День, ещё один без тебя.

      На сырой скамейке он сидит совершенно один. Рядом не было никого, были лишь страх и собственные мысли, съедающие изнутри. Серый густой туман окутал весь город, в том числе и это, без того мрачное, место. Антон перестает видеть хоть что-то и впереди себя, и по сторонам. Всё размывается то ли от слёз, стоящих в глазах, то ли от густых клоков тумана, нависших прямо напротив, затягивавших в свою бездну чего-то не известного, страшного, но такого, сука, знакомого и родного. Теперь в этом мире, в каждый Божий день нет места ни для радости, ни для грусти, ни для жизни. Для Антона больше нет жизни.       Ему помнятся те многие моменты их совместной жизни, жизни на двоих, в которой для других нет мест. Жизни, где они вдвоём идут против системы, крепко держась за холодные руки друг друга. Идут против ветра, против людей, против правил, но все равно вместе. Жаль, что сейчас это всего лишь воспоминания, догорающие в пламени неугомонного сердца. Антон никогда не думал, что без него, сердце резко перестанет биться. А если и бьется, то слишком слабо для нормального человека.

Хочется быть искренним… Ради твоих истерик… Для какой-то истины. Хочется, но извини.

      Ему нравилось подолгу смотреть в его глаза, такие же как и у него. Он будто смотрел на себя со стороны. На свою лучшую версию, такую прекрасную, желанную с каждой минутой все сильнее. Антону нравилось смотреть на злого брата, который нервно ходит по комнате и рвано дышит, выдыхая всё громче и громче этот обжигающий воздух, нагревающийся с каждым мгновением до предела.       Антон тогда снова привёл домой какую-то пьяную девушку. Лёша, открыв дверь, не успел даже ничего сказать, как эти двое прошли или же проползли в квартиру, ломая всё на своём пути. Пройдя в комнату, Тоша встал в проходе и, мельком взглянув на брата, усмехнулся. Он делал это специально. Зачем? Он хотел видеть, как его братик психует: как сдерживает свои порывы гнева, переходящего в слёзы; как в итоге он срывает свою злость на какой-то вазе, ударив со всей силы, оставляя после себя окровавленные осколки; как тот идет курить на балкон, доставая с кухни свою заначку, которая вроде как была его последней пачкой, но в ней с каждым разом было всё меньше и меньше сигарет; как он стоит там, в одной тонкой толстовке, взятой из шкафа Антона случайно утром, дрожа от лютого холода; как он прикрывает глаза, в желании привести мысли в порядок и хоть чуть-чуть успокоится.       Антону нравятся попытки старшего не показывать свою слабость, не устраивать истерики. Нет, он не будет этого делать, пока дома кто-то есть. Но кровь закипает при одной мысли, что она сейчас лежит в кровати брата, на его месте. Как законная половина Лёши уже пахнет её духами, вперемешку с запахом алкоголя. Скулы сводит от силы, с какой тот сжимает зубы, чтобы не начать крушить вокруг себя все что только видит. А Антону нравилось. Ему нравилось наблюдать, нравилось видеть, что тот и вправду его любит. Ему нравилось чувствовать себя любимым.       Что происходило дальше, он не знает. Лёша не слышит никаких звуков из спальни, возможно потому, что мысленно закрыл уши руками, отрезав себя от внешнего мира. Смотрит в одну точку, отрешаясь, но невольно начинает прислушиваться. А Антон знает, что тот пытается услышать хоть один звук, поэтому стоит, усмехаясь, на расстоянии от кровати, а вот девушка, которую он привёл, в свою очередь давно пускала слюну на подушку.       Не выдержав плена тишины, Лёша уходит на балкон, позабыв о тёплых носках и большой куртке, которые бы его согрели в столь холодную ночь декабря. Он уже привык не спать ночами, когда Антон уходил куда-то без слов, а с утра выпивать банку энергетика, смешивая эту ядрёную жидкость с литрами кофе. Он привык вечером, когда пытается заснуть в обнимку с братом, выходить вновь на улицу, курить злосчастную сигарету, потому что в голове вновь мысли о том, что Антона вдруг не окажется рядом, и они начинают съедать все нервные клетки, без шанса хоть на малюсенькое восстановление или нормальный сон. Вот и сейчас, так ничего и не сказав брату, он холодными руками достает из пачки предпоследнюю сигарету и чиркает колёсиком газовой зажигалки. Огонь немного согревает его пальцы, но быстро тухнет, оставляя в глазах не приятные блики. Лёша еще раз смотрит внутрь пачки сквозь темноту, насчитывает там одну сигарету и на секунду задумывается о том, что придётся идти в магазин. А ведь там его не видели уже полгода. Но Антон снова заставляет его это сделать. А почему? Он хочет любви. Он хочет почувствовать как сильно Лёша им дорожит. Дверь на балкон хлопает и старший жмурится от такого резкого звука, но скинув пепел куда-то вниз, смотрит на брата, который в руках держит плед и мило улыбается. За что ему эти муки с этим долбаёбом? Антон подходит ближе, накрывая плечи свои и Лёши клетчатой тёплой тканью, забирая у того сигарету из оледеневших рук. Сделав затяжку, он выкидывает её, не обращая внимания на злой взгляд Алексея, зажимает его руки в своих горячих ладонях. Сейчас младшему и правда стыдно, за то, что он вновь поступает как последняя мразь, но он знает, что Лёша обязательно его простит.  — Она просто напилась и ей некуда было идти. А я хороший, я решил помочь. Я искренен, ради твоей истерики, — проговорил Тоша куда-то в шею брату, обжигая дыханием тонкую мёрзлую кожу. Лёша молчит, даже не смотрит на близнеца, осознавая все свои поступки. Мысленно подсчитав, сколько же он убил нервных клеток, он шумно выдыхает, немного постанывая, потому что устал.  — Ты молодец, — всё же выдает Лёша, когда в голове проносятся тысяча и одна матерная фраза по отношению к брату, но сказать их и снова прийти в бешенство тот не решается. С ним бесполезно спорить. Он всегда будет хотеть знать, что его любят.

Страх может многое, но я на пороге, А дверь мне не открыть никак, Ведь я так сильно устал.

Антон снова сжимается от одной только мысли о братике, о том, с кем он и что сейчас делает. Кому сейчас улыбается, кому даёт свои руки, чьи губы сейчас целует. Нет, конечно, Лёша не мог так поступить со своим самым родным человеком, никогда, не сейчас. После того, как они с Тошей поняли всё, что они не разлучены с самого детства, после этого — появления каких-то новых, более ярких и больших чувств, так и не целовал никого кроме своего брата. С ним поцелуи были для Лёши своей отдельной эстетикой. Он навсегда запомнил их первый поцелуй. В их старой квартире, в через чур маленькой комнате, где еле-еле помешалась двухъярусная кровать и один письменный стол на двоих. Тогда шёл дикий ливень, громко стуча каплями по запотевшему окну, полностью разбиваясь. Лёша жмурился и сводил зубы все сильнее от каждого более громкого звука, иногда приоткрывая глаза и смотря на запотевшее окно комнаты. В темноте светили фонари, но даже их свет не мог рассмотреть старший, когда ещё одна капля падает на наружный подоконник. Ему страшно без него.  — Антон, — тихо, дрожащим от холода голосом, робко зовёт Лёша. В горле сухо, будто он не пил неделю с лишнем, отчего тот закашлял. Кашель был не долгим, не слишком хриплым, но, наверное, они оба впервые тогда захотели, чтобы он не заканчивался. Потому что потом наступила гробовая тишина, или же проще сказать мёртвая, ибо мальчики застыли в одном мгновении, не желая двигаться дальше.  — Да? — кое-как выдавил из себя младший, проглотив комок в горле, который так мешал начать говорить хоть что-то. Он весь дрожал, укрывшись одеялом чуть ли не с головой, оставляя ступни в сплошном холоде, но это его не очень волновало. Антону было больно. Внизу живота не приятно тянуло, иногда сильно покалывая. Это не то, что мальчик привык чувствовать, не та боль, которая пробуждала ещё что-то, но никак не желание сдохнуть побыстрее. Это было что-то невыносимое, что не прекращало давить, от чего тому пришлось дышать чаще, руки сжимать в кулаки, иногда прикрывая рот, чтобы не завыть из-за этого. Это была даже не боль. Это был страх. Страх остаться одному; посмотреть вниз и не увидеть ноги брата, которую он обычно не накрывал, мол, так ему комфортно, страх проснуться и прыгнуть на опустевшую кровать старшего, а после не найти его в квартире, а после и во всей жизни.  — Ляг со мной, я…я замерз, — Лёша делает паузу между словами, потому что боится сказать брату о том, что ему в самом деле страшно. А вдруг осудит? Засмеет? Отвернется? О, нет, Антон чувствует себя сейчас точно так же, но разве тот знает об этом? Они же оба молчат. Они же оба идиоты. Они же боятся. Боятся больше не увидеть друг друга.  — Я боюсь, Тоша, ложись рядом пожалуйста, — уже хриплым голосом говорит он братику, который в свою очередь, поднялся на лопатках, от чего матрас начал ужасно скрипеть, — Мне страшно, — почти шёпотом добавляет Лёша и близнец снова заставляет пружины прогнуться под ним. Быстро пристроившись рядом с холодным братом, Антон обнимает его, прижимая как можно ближе к себе. Он хочет отдать ему своё тепло, отдать себя, согреть, чтобы братик больше не дрожал и не знал каково это. Он хочет чтобы боль ушла, чтобы она перестала колоть живот, приводя новую волну мурашек по телу мальчишек. Он хотел, чтобы бы его Лёше не было больно. Готов был забрать всё, что чувствует тот, отдать своё тёплое сердце и душу в замен на то, чтобы старший сейчас улыбнулся.  — Спасибо, — говорит, одновременно дыша куда-то в шею Антона, обжигая кожу своим уже согретым дыханием. Братья согревали друг друга нежными и тёплыми объятиями, из-за которых им слышался хруст собственных костей, такой приятный как и компания близнеца рядом. Прижав носы друг друга, они молча поглядывали в глаза напротив и каждый думал о своём. Или же мысли сходились? Не понятно было ни одному из них, ведь каждый боялся спросить. Антон прижал Лёшу к своей груди, мягко обнимая за шею, в то время как старший обвил талию братика длинными руками, крепко сжав в них, закрепляя пальцы в прочный замок. Они так и не могли до конца насладиться такой близостью, им было всё мало. Они не могли до конца насладиться спокойствием, тишиной, теплом, друг другом…  — Антон, — вновь тихо шепчет старший куда-то в ключицу брату, отчего тому становится невыносимо горячо, но после Лёша вдыхает этот раскалённый воздух обратно. Тоша открывает глаза и, опустив взгляд, рассматривает лицо братика под светом того ночника, который они оставляли на ночь, якобы Лёша пугается. Но нет, они оба бояться, только вот не темноты, а себя, своей души. Близнец поднимает на него взгляд, мягко улыбнувшись. Ему бы хотелось всё ещё лежать и смотреть неотрывно на самого близкого человека, особенно если он улыбается. Господи, да Лёша был готов убить за неё, только бы он вновь повторил эти незамысловатые движения губами. А когда он слышал «я люблю тебя»? Тогда ему хотелось одновременно провалиться под землю от стыда, но и в животе начинало приятно покалывать от этих слов. На лице тоже невольно расплывалась улыбка, а голова падала вниз, опуская смущённый взгляд в пол. Это не он, не он, не он. Оно само так получается. Так получается только когда Антон смотрит, говорит, улыбается. Просто когда он рядом. То есть всегда. Лёша высунул руку из-под казалось бы такого лёгкого братика, которую приятно колола судорога где-то в районе ладони, кладя её на затылок Тоши, немного поглаживая шелковистые волосы. Хотелось взъерошить их, посмеяться, ещё раз обнять такого близкого человека, никуда не отпустив, но ком в горле предательски дал о себе знать. Он потянул голову младшего на себя, закрывая глаза от предвкушения того, что наконец должно освободить их от боли и страха. Аккуратно дотронувшись до сухих губ брата, он вдохнул так сильно, как только мог. Словно с этим поцелуем к нему пришло и некое облегчение. Может к нему наконец пришло счастье? Антон немного засмеялся сквозь улыбку, языком приоткрывая такой будто бы онемевший рот, проникая него. Сев на Лёшу верхом, немного прогибаясь в спине, тот начал углублять поцелуй, точно он у него не первый. Да, конечно, Тоша любил гулять с девочками, «встречаться» с ними и играть в что-то под названием «любовь». Но разве с помощью этого он мог ощутить настоящие чувства? Только здесь и сейчас. Он впервые почувствовал что-то родное и такое … любимое. Со стороны возможно ощущалось то, что это вот-вот перерастёт в что-то большее, но нет. Поцелуй, да, был наполнен болью страстью. По крайней мере в комнате всё ещё веяло страхом, когда Лёша начал отвечать Антону, вступая с его языком никак не в борьбу. Они будто бы танцевали или же точно отдавали пасы на футбольном поле. Они же его обожали, не то чтоб какие-то там танцы. Там они себя чувствовали нужными, в «своей тарелке», полезными и всемогущими. Там они ощущали свою связь, чувствовали друг друга каждой клеткой намного лучше, чем в обычном состоянии. Это было их жизнью, жизнью одной на двоих. Это продолжалось бы ещё долго времени, но у ребят закончился абсолютно весь воздух в лёгких. Оторвавшись от брата, Антон улёгся в своё привычное место, уже официально присвоенное в кровати старшего, обнял того одной рукой, засунув голову под его, тяжело дыша в шею. Он любил засыпать именно так, именно с ним. Обнимать именно так, чтобы все сразу понимали, что Лёша — его, его и точка. Никто никогда не смел с этим спорить, потому что Лёша на самом деле был только его, только для него. Так ничего и не сказав друг другу, они уснули в обнимку, когда старший по привычке закинул на близнеца правую ногу, а на утро мама, сидя за столом и поедая завтрак, не всерьёз спросит почему они так заснули, приведя тем самым братьев в краску, а после посмеется и скажет что в раннем детстве вы часто так спали. Ну, а они не смогут сдержать своего смущённого взгляда перед матерью, поэтому быстро доедят свой завтрак и убегут в школу. Ну это завтра, а пока что так. Так случился их первый поцелуй. Возможно, им и не понадобятся слова, когда они всё уже для себя решили. Так сильно уставшие от постоянного молчания и недосказанности друг другу, но разве дальше — также? Нет. Они всегда были бы вместе, даже не разговаривая. Всегда. Они и без того были связаны, а тут им помогли боль и… Говорят, страх может многое.

А я снова пьяный, убитый в хлам, Вокруг много дам, готовых хоть щас, Не запомню даже их имена, На лице улыбка, внутри пустота.

Снова Антон, после очередной ссоры, взятой из ничего, так и не проронив ни слова, уходит. Он уходит подумать, освежиться, выветрить всё дерьмо, накопившееся в голове, но вновь оказывается в родном баре. Не таком родном, как Лёша. Ссоры не получалось обходить стороной, особенно когда младший сам их начинал, совсем не жалея ни себя, ни брата, который, в свою очередь, пытался всего этого избежать. Он никогда не хотел ругаться именно с ним. Он ненавидел, когда Антон, пылко вздыхая, ходил по квартире, скрепя зубами и сжимая руки в кулаки. Ведь тот ревновал Лёшу постоянно. Не мог видеть, как тот разговаривает даже с обычными партнёрами по команде, в который они играли вместе. Ревновал к каждой девушке, которые в последнее время так и приставали к его братику. Он не мог это терпеть, он не выдерживал. Он ревновал. Спустя какое-то время они оба всё поняли. Это не просто так. Не для того, чтобы привлечь к себе внимание того самого, как обычно делают четырнадцатилетние девочки. Зачем это Антону, когда даже самый усталый взгляд Лёши итак приковал к его телу. Он всегда смотрел на своего братика и невольно улыбался, вспоминая то, как всё это начиналось. Но даже после долгих, мучительных, а порой милых и беззаботных разговоров с братом, Тоша всё равно не мог не ревновать. Это было уже не что-то такое обычное, немного наедавшее. Это переросло в болезнь, у которой нет ни пути назад, ни лекарства, ни выхода в светлое будущее. Антон испугался. Он побоялся из-за своей же беспечности, своих же страхов потерять того, кому принадлежит полностью. И Лёша понял это, почти сразу, когда увидел братика, забитого в угол ванной, который всхлипывает и дрожит, но не от холода. От страха.  — Лёша, пожалуйста, прости меня, я не хотел, — сквозь слёзы тогда прошептал Антон, делая долгие паузы. Он не поднимал взгляд на старшего, который опустился рядом на корточки, положив руку на его плечо. Он не мог теперь просто так смотреть в глаза того, кому доставляет уйму боли. Просто не мог. Ему резко стало противно от самого себя, от своего поведения. Он резко всё понял.  — Я не хотел доставлять тебе боль, я не хотел тебя ревновать. Это выходит само, я не контролирую это совершенно. Я не могу так больше. Лёш, останови меня, я так больше не могу. Это не я, — спустя какое-то время вновь сказал Тоша, поначалу пытаясь сдержать новый поток слёз, но безуспешно. Он зарыдал от безысходности и понимания того, какой он ненужный, бесполезный, какой он проблемный. Лёше приходилось возиться с ним как с обыкновенным ребёнком, которому не хватает внимания. Так думал Антон, поймав себя на новом приступе ревности, когда ему вновь стало страшно, что он потеряет своего братика. Посмотрев на себя в зеркало, он мысленно начал проклинать все те моменты, когда он, сам не замечая этого, видел новые сообщения на телефоне старшего и сжимал кулаки настолько сильно, насколько мог. Чтобы физически переломить душевную боль. Но это не получалось. После этого он только полюбил боль от ударов и порезов еще сильнее.  — Тише, тише. Всё будет хорошо. Я никогда не уйду от тебя. Никогда, Тош, никогда, — это были единственные слова, которые Лёша смог выдавить из себя. Он просто не знал как помочь ему, чем утешить? Он же и так не собирался совершенно никуда. Антон был его второй половинкой, которую, если бы что-то, он бы искал всю жизнь. А тут не так. Он всю жизнь не искал, а только наслаждался его присутствием. Без него жизнь была бы другой. Нет, без него бы её попросту не было бы.  — Ты обещаешь? Обещаешь всегда быть рядом с таким дураком, как я? — последние слова младший произнёс со смешком и слезами, слабо улыбаясь и шмыгая при этом уже красным носом от слёз.  — Обещаю, — тише проговорил Алексей, заметно поменявшись в лице, потому что в глазах уже у него не читается тот страх и боль брата, как в самом начале. Как только он зашёл в квартиру, где было предельно тихо, он понял, что что-то не так. С Антоном тут никогда не было тихо, это же Антон. Но сейчас же всё хорошо…наверное. Парень сидел за стойкой бармена, выливая в себя очередную стопку алкоголя. Усмехаясь тому, что сейчас он делает. Во что это всё превратилось? И кем он стал? С этой болезнью он никого не доведёт до счастливого конца, только если до петли. Лёша в последнее время сам себе место не находит, он тоже стал ревновать, когда Антон благополучно уходил, а после на его шее красовался кровавый засос. Господи, было ощущение, что его целует сама пиранья. Но старший знал, что Тоша, его Тоша, никогда не переспит с кем-то, если это не братик. Никогда никого больше не поцелует. Но это всё не придавало уверенности Алексею в том, что они всегда будут вместе. Похоже они поменялись ролями. А Антону нравилось уходить, чтобы чувствовать как тот ревнует. Как тот съедает себя изнутри собственными мыслями, как идет в магазин уже за третьей пачкой сигарет, как стоит и мёрзнет на холодном балконе совершенно босиком, как просматривает его Инстаграм, как видит каких-то левых девушек и кидает телефон с девятого этажа, как он заебывается. Но кто знает чем это закончится в этот раз?  — Привет, я Кира, — сказала какая-то девушка, подошедшая сзади, усаживаясь на свободное место рядом. Антон так толком и не посмотрел на неё, ведь она бы точно была бы не лучше Лёши. Ах, Леша, как он там? Не важно.  — Ну привет, Кира, — как ни странно, но даже с такой громкой музыкой, долбящей будто кувалдой по ушам, Антон услышал её имя и услышал правильно. Запомнит он его ровно на полчаса, которые они проведут вместе, а возможно и меньше. Сейчас ему плевать совершенно, он хочет развлечься. Через какое-то время аккаунт младшего вновь наполнен десятью, а может и больше историями о том, как им «весело». Где-то они танцуют, где-то обнимаются, где-то он позволяет себе её потрогать, но не целует. <i>Никогда.</i> Ведь Лёша точно посмотрит. Этого он точно ему не простит. Да и Антон не настолько пьян, чтобы в самый важный момент перестать соображать… Или? Кое-как пара добирается до туалета, попутно чуть ли не срывая с друг друга одежду. Антон сажает девушку на умывальник в помещении, где совершенно нет ни людей, ни освещения. Поэтому и тут он не сможет полностью разглядеть её, да и сейчас ему всё равно. Девушка обвивает ногами парня, притягивая к себе ещё и за кофту, которая будто бы специально пахнет Лёшей. Господи, за что. Кира хватает побольше воздуха и, немного прогнувшись в спине, сплетает их языки. Поцелуй. Через несколько минут они отстраняются друг от друга, когда девушка пытается расстегнуть ремень на джинсах парня, и как ловко у неё это выходит. Но Антону насрать, он просто хочет снять напряжение, он просто хочет забыться. Нащупав в маленькой сумочке Киры презерватив, он быстро натягивает его, одновременно снимая с девушки юбку, а так же нижнее белье. Совершенно не парясь над лифчиком, парень просто рвёт его, нащупывая руками упругую грудь. Он бы начал играть с ней, прильнул бы губами, если бы не было так противно. Если бы не Лёша, о котором он пытался не думать, то обязательно. Мгновение и девушка срывается на крик. Младший так сильно начал двигаться в ней, что та ударялась спиной о зеркало для посетителей. Но его это не устраивало, даже когда она начала царапать его спину, а после и вовсе захотела оттолкнуть. Но уже поздно. Поздно уже что-то менять. Парень не получает никакого удовольствия от процесса, такое чувство будто даже стресс не снимается, хотя он это и планировал. К ней же не было никаких чувств, секс был грубый и быстрый, не так как с Лешёй. Господи, Антон, ты снова всё испортил. Сколько же надо было выпить? Парень выкидывает использованный презерватив куда-то в сторону и, захватив с собой лишь телефон, на котором было несколько пропущенный от Лёши еще два часа назад. Он волновался, но после историй совсем перестал звонить. Понял, что это провал. Их личный провал. Придя домой всё в таком же не трезвом состоянии он скажет Лёше несколько раз прости, подтвердит что он только его, что никуда не уйдет, а после уснёт с братиком в обнимку, ведь он такой добрый, отходчивый. Ведь он такой любящий… Но ночное сообщение от той самой девушки перевернёт весь мир Лёши. Он не поверит ни словам, ни смазанным фотографиям, ни своим глазам, в которых уже будут стоять слёзы. Снова пойдет на балкон, снова закурит свою уже последнюю сигарету. Это конец. «Прости, братик», — сквозь слёзы прошепчет он и поцелует Антона в лоб, поглаживая по тем самым шелковистым волосам. Нет, он не злиться, он улыбается. Значит, так и должно было быть, просто так получилось. Завтра могло бы быть лучше, но завтра не будет. Нет, он не злиться, но на утро Антон обнаружит его, повесившегося где-то в прихожей.

Думаешь, грущу, пусть мы не закончили. Всё потерял, потому что и не научился чувствовать… День еще один без тебя Ещё один без тебя День ещё один без тебя

Каждый Божий день младший приходит на могилу своего братика. Каждый день он сидит там, оскорбляя себя, плача, жалея… Господи, это так больно. Невыносимо больно — осознавать то, что ты убил человека. Да, он это сделал. Если бы не он, Лёша остался бы тут и сидели бы они не на кладбище, а в каком-то уютном месте. Такое могло произойти, но пока что так. Точнее всегда. Этот месяц Антон просто не живёт. Забивает на футбольный клуб, родных, себя. Он забыл что такое дом, потому что просто не может зайти в их квартиру. Он живет у Феди, каждый день выпивая новую бутылку виски, принесенную домой. И тот всё понимает, не лезет. Он просто помог с жильём. Но с жизнью уже ничем ему не помочь. Ему мог помочь только Лёша, но увы. Оказавшись на крыше их дома с очередной бутылкой, он стоит и закрывает глаза от сильного ветра. Наверное за это время печень Тоши перестала функционировать, но тот не чувствует. Он не чувствует ничего кроме вины и боли. Он снова чувствует страх. Страх одиночества, которым уже пропиталась его жизнь. Подходя к краю, он немного останавливается, ведь ветер усиливается и идти становится всё тяжелее и тяжелее, так же мешает снег, от которого крышу никто так и не почистил. Смотря на него, Антон невольно вспоминает их планы. А ведь этот Новый Год они бы провели снова вместе, но по особенному — вдвоём. Без лишних людей, глаз, ушей. Но теперь не хватает одного главного элемента. А близнецы жили по принципу: где один — там и другой. Так случилась их первая драка, первые проказы, первые ссоры с мамой, первая секция, первый поцелуй, первый выпускной, первый футбольный клуб, первый раз. Они всегда шли бок о бок, ровно, дожидаясь друг друга. Младший решил не отставать от Лёши, который, наверное, ждёт его там. Жизнь без него — не жизнь для Тоши. Так мучительно просыпаться, зная что на кухне тебя никто не ждёт; что на тренировке некого будет уронить, а потом упасть следом; что на игре некому больше отдать пас, чувствуя что он, именно он, забьёт; что никто больше не обнимет во время сна; что никто не закинет на тебя эту чертову правую ногу; что никто теперь не будет терпеть его истерик; что некого больше любить в этом мире. Абсолютного некого.  — Что же, братик, это еще один день без тебя. Какой же я придурок, прости меня! Я так тебя люблю… Но мне уже нечего терять, ведь еще один день без тебя я не переживу, — Антон пытался перекричать сильный ветер, дующий в другую сторону, забирающий слова с собой. Тоша хотел, чтобы его услышали. Чтобы его простили. Чтобы его успокоили. Чтобы сзади появился Лёша и просто так обнял его, он же не обижается. Но такого не будет. Сначала Антон выкинет пустую бутылку из-под алкоголя, а потом полетит следом за ней. Он итак слишком много прожил без него. Многие уходят, они не первые и не последние, но главное, что даже после смерти их похоронят рядом, пока мать будет биться в истерике, но так будет нужно. Может, оно и к лучшему. Они просто перестали чувствовать всё. Всё, кроме ревности.