Повилика

Повилика обвивала растения рядом с их домом. Уже больше месяца стояла жара, иссушившая травы, а повилика всё ещё не погибла, подпитываясь остатками сил тех растений, на которых паразитировала. Убив «хозяина», она всё равно цеплялась за свою ничего не стоившую жизнь. Листва на деревьях пожелтела, словно осенью, а русло реки наполнилось густым и противным илом, так что за водой приходилось ходить почти что до соседней деревни, настроенной не слишком дружелюбно. Несмотря на изнуряющую жажду, Рейстлин боялся выходить из дома, ведь на улице его поджидали разозленные зноем сверстники, а Карамон никак ему не поможет разобраться с этой проблемой, поскольку он занят с отцом в попытках спасти небогатый урожай. Это всё Боги виноваты. Так говорила мать, так считал и сам Рейстлин. Ведь кто, как не Боги, обладал властью над природой и побуждал её на такое зло по отношению к людям. А ещё в последнее время ходили слухи о римских легионах, но в это уже не верилось. Кто пойдет воевать в такую жару? Зачем Риму нужны исстрадавшиеся и измученные земли, и такие же изможденные засухой люди? Всё это бессмысленные сплетни и чепуха, не стоящие ни капли внимания. Мальчику было уже целых шесть лет, и он был уверен в собственной правоте, даже несмотря на то, что старшая сестра говорила об обратном. Китиара глупа, как и все остальные жители деревни, она просто ничего не понимает.       — Мам? — Рейстлин сел у ног ткущей полотно женщины. — Мне страшно. Что если жара никогда не закончится? Она посмотрела на сына покрасневшими от слёз глазами и натянуто улыбнулась, потрепав его по кудрявой голове:       — Всё когда-нибудь заканчивается, мой мальчик, — вздохнула Розамун. — Всему есть предел. Засуху рано или поздно сменят дожди, тишина сменится шумом, жизнь угаснет, а мирное цветение трав сменится яростным маршем легионеров.       — Я боюсь, — снова признался Рейстлин. — Это были те твои сны, или ты просто послушала то, о чем говорит Китиара?       — И то, и другое, — её голос прозвучал как-то отстраненно. — Многие вещи невозможно избежать или отсрочить. Я не могу знать, о чём думают полководцы, могу лишь догадаться, что они воспользуются нашей слабостью. Никогда не позволяй увидеть свою слабость. Лучше умереть с оружием в руках, чем жить рабом и служить тому, кто не способен даже самостоятельно побриться, не говоря уже о том, чтобы засеять землю. Худший позор — не унизительная смерть, а жизнь в роли вещи. *** Рейстлин не мог вспомнить, с чего всё началось. Просто тишина, которую не нарушали даже птицы, внезапно сменилась топотом конских копыт и криками людей. Карамон подгонял плачущего от страха брата, убеждая его в том, чтобы спрятаться в погребах среди бочек с вином. Рейстлин дрожал, боялся даже сдвинуться с места, но близнецу доверился. Там, под землей, была какая-то иллюзия безопасности, а обнимающие руки брата лишь укрепляли веру в том, что всё это лишь дурной сон.       — Представь, что мы снова играем в прятки, — прошептал Карамон, улыбнувшись, чтобы утешить. — Вот сейчас сюда зайдет кто-то из старейшин, и нам придется играть в прятки уже с ними, а потом незаметно сбежать отсюда. Ты ведь не хочешь, чтобы нас выпороли? Просто представь, как перекосится лицо Октавия, когда он увидит, что мы с тобой играем в гладиаторов прямо здесь, а бочки — это зрители! Он же посинеет от злости! Это будет очень смешно. А ещё, было бы здорово стать настоящим гладиатором, но тогда мне не осталось бы времени для тебя. Они такие бесстрашные! Папа рассказывал, как он однажды видел их на арене. Только он сказал, что они рабы, будто бы в этом было что-то плохое. А что такое рабы?       — Если ты будешь гладиатором, то ты всех голыми руками положишь, — рассмеялся Рейстлин, немного успокоившись. — И тогда ты сможешь не бояться старейшин, и мы сможем играть тут в прятки сколько захотим. Но это были не прятки. Домик сотрясся и Рейстлин испуганно замер, прижавшись к брату ещё крепче, словно тот был щитом, который сможет защитить его от того неизвестного и ужасного, ждущего за дверью, стучащего, бьющего и терзающего эту дверь, так нещадно, что та хрипела и стонала, треща от натуги. Нет, конечно же мальчик знал, что происходит… Знал он и то, что брат не сможет защитить его, не сможет защитить его и несчастная дверь… Беги не беги, они с Карамоном были заперты в четырех стенах, а снаружи доносились душераздирающие крики, отчего слёзы сами собой появлялись на глазах. Запах гари, женский плач, стоны, мольбы… Как же ему было страшно. Карамон шептал что-то утешающее, гладил его по волосам и спине, обманывал. Всего на немного старше его, на каких-то несколько минут, а уже ведёт себя с братом, как любящий отец, пытающийся защитить малыша. Это и бесило и одновременно вселяло благодарность. Такая ответственность… Слишком рано.        — Карамон, это ведь не игра? Ты меня обманываешь… — произнес Рейстлин чуть отстраняясь и судорожно сглатывая, вытирая слёзы. Он вгляделся в лицо близнеца и понял, так оно и есть… Не игра, вовсе не игра… Зачем же тогда лгать? Карамон в ответ лишь горестно вздохнул, замотав головой. Он был бледен. Было видно, как он изо всех сил держится, чтобы не разрыдаться. Ему ведь тоже всего шесть лет…       — Рейст… Нам нужно спрятаться, сидеть тихо и стар…       — Никакого старейшины нет, Карамон, прекрати эту бессмысленную игру! Я хочу знать правду! И я её знаю! Нет смысла меня обманывать! — взорвался хрупкий мальчишка, вскакивая на ноги и сжимая кулачки. Его трясло, в глазах блестели слёзы страха, в животе заурчал недовольный зверь вины и стыда. Зря он так… Карамон хотел как лучше, и почти успокоил его.       — Хорошо… Тише, братик… Нужно сидеть тихо, тогда нас не найдут и… –Карамон примирительно вскинул руки, поднялся на ноги и обнял Рейстлина за плечи, прижимая его к груди. Младший брат чувствовал как трясет старшего, но не винил его, ведь его самого тоже трясло… Они пока ещё дети… Им простительно… Снова стук сотряс дряхлую дверь. Мальчики вздрогнули, плотнее прижимаясь друг к другу, и горько расплакались, гладя друг друга, утешая друг друга. Ещё один грохот, треск, дверь слетела с петель. В нос ударил острый запах гари, свежей крови и пота. Раздалось грузное лязганье доспехов, тяжелое дыхание за их спинами. Мальчики сжали объятия ещё крепче. Зажмурились. Не смотреть и страх пройдет… Монстр существует, только когда ты его видишь… Это все знают. Сильные руки до боли сжали их.       — Тише, братец… Я с тобой…       — Я тоже с тобой… Всегда… Только не отпускай… Шепнул Рейстлин в ответ, словно в тумане, чувствуя впивающиеся в хрупкие, тощие плечи, пальцы. Его с силой рванули на себя. Он рванулся обратно к брату. Услышал вскрик боли. Удар оглушил и его. Больно! И темнота… ***       — Рейст! Жара утомляла и рассеивала внимание. Зной никуда не делся. Так может, и всё остальное просто приснилось? Где-то рядом потрескивает пламя костра, успокаивающе и будто понарошку. И шелест трав такой знакомый. И люди веселятся, шутят. Померещилось? Приснилось разморенному разуму? Вроде бы да, вон Китиара с кем-то шепчется, и вроде как Карамон звал. Но вставать лень. И голова болит. Нет никакого желания даже рукой шевельнуть, не то что подняться и куда-то идти. Мальчик чувствовал слабую тошноту, которая бывает, когда случайно прокусишь губу и на язык попадут капли крови. Десна подозрительно щипала, будто была разбитая чьим-то ударом. И при этом во рту странная сухость. Пить хочется.       — Рейст! — опять брат зовёт. Но как же не хочется отзываться. — Рейст! Ну, Рейст…       — Отстань, — с хрипом в голосе отмахнулся мальчик.       — Ты как? — совершенно не обидевшись на резкий выпад, старший обнимает и гладит по голове, стараясь не задевать ту часть, в которую пришелся удар.       — Пока ты не стал меня дёргать, всё было в порядке, — недовольно прошипел Рейстлин. — Пить хочется… Младший чуть приоткрыл глаза, наблюдая за тем, как брат куда-то уходит. Неужели он всё-таки был оскорблен таким к себе отношением? Мальчик вслушивался в голоса вокруг, постепенно вспоминая свой сон, какой-то уж слишком реальный и ненастоящий одновременно. Розамун изнасиловали прямо на глазах у её сыновей, но тот солдат был слишком увлечен, чтобы бросаться в погоню за испуганно сорвавшимися с места близнецами. Все были «слишком увлечены» до определенного времени, чтобы заметить пропажу детей, замеченных ранее. И обнаружили их совершенно случайно, уже когда разграбляли запасы вина из погребов. То, какая судьба уготована братьям, даже не обсуждалось. Помимо рабства перспектив никаких не предоставлялось. Карамон был в сознании и старался всячески оберегать брата. А хозяин, который почти что сразу заявил права на детей, показался ему достаточно добрым. Господин даже вёз Рейста в своём седле, закутав мальчика в чуть влажную белую материю, чтобы его не так мучила жара. И на войне есть место милосердию. Иногда. И это очень большое везение.       — Господин, прошу вас, мне очень нужна вода. Мне жарко и голова слегка кружится, — Карамон состроил щенячьи глаза, преданно заглядывая в глаза воина. Он уже усвоил, как требуется себя вести, чтобы получить подачку. А для Рейстлина, вслушивавшегося в разговоры, это стало последним доказательством случившегося. Усмехнувшись, римлянин щедрым жестом протянул своему маленькому рабу фляжку, в которой плескалась вода, и мальчик поспешил к своему брату, вновь ласково гладя его по кудрявой голове и успокаивая.       — Рейст, ну не плачь, я пить тебе принес. Младший и сам не заметил, как в глазах скопилась предательская солёная влага. Это унижение, отец и мать не одобрили бы такого. Но их нет, и выживать как-то нужно. Да и хозяин вроде не такой уж мерзкий, каким казался. Но только Рейстлин никогда не станет вести себя как Карамон, в надежде выпросить что-то нужное. Эти люди только и ждут, когда подобное случится и маленький гордый человечек преклонит перед ними колени. Ребёнок коротко всхлипнул, давя зарождающийся плач и кивнул близнецу, будто бы тот сделал что-то обычное и нормальное, просто исполнил свою небольшую роль в положенном спектакле. У раба появлялся собственный слуга, готовый исполнять все его прихоти.       — Ну же, выпей, — шёпотом поторопил старший. И Рейстлин пил. Жадно, большими глотками, так что по острому подбородку побежал прозрачный ручеек. Пил и никак не мог напиться. Рейстлин пил жадно, большими глотками, запрокинув голову, с невероятным удовольствием, словно эта вода была самой вкусной на свете. Наверное для него сейчас это действительно было так. Капля стекающая по подбородку, весело поползла вниз и скатилась, холодная, по разгоряченному телу, обжигая своим холодом, заставляя поежиться и передеренуть плечами. Карамон наблюдавший эту картину еле сдержался, чтобы не прыснуть. На него исподлобья взглянула пара пронзительных глаз, заставивших его принять крайне серьёзный вид, сначала понарошку, потом, чем он больше смотрел на брата, тем сильнее по-настоящему. Он задумался… Рейст такой хрупкий, беззащитный… Маленький даже для своих шести лет, его нужно постоянно защищать, от всего мира, от тех, кто захочет его обидеть… И делать это некому, кроме как ему, Карамону. Теперь он глава семьи. Китиаре не до них, Китиара уже по браталась, а возможно и не только, со стражниками и здешними вояками, ей не до семьи, не до настоящих братьев, а он, Карамон, получается в итоге единственный старший и самый сильный из тех кто остался. Он должен защищать близнеца всеми силами, чтобы не допустить того, что произошло с родителями. Кулаки сами собой сжались, глаза подернулись дымкой слёз, он быстро сморгнул и шмыгнул носом. Из-за фляги на него снова смотрели два светящихся, голубых огонька. Мальчишка слабо улыбнулся брату и сел, обнимая себя за плечи.       — Рейст, я… Хотел бы тебе сказать… Я тут подумал… — на слове «подумал» Рейстлин фыркнул, но смолчал, закупорив фляжку и протянув её обратно брату. Карамон взял и положил её рядом с собой, со скорбью глядя на младшего близнеца, который, по всей видимости, уже не особо рьяно противился всевозможным разговорам с братом, но… Но и не пытался слушать.       — Я подумал, что… Раз мы теперь одни, Китиаре до нас нет дела, то нам нужно… Держаться вместе, понимаешь?       — Ты подумал, — как-то странно протянул мальчишка, морщась, зло и часто моргая. — Мой братец наконец-то научился думать… Эй! Кто подарил Карамону мозги? — делая вид, что громко кричит, вопросительно воскликнул Маджере, но старший близнец не разозлился. С братом такое случалось, он мог быть жестоким из-за сильных переживаний, нужно было лишь дождаться когда приступ издевок закончиться.       — Да, подумал и… Если вдруг тебе будет нужна моя помощь, не молчи, Рейст, и мне и тебе будет легче, если мы будем держаться друг друга…       — Я сам могу о себе позаботиться, брат. — осёк Карамона Рейстлин, сжав руки в кулаки.       — Да, но… Всё-таки, постарайся быть рядом… У нас нет никого, кроме друг друга… И думаю… Родители нами гордились бы, если бы мы друг другу помогали… — как-то смиренно и печально произнес старший, поднимаясь на ноги. К штанишкам прилип сор из травы и он быстро отряхнулся, делая вид, что не видит, как брат скорым, еле заметным жестом смахивает слёзы. Крепится, сдерживается… Такой маленький и гордый… На какой-то момент Карамону становится стыдно, что он сам никогда не скрывал своих слёз, а сейчас не может помочь брату справиться со своими. Он ведь старший. Бывало от кошмаров утешит, расскажет сказку, теневой театр устроит, а тут… Как избавить брата от кошмара ставшего реальностью? Мальчик не знал…       — Если тебе что-то понадобится, я рядом, и всегда помогу тебе… — последние слова прозвучали совсем тихо и Рейстлин уставился в спину близнеца, что спешным шагом шёл прочь. С братом получилось нехорошо… Мальчик понимал, что, наверное, обидел брата, и что стоило бы извиниться, но глядя на то, как Карамон подбежал к своим друзьям, таким же мальчишкам, и они дружески похлопали его по плечу, Рейстлин сразу же терял всё угрызения совести и отвернулся, устремляя взгляд в книгу, которую ему дал временных хозяин. Наверное единственный, с кем Рейстлин мог говорить по душам, и единственный, кто поощрял тягу Рейстлина к знаниям. Ни Карамон, ни уж тем более Китиара никогда не понимали его так, как хотелось бы, а теперь и подавно. Карамон пытался подбадривать брата, подбегал к нему, спрашивал, не посидеть ли с ним, и Рейстлин был признателен близнецу хотя бы и за это, но видя его тоскливые взгляды в сторону резвящихся мальчишек, слабый здоровьем мальчик тяжело вздыхал и говорил: «Нет, Карамон, не стоит, всё в порядке». И Карамон, уточнив слова брата несколько раз, с грустью на лице, которая быстро сменялась беззаботностью и радостью, убегал снова играть. А Рейстлин утыкался взглядом в книгу и не понимал… Как можно радоваться после всего того, что с ними произошло? Читать его научил Антимодес, так звали работорговца, что вёз их в город, и так обходителен он был со всеми, особенно с Рейстлином. Было удивительно, но этот человек, хоть и не был самым добрым и благородным на свете, никогда не относился к невольникам, как к вещам. Он общался с ними учтиво, даже с каким-то лёгким сожалением. Он не был похож на отпетого негодяя, как не был он похож и на того, кто в принципе способен заниматься таким грязным делом, как работорговля. Рейстлин, сидя рядом с ним, учащий какой-то урок, часто спрашивал себя, а что, собственно, сподвигло этого человека идти по такому пути? Жажда денег? Нет, Антимодес не выглядел жадным до денег, скорее он… Был обычным, да, совершенно обычным, не хорошим и не плохим, он просто был и всё. И чем больше мальчик общался с этим мужчиной, тем больше осознавал, что самые обычные люди и есть самые большие загадки… Легко понять тирана, легко понять добродетеля, но сложно понять простого человека… Всё это всё чаще заставляло мальчика задумываться о человеческой натуре. Как ей управлять? Почему у одних людей получается подчинять, а у других нет? Так оба, Рейстлин и Антимодес, изучали друг друга. Видели они насквозь, и не ставили рамок «взрослый» и «ребёнок». Антимодес зачастую ловил себя на том, что в отличии от других детей, взять того же Карамона, Рейстлин совершенно особенный… Совсем не по-детски проницательный. Слишком рано повзрослевший. Порой слушаешь его тоненький голосок и сердце преисполняется тревогой… А действительно ли это ребёнок? Маленький мальчик стоящий рядом? Загадка… Так текли дни. Довольно большой караван продвигался к городу медленно, но верно и с каждым днём всё ближе и ближе были Карамон и Рейстлин к точке невозврата, к черте, за которой начнется их новая жизнь… К невольничьему рынку. Каждый тревожился по-своему. Рейстлин сидел задумчивый и тихий, а Карамон бегал и играл с мальчишками, забывая в веселье все волнения. Дразнил стражников, прекрасно понимая, что мужественности ему это не прибавит, зато игре в легионеров, которые не страшатся врагов и смело идут в бой, реализма, вполне. Так, в один из вечеров, когда в сумерках они уже почти добрались до леса у города, чтобы там после остановится на ночлег, Рейстлин ехал на лошади Антимодеса и слушал тишину, молча и задумчиво буравя пронзительными глазками темноту. Антимодес в свою очередь, глядел на курчавую макушку мальчишки и тоже думал о чём-то своём.       — Скажи мне, мальчик мой, о чём ты мечтаешь? — внезапно спросил он, потрепав мальчишку по волосам и улыбнувшись.       — Я? Господин спрашивает мечты раба? А разве рабы о чём-то мечтают? — вышло почти язвительно, совсем не учтиво, Рейстлин знал это, но был слишком задумчив и взволнован приближением своей участи, чтобы хоть как-то усмирить свой гордый нрав. А мужчина лишь восхитился подобной наглости и улыбнулся шире. Не зря он обучал этого мальчишку, если ему повезет, сможет вырваться и устроиться в жизни. Он был в этом уверен.       — Ну как же, у всех детей есть мечты… — мягко проговорил мужчина, плотнее кутая ребёнка в белую накидку.       — Значит я не ребёнок. — каким-то звенящим голосом, поспешно выпалил Рейстлин, и Антимодес горько поморщился.       — Не говори так… У всех есть мечты, даже у меня… Хочешь… Послушать?       — Давайте… — его тон совершено безучастный, мужчину покоробило, но он не стал никак комментировать слова мальчика, решив, что ссоры ни к чему.       — Я мечтаю о том, чтобы поселиться в уютном доме, закончить бродяжить и обзавестись семьей… Жить на холме, выращивать виноград с оливками и вырезать фигурки из дерева, продавая их на ярмарке, на радость детям… — ожидая, что такая мечта тронет мальчика, мужчина снова улыбнулся и бросил вдохновенный взгляд во тьму ночи. — Ну, а ты?       — А я мечтаю жить в храме… — начал Рейстлин тихо и хмуро, почти загробным голосом.       — В храме? Рейст, ну что за глупые фантазии… Храм — это ведь так серо и…       — Я мечтаю жить в храме. — твердо повторил Рейстлин терпеливым тоном, сузив глаза и сжав зубы, благо Антимодес не видел этого. — Жить одному, окруженным книгами и свитками, пылящимися на полках. Чтобы ни одной живой души, я, свободный ото всех и только для науки! Чтобы я смог узнать суть всего в этом мире! Чтобы жизнь больше не была для меня загадкой! Чтобы знать… Зачем мы в этом мире и один мучает другого, почему мы все склонны желать причинять другим боль… И как так получается, что одни могут управлять другими? Как научиться этому? — у мальчика загорелись глаза, а Антимодес поджал губы, с горечью и легким страхом глядя на ребёнка.       — А как же Карамон? Брат?       — Кара… Да, об этом я не подумал… — Рейстлин даже стушевался, задумавшись на мгновение, сдвинув брови, а затем махнул рукой. — Я пока не придумал… Всё это в будущем. — произнёс он, ставя явную точку в разговоре.       — Это он, это он! — Карамон, спотыкаясь, бежал со всех ног к Рейстлину, сидящему у огня.       — Что он? Карамон, не ори так, голова болит… — мальчик раздраженно дернул острыми плечами и сжался у огня еще сильнее.       — Прости, Рейст… Но там… Город! Огромный! Прекрасный! И… Ты должен его увидеть! Мы почти приехали! — старший близнец широко раскинул руки, словно желая показать все масштабы и всё великолепие города.       — Да? Ну надо же, долгожданный день когда нас продадут приближается… Нашел чему радоваться… — фыркнул мальчик и отвернулся.       — Ты… Прости, Рейст… Я просто думал, что… Он такой красивый и тебе понравится… — Маджере старший сник, как-то тихо шмыгнул носом и сел рядом с братом. Рейстлин поднял глаза и вгляделся в даль, примирительно пуская Карамона под тоненькую накидку, которую подарил ему Антимодес из своих старых вещей.       — Ничего, Карамон… И правда красивый… Может… Там мы сможем начать новую жизнь… — в задумчивости протянул он и вскоре услышал храп непутевого братца. Тот спал сном праведника, тихо посапывая, измотанный собственным ребячеством и беготней от разъяренных стражников. «Главное, чтобы завтра за такие проказы его уши не оказались в опасной близости от рук стражников…» — с улыбкой и одновременным беспокойством подумал Рейстлин и устроился рядом с братом, проваливаясь в чуткий, тревожный сон. Утро встретило их шумом и криками. Лагерь просыпался и волновался, словно разворошенный палкой какого-то мальчишки муравейник. Будущие рабы просыпались по велению надсмотрщиков. Некоторые плакали, некоторые с надеждой смотрели на город. Антимодес проходил со свитком в руках и пересчитывал товар, за ним трусцой шли несколько воинов, с суровым видом оглядывая невольников, одним своим взглядом вселяя ужас и заставляя цепенеть несчастных. Карамон и Рейстлин стояли потерянные и крайне серьёзные, щурясь от яркого солнца. Карамон взял Рейстлина за руку, они переглянулись и тут же на шею мальчикам были наброшены таблички с номерами. От неожиданности ноги Рейстлина едва не подкосились, но старший близнец удержал его от падения, на что второй раздраженно фыркнул и одернул руку. Он не любил, когда ему помогают. Вереница рабов простиралась далеко, по очереди входя в город, где ворота были распахнуты настежь, а на главной площади собирался народ, галдя так оглушительно, что хотелось заткнуть уши. Слишком громко. Но сделать с этим что-то не представлялось возможным, на руках у всех невольников виднелись туго стянутые веревки. Некоторые зеваки пришли просто поглазеть, некоторые, особенно состоятельные присмотреть себе парочку экземпляров из ценного живого товара, но гул, словно рой пчел разлетелся по площади, стоял не переставая, даже если те или иные покидали свои места, их сменяли всё новые и новые любопытные. Рейстлину казалось, что время идет слишком медленно. От жары болела голова, а от запаха пота, чеснока и чего-то ещё, о чём не хотелось думать, грязной улицы, его тошнило, да так, что он иногда еле сдерживал в себе рвотные позывы и желание рваться, бежать, чтобы покинуть это место. В душе поднималась паника. Споры на помосте за товар, визгливые голоса покупателей и ровный, спокойный голос Антимодеса раздражали, словно назойливая муха, севшая на нос. По носу скатилась капелька пота, щекотно, тоже раздражающая. В толпе было душно, все дышали тяжело, даже Карамон, казалось, был подавлен и тих… Когда же все это кончится? Палящее солнце, крики… Перед глазами всё вертелось и наконец…       — Лот номер шестьдесят девять и лот номер семьдесят! — выкрикнул голос Антимодеса и Рейстлина грубо пихнули в спину, заставляя идти к помосту, за ним, пыхтя и шепча что-то успокаивающее, плелся Карамон. Ноги подкашивались, Рейстлин с трудом держался, чуть шевеля запекшимися губами, но держался, стараясь дышать глубоко и ровно.       — Мальчики! Здоровы и сильны! Смогут прислуживать на кухне, в конюшнях, убираться в доме! Когда вырастут отлично сгодятся для работы на полях и в кузницах! Крепки, зубы целы, волосы тоже! Не имеют болезней и выносливы! Кто сколько? В душе Рейстлина поднялось небывалое негодование и злость… Он вещь… Всего лишь раб… И даже Антимодес считает его всего лишь рабом! Он задрожал… Рядом послышался шепот Карамона, он что-то шептал, говоря, что всё будет хорошо… Но мальчик знал, не будет ничего хорошо… Ему плохо, настолько плохо что рыдать хочется, голова гудит, а всем всё равно… Он вещь, как лепешка на рынке.       — Пять солидов за шестьдесят девять, двенадцать за семьдесят! — крикнул кто-то визгливо, из толпы… Рейсту захотелось плюнуть себе под ноги, но он сдержался, не видя ничего перед затуманенным взором, лишь слыша, чувствуя, как силы постепенно покидают его.       — Пять солидов раз, двенадцать солидов раз! — начал Антимодес монотонным голосом, Рейстлину захотелось его ударить.       — Семь солидов за шестьдесят девять и двадцать за семьдесят! — крикнул ещё кто-то, и Антимодес снова начал свой идиотски звучащий отсчёт.       — Десять солидов за шестьдесят девять! Тридцать за семьдесят! — внезапно раздался отвратительный скрипучий голос. Рейстлин сморгнул пелену с глаз и уставился перед собой, на секунду подняв голову. На носилках сидел толстый старик, расплывшийся на своём ложе и скептически оглядывал поросячьими глазками двух мальчиков, указывая на них коротким, толстым, словно колбаска, пальцем. Рейсту он не понравился, из-за него мальчика замутило ещё больше. На секунду его глаза и глаза покупателя встретились, и Маджере понял, это вражда… Он враг ему, и никак иначе… С этим человеком ему ни за что не примириться.       — Десять солидов раз, тридцать солидов раз… — раздался отсчёт… В ушах зазвенело, по лбу скатилась крупная бусина пота. Рейстлин готов был молиться всем богам, лишь бы не достаться этому человеку, но… «Два…»… Сердце пропустило удар, он задрожал и едва не покачнулся… «Три!» Сердце ухнуло куда-то вниз, трепыхнулось один раз и всё завертелось перед глазами, по мере того, как он падал в темноту.       — Продано! — раздался возглас, а затем звенящая тишина, пустота в голове и тьма. Последний звук, что донесся до него, кажется, был криком брата, а ещё… Стук упавшего тела о деревянный помост.