истислав, пожалуйста, — мама кладет отцу на плечо свою тонкую руку. —Злата, ты, что не видишь, что она творит? Она прекрасно понимает, что книги — яд для фантазии «мастеров», — папа подходит к кровати и резким движением забирает книгу. — Она же делает это мне назло! —Дорогой, может это и к лучшему. —Что?! То, что она не может создать ни одной живой картины или то, что нарушила мое единственное условие? —Отец! Я… —Замолчи! Если ты так относишься к моей работе и к своей учебе, я помогу тебе сосредоточиться. Отец широкими шагами пересекает комнату и швыряет в распахнутое окно книгу, а потом отчаянно мяукавшего шэла. —Теперь ты… —Что ты наделал? — я сама не заметила как оказалась около окна, оттолкнув от него отца. — Ненавижу тебя! Ненавижу! Выбегаю из комнаты, чуть не падаю на лестнице, но вовремя хватаюсь за узкие перилла. Рывком открываю входную дверь. —Мелкий! Мелкий! — зову громко, с надеждой, что этот комочек прибежит ко мне или хотя бы даст знак. Хотя и прошло полтора месяца с момента моей находки, и шэл порядочно вырос, но это не отменяет того, что он еще маленький и беззащитный. Ужас схватил липкими, костлявыми руками мое сердце. Пожалуйста, пожалуйста, пусть шэл не пострадал… Шарю в декоративных кустах у стены дома. Колючие ветки больно вгрызаются мне в руки, а дождь холодным ремнем хлещет по спине. Мелкий, где же ты? Чужие ладони смыкаются на моих плечах и грубо дергают вверх. Серое от гнева лицо отца перед глазами. —Яна, — цедит он, — немедленно отправляйся в дом. Мотаю головой и резким движением освобождаюсь. Отскакиваю назад, чтобы не дать схватить себя снова. Смотрю на отца, чувствуя неистовый шторм гнева и ярости, а потом разворачиваюсь и бегу в дождь. Серая пелена не то дождя, не то слез закрывает мне видимость настолько, что я не разбираю дороги. Не запоминаю повороты и улицы. И сейчас, прямо сейчас мой родной город, в котором знаю каждую трещинку и ямку, каждый поворот и вывеску на зданиях, в котором могу ориентироваться на ощупь, кажется незнакомым, совершенно чужим и очень неприветливым. Отчаянье и боль. Они разрывали меня на части, в лоскуты. Не оставляя живой части. Безошибочно вгрызаясь в плоть, чтобы впрыснуть отравляющие мысли и панический страх. Шэл. Родители. Моя жизнь. Все проносилось с невероятной скоростью в моих мыслях, проносилось, выжигая логику, оголяя напряженные нервные всхлипы. И остается одна цель — бежать. Куда угодно, сколько угодно, но не останавливаться, иначе… Поскальзываюсь и чуть не падаю на мостовой. Чудом держу равновесие, а затем дождь зовет меня снова куда-то. С каждой секундой понимаю — долго бежать не смогу. В боку колет, ноги наливаются непривычной тяжестью, в ботинках хлюпает, да и я сама представляю жалкую пародию на такую спокойную и логичную себя. Всего лишь фреска, карикатура, а не живой человек. Волосы жгутами собрались на спине, и колюче жалят кожу прямо сквозь кофту, рукам дико холодно, а штаны из плотной материи настолько намокли, что тянут вниз. Мокрая трава скользит под ногами и… падаю. Падаю по склону, лечу, совершенно потеряв желание сопротивляться. Кофта задирается так, что чувствую маленькие, острые сучки и твердые, до рассеченной кожи, камни. Серые, местами темно-фиолетовые тучи проплывают надо мной. Вдали грохочет гром. Краем глаза замечаю ослепительно яркую световую вспышку — молнию. Ледяная вода льется мне на лицо, закатывается в раскрытый рот и, я глотаю ее, почти не ощущая вкуса. Дышу тяжело, прерывисто, так, как будто последний раз. Раскинутыми в стороны руками чувствую упругую траву. Пальцы покалывает, наверное, где-то сорвала у основания ноготь, а может просто засадила занозы. Сердце заходится в неистовом стуке. С усилием перекатываюсь на бок, отталкиваюсь руками и поднимаюсь. Ноги дрожат и подгибаются. Спина отзывается искрами боли в районе лопаток. Трясущейся рукой откидываю назад сосульки слипшихся волос, провожу мокрыми ладонями по лицу, размазывая полосы грязи пополам со злыми слезами. Оглядываюсь по сторонам и понимаю, что нахожусь в западной стороне: по правую руку — полуразрушенная библиотека. Когда-то здесь, в старинной части района, бывшем ранее сердцем города, где селились самые обеспеченные жители и возводили необычайно красивые дома, случился пожар. Мама — свидетельница этого пожара, никогда не рассказывала мне подробности той ужасной ночи, но я помню, как она вздрагивала и как тускнели ее глаза при одном лишь упоминании. И вот, я совсем рядом с прошлым, настолько близко, что могу прикоснуться рукой. Меня передергивает от жуткого вида пустых окон, зияющих темнотой, провалов дверей, словно ведущих в бездну и мрачных стен со все еще видной копотью, так и не смытой дождями и снегом. Подхожу к этому единственному зданию, что осталось стоять в том аду, унесшем жизни очень многих и поднимаюсь по мраморным ступеням. Медлю, вглядываясь в темноту дверей, но все равно вхожу, напрягая до боли слух, и, не слышу ничего, кроме шума дождя и скрипа моих ботинок о, выложенный тем же светлым мрамором, что и ступени крыльца, пол. Внутри почти сухо. И это пока что было единственным плюсом. Глаза уже привыкли к темноте так, что я могла выхватить серые балки, свисающие с потолка, полупустые полки с книгами, которые манили меня к себе. И я не сопротивляюсь зову любопытства. Подхожу ближе и от восторга задерживаю дыхание. Кончиками пальцами провожу по корешку ближайшей книги и где-то глубоко внутри чувствую трепет. Со всей осторожностью вынимаю маленький томик и раскрываю. Страницы мягко кусают пальцы чуть шероховатой поверхностью, хотя на корешке я вижу влажные пятна плесени. И восторг пополам с изумлением захлестывает меня, поднимая практически высоко-высоко, а затем со всей силы швыряю вниз — в реальность, разбивающую все на части, на мелкие хрустящие обломки. —Кто ты? — смотрю в темные глаза мальчишки, так отчаянно храбрившегося и столь же отчаянно боящегося меня. Стараюсь улыбнуться настолько мягко, насколько позволят мои пересохшие и потрескавшиеся губы. —Привет, — говорю хриплым голосом. — Меня зовут Яна. А тебя как? Мальчишка хмурит брови и еще сильнее напрягается. Замечаю, что он сильнее стискивает кулаки, готовый броситься на меня в любой момент, если покажусь опасной. —Что ты здесь делаешь? — высоким звонким голосом спрашивает он. —Пережидаю дождь, — пожимаю плечами. — Также как и ты. —Нет. Мы здесь живем. Поворачиваю голову в бок. Девочка. Наверное, младше своего друга-защитника, что вскинулся и сделал шаг в сторону, закрывая ее худой спиной. —Лина, иди к остальным! Лина нерешительно выглядывает из-под руки мальчика и с любопытством смотрит на меня. Я же подмечаю все: грязное платье, едва достающее ей до коленок, теплые носки на ногах, старые, разваливающиеся ботинки и, побитую молью и временем шаль на угловатых плечиках. А еще глаза, такие светлые, что кажутся прозрачными, большие, чистые на грязном личике. —Меня зовут Яна, — обращаюсь к девочке, стараясь, чтобы мой голос звучал мягче. Лина удивленно моргнула и, чуть погодя, кивнула. Она неловко повернулась, и, тусклый свет, ворвавшийся в комнату через пасти окон, высветил всю ее фигурку. У меня от шока сперло дыхание: вокруг девочки заплясали голубоватые искорки, вплетаясь в ее тело, опутывали тончайшей паутиной, бросая отблеск на серые волосы и такую бледную кожу, что можно было ее сравнить с луной; опутывали и формировали за спиной еле заметные силуэты крыльев. Вилла. Самая настоящая вилла. Не знаю почему, но в нашем городе таких детей считают чуть ли не проклятыми. Нет, их не истязают, но холодное равнодушие — убивает похлеще физического. Если в семье рождается вилла, то при самом удачном стечении обстоятельств ребенка будут игнорировать. Мало кто любит тех, что отличаются от основной массы. А виллы именно такие. Мой отец бы брезгливо поморщился, а мама поджала красивые губы. Они не любили тех, кого люди саркастично называли «крылатыми». А я же… я застыла, пораженно разглядывая это существо, что в скором времени сможет подняться к небесам и увидеть всю их прелесть. Мальчик напрягся и сделал шаг вперед. Что ж, справедливо. Для них я угроза. Видимо, он не понаслышке знает, что могут сделать незнакомые люди. И в этот момент осознания, мне стало невыносимо больно и обидно от того, что дети могут так не доверять другим, могут жить в старом разваливающемся здании, так ожесточенно защищать свою территорию и тех, кого они готовы признать своими по духу ли или по родству, пускай даже не кровному, но родству. Теплая маленькая ладошка, сжавшая мои холодные пальцы, оказалась полной неожиданностью, как и большие глаза Лины, невесть как появившейся рядом со мной. За спиной девочки все еще были видны крылья из искристого света. —Пойдем, — позвала девочка. — Я хочу погреться. —Лина, не надо! — крикнул мальчик. —Лис, все хорошо. Яна тоже замерзла. Лина улыбнулась. Так ярко, что Лис не посмел ей возразить и с унылым видом поспешил за нами вглубь здания, где, как я уже успела увидеть, мелькал маленький костер, вокруг которого, протянув ладоши, рискуя обжечь нежную кожу, сидели еще трое ребят: два мальчика, явно младше Лиса, но старше Лины и, девочка — совсем еще кроха. —Это Яна, — указала на меня Лина и потянула за собой, усаживая рядом с огнем и отпуская мою руку. Я еле слышно выдохнула и поймала настороженный взгляд Лиса. Он не мог доверять незнакомке, что так шумно ворвалась в его убежище. Я понимала его. Оставшиеся ребята тоже бросали на меня странные взгляды, ожидая от своего негласного предводителя команды шмыгнуть в стороны и убежать. Но Лис молчал. И для меня это было странно. Вот в таком молчании мы и сидели, протянув руки, грея их о маленькое пламя. А когда оно начало дрожать и уменьшаться, Лина подтащила к себе потрепанную книгу, раскрыла ее на середине и, жутким шумом вырвав листок, бросила в пламя. Огонь вспыхнул, пожираю подношение. Я в ужасе смотрела на комок бумаги, мгновенно чернеющей и исчезающий в желудке костерка. —Зачем? — пробормотала я, когда Лина скормила пламени всю книгу. —Что? — не поняла девочка, оборачиваясь ко мне. —Почему вы поддерживаете огонь книгами? —Больше не чем. Сейчас в лесу мокро. Когда дождь кончится, я или Лис пойдем туда и добудем хвороста, — пожала плечами она. Да, верно. Книги для них не представляют той ценности, что для меня. Они всего лишь материал для розжига или поддержания огня. Истерический смешок вырвался наружу, разрушая тишину. Меня это не волновало, ведь озарение напрочь захватило мое сознание. —Кушать хочется, — очень тихо проговорил мальчик, что сидел рядом с Лисом. —Ага, — кивнула крошка. — Очень хочется… Это было настолько горько, что я прикрыла глаза. Почему? Ну почему, в нашем таком благополучной городе, таком сверкающем и развивающемся есть дети-беспризорники, дети-сироты, вынужденные так существовать? Почему ни отец, ни мама не рассказывали мне про это? Почему они не видели этого? Почему я заметила только сейчас? Я засунула руку в карман кофты, зная, что там должна быть початая пачка клубничных леденцов, и молилась всем богам, чтобы они там оказались. Боги меня услышали. Шурша оберткой, вынула сладкие конфеты наружу и протянула их Лине. —Тут немного, — сказала я хриплым, совершенно не своим голосом. Девочка удивленно посмотрела на протянутую руку, а потом, восторженно взвизгнув, схватила угощение и высыпала себе на ладошки. Леденцы переливались оттенками красного в свете пламени. Голодные и не верящие в чудо взгляды детей, опаляли меня сильнее, чем сам костер. —Спасибо! — звонко воскликнула Лина и обняла меня, наблюдая за своими друзьями, так увлеченно облизывающими конфеты. Сама девочка сунула леденец за щеку и теперь с явным наслаждением медленно его посасывала. Я же, чувствуя тонкие руки ребенка на своей талии, притянула ее сильнее, сжимая в объятиях и желая лучшей доли таким маленьким, но все еще живым и умеющим радоваться, детям. Конфет недостаточно, совершенно недостаточно! Тут нужен плотный обед, затем ужин, а в идеале теплый дом, горячая ванна и кровать, застеленная любящими руками. Почему так сложилось? Что я могу для них сделать? Глаза жгло от готовых пролиться слез, в горле катались ежи, мешая сглотнуть. И вот, первая слеза все же скатилась и упала на светлую макушку, льнущей ко мне девочки. За ней вторая, третья… Девочка приподняла голову и смешно скосила глаза, когда ей на нос упала соленая капля. А потом, голубые искры, так пляшущие около Лины, окутывающие мягкой сетью, взметнулись и в невероятно быстром, но хаотичном движении возобновили свой танец, сверкая и исчезая, чтобы вновь возникнуть и продолжить движение. Это было невероятно красиво. Так завораживающе прекрасно наблюдать, как энергия творит только ведомое ей самой, искажая и изменяя все, что только возможно в этом мире, таком прекрасном и таком жестоком. Сквозь влажный флер смотрю на это чудо, чувствуя жаркую, сметающую все на своем пути волну, поднимающуюся из глубин моего подсознания, тянущуюся к ней — маленькой вилле. В ушах раздается звон, словно лопаются натянутые до предела струны, освобождая жгучее желание и отчаянно решение изменить если не все, то хотя бы часть той дикой несправедливости и жестокости. И теперь, в это самое мгновение, когда ощущаю теплые руки на своем теле, я знаю, что делать дальше, знаю, что наполнит меня новым смыслом бытия… Листы книг, выдранные из обложек поднялись и закружились. С них постепенно стали исчезать черные буквы, стираясь под давлением моего желания. Миг и вспышка! Девственно чистые странички мелькнули передо мной, сложились в стопку. А потом я подняла руки и пробежалась по ним пальцами, словно играла на невидимом рояле. Переписать, переписать…***
Мелкий с удобством свернулся в клубок на моих коленях. Такой большой и пушистый комок со свисающим чуть ли не до самого пола хвостом. Пальцы зарываются в шерсть и извлекают утробное тарахтение. Улыбаюсь. Рядом раздается тихий смешок. Не поворачивая головы, знаю, что Лина отложила книгу в сторону и потянулась ко мне. Тяжесть Мелкого, так нагло отобранного, медленно покидает мои колени. Я встаю, взъерошиваю тщательно уложенные волосы Лины и опять глупо улыбаюсь, окунаясь в ее глаза. Я никогда не была на море… Но море было здесь, рядом со мной. Пускай это не настоящая вода, но, тем не менее, я бы никогда не променяла эту любовь и нежность в глазах уже не девочки, а девушки, сидящей в кресле. Я никогда не предам чувства этого чудесного существа, доверившегося мне много лет назад, позволившей забрать из тьмы отчаяния, не дам угаснуть искоркам счастья под гнетом недоброжелательно настроенных людей. Я смогла изменить, пусть один-единственный раз, но смогла это сделать… —Лис скоро придет, — мелодично говорит Лина. — Он снова помогает твоим родителям в лавке. Я киваю, подхожу к столу и провожу кончиками пальцами по книге, на которой серебряной вязью выбито: «Бояна — дочь Истислава. Я никогда не была на море…»