Кисейная занавеска

Золотистые блики медленно ползли по белёсым обоям, из золотистых постепенно становясь рыжими, а потом рубиново-красными. Мадлен пересела почти к самому подоконнику – ей хотелось успеть доделать заказ. Мысленно она благодарила свою давнюю гувернантку мадам Ремон и монахинь из монастыря Марии Аннунциаты, упорно учивших её рукоделию, и притом не только плетению кружева или вышивке золотом, но и работе с более простыми тканями. Если бы не их наука, разве легко было бы ей сейчас? И без того её мучила совесть за то, что, пока она лежала после смерти матери в горячке, Берси пришлось пойти в проститутки, чтобы им обеим хоть на что-то можно было прокормиться. Теперь, правда, смекалистая мулатка доставала деньги какими-то другими способами – как именно, Мадлен не уточняла, потому что подозревала, что способы, может, менее унизительны, но и ещё менее законны... Но сама Мадлен, к счастью, уже могла кое-как заработать на хлеб сама. Андре, после казни Робеспьера снова оказавшийся в лучах славы, не раз предлагал помочь им деньгами, но от этого обе девушки отказывались – принимать подачки они решили только в самом крайнем случае. Иголка блеснула алым в последних лучах солнца, когда Мадлен её наконец отложила – и тут же послышался стук в дверь. На всякий случай, встав, она взяла с собой кухонный нож. Они с Берси тщательно скрывали, что живут совершенно одни – Берси изображала дело так, будто с ними живёт по меньшей мере один из её многочисленных приятелей – но вдруг кто-то узнал правду, решил воспользоваться... – Здравствуй, Мадлен, – несмело улыбнулся Шарль Жерар, снимая плащ с капюшоном. – Шарль! – она с облегчением отложила нож в сторону. – Я тебе не помешал? – Ничуть. Я как раз с заказом закончила. Проходи, пожалуйста. Мадлен поставила греться воду. Чувство неловкости, преследовавшее её во время их предыдущей встречи, снова вернулось, и она на мгновение засомневалась, стоило ли ей вообще приглашать Шарля заходить к ней. – Мне тут подарили пакетик шоколада, – сказал тем временем Шарль, садясь за стол. – Хочешь, отсыплю часть тебе? Она облизала губы, радуясь, что стоит сейчас к нему спиной и он этого не заметит. Горячий шоколад всегда приводил её в восторг, но вот уже пять лет как она его не то что не пробовала, а даже не видела... – Да, спасибо, – обернулась она к Шарлю и тут же замерла в смущении и полной растерянности. Ну кто тянул её за язык? Они же с Берси твёрдо постановили, что не будут брать подачек... но с другой стороны, какая тут подачка, это просто вежливость, он же не станет отдавать ей всё... Мадлен разлила кипяток по чашкам, а Шарль достал откуда-то небольшой фунтик и высыпал ей в чашку тёмный порошок. По комнатке поплыл полузабытый пряный аромат, и Мадлен, не сдержавшись, прикрыла глаза и расплылась в улыбке. – А себе-то ты не оставил? – спохватилась она, когда он бросил опустевший фунтик в печку. – Я уже пил, – сказал Шарль и, подумав, добавил для убедительности: – Три чашки выпил. Полных. Мадлен поняла, что никакого он шоколада сам не пил, что этот фунтик он принёс только для неё и что если сейчас она попытается разделить свою порцию, он всё равно откажется. Она отпила из чашки крохотный глоток – ровно столько, чтобы почувствовать напиток на языке – и ахнула от радости: – Чабрец! Боже мой, совсем как дома! Шарль, да как ты сумел всё это достать? И как... откуда ты вообще знаешь, что я люблю шоколад с чабрецом? Я же пила его только на завтрак, а завтрак мне готовила Берси... Даже в сгущавшемся сумраке, в неверном свете лампы было видно, что Шарль покраснел от стыда. Вспомнив кое-какие подробности того кошмарного вечера, когда она пришла к Шарлю просить помилования Андре, Мадлен и сама осознала, в чём дело. – Ты что, подсматривал за мной даже тогда, когда я завтракала? – прошептала она, вжавшись в спинку стула. – Ты сама просила, чтобы дверь твоей комнаты не закрывали на ночь, а занавешивали кисеёй, – опустил голову Шарль. Мадлен едва не задохнулась от возмущения. Забыв о шоколаде, она вскочила и отбежала к дверям: – Как... как ты мог! Даже законному мужу нельзя... было нельзя видеть жену без её позволения, когда она ещё не одета! В памяти всплывали картины тех беззаботных лет. Вот на заре осенью она сидит на подоконнике, наблюдая за листопадом. Вот пасмурным зимним утром после рождественского бала они с Берси весело смеются, обсуждая напыщенных, заносчивых гостей. Вот дождливым утром в марте она жалуется матери на ночной кошмар, а та её успокаивает. А сколько раз, когда бывало жарко, Мадлен во время завтрака развязывала воротничок своей рубашки, пока – как она была уверена – никто не видел... – Прости меня, Мадлен, пожалуйста, прости, – сдавленным голосом повторял Шарль. Она закрыла лицо руками, мучительно желая провалиться сквозь землю. Сколько было таких моментов, когда она была уверена, что она одна, даже иногда просила себя не беспокоить... – Зачем? – дрожа, спросила она. – Зачем было это делать? По-твоему, в этом и заключается любовь? – Конечно, не в этом! – воскликнул Шарль. – Знала бы ты, как я мечтал о том, чтобы хоть разок поговорить с тобой как с равной, а не подглядывать вот так, из тёмных углов! – Поговорить? – язвительно уточнила она. – Да, поговорить! Так, как легко мы с тобой болтали обо всём на свете, когда были маленькие. Посмеяться с тобой над дурацкими платьями и париками, обсудить с тобой новые книжки, поддержать тебя, когда тебе бывало грустно. Но кто бы мне в то время позволил? Он тяжело вздохнул: – Впрочем, не буду прикидываться благородным. Я мечтал и о многом другом. Допив горячую воду, он встал: – Я уйду тогда... наверное? – Ведь странно – я думала, я тебя уже простила... ну, почти совсем простила... за то, что ты чуть не сделал с Андре, а сейчас... – как во сне, пробормотала Мадлен, опираясь о дверной косяк. – Я не догадывалась, насколько ты... – Мадлен, тебе оправдываться не нужно, ты совершенно ни в чём не виновата, – тихо сказал Шарль. Он снова набросил плащ: – Если потребуется помощь, не стесняйся обращаться. В первый миг ей действительно хотелось проводить его навсегда и постараться забыть обо всём случившемся. «Значит, я готова простить его за Андре, но не готова простить за себя? При том, что Андре из-за него чуть не погиб?» – Шарль, сейчас я правда должна побыть одна, но... – она замялась. – Я не уверена, что хочу совсем прекращать наше, э-э, знакомство. Дня через два... давай поговорим поспокойнее. И да, шпионов за мной тоже посылать не надо! – напомнила она ему. – Тем более ты теперь можешь лично узнать, как я живу и всё ли у меня в порядке. – Только не надо приглашать меня заходить ещё потому, что ты мне якобы чем-то обязана! – взмолился он. – Ты мне ничем не обязана и имеешь все права не желать меня видеть. – Я уже говорила тебе в прошлый раз – не в этом дело, – заверила она его. – Ты... когда-то мы с тобой близко дружили, и хотя с тех пор ты многое натворил... я хочу попробовать восстановить хоть что-то из прошлого. – Мадлен, ты просто ангел, – вырвалось у Шарля. Он явно хотел добавить ещё что-то – видимо, не менее пылкое – но вовремя прикусил язык. – Извини... опять не удержался. До свидания, Берси привет. – До свидания, – выдохнула она. Закрыв лицо капюшоном, он последний раз слегка кивнул, открыл дверь и словно растворился в вечерней мгле. Переводя дыхание, Мадлен присела. Допила шоколад, едва ощущая вкус. На всякий случай закрыла ставни – хотя, конечно, она понимала, что Шарль не спрячется под окном, чтобы понаблюдать за ней. – Мадлен! – скрипнул ключ, и в дом влетела весёлая Берси. – Мне тут удалось раздобыть отличные лёгкие накидки, а то не ходить же нам летом в меховых плащах... ой, что случилось? – Всё хорошо, Берси, – Мадлен поспешно поднялась ей навстречу. Востроглазая подруга мгновенно разглядела, что было на столе: – Две чашки! Андре заходил на огонёк? – Нет, гм, не совсем, – только-только успокоившаяся Мадлен почувствовала, как к лицу опять приливает кровь. – Берси, пожалуйста, я вижу, тебя распирает от любопытства, но давай я расскажу обо всём чуть позднее. История... э-э... неоднозначная. Весь вечер Берси вертелась как на иголках, но расспрашивать бывшую госпожу всё же не стала. К самой ночи на улицах сгустился туман, он проникал в щели хлипкого домика девушек, и засыпавшей Мадлен казалось, что на двери комнаты колышется полупрозрачная занавеска.