Душа легионера

Нил вздохнул и положил руки поверх одеяла. Одеяло натянулось, и Мари заворчала во сне, повернулась на бок, потом на живот, к Нилу лицом. Нравится ей спать на животе, удобно, говорит, спина отдыхает. Как же было жалко ее, когда только так и могла поспать — на спине. Нил догадывался, что для нее это почти то же, что спать стоя, и все же пошла на это, три раза пошла! Героиня. Полгода назад перестала кормить, и теперь наконец-то спит хорошо, не придавливая переполненную молоком грудь. Нила как-то спрашивали о кормилице. У одного из начальников родила жена, искали проверенную надежную женщину: «у вас, командор, детей трое, поделитесь хорошей кормилицей, не жадничайте». А никаких кормилиц у них ни разу и не было. Жена командора военной полиции троих детей выкормила сама. Младший еще не отвык, иногда подходил, шарил ручонкой у Мари в вырезе и тоскливо-тоскливо смотрел. Мари смеялась: — Это у него от тебя, ты так же пялишься, когда надо чего-то. Прямо зарыдаешь сию минуту. Нил дулся. Неправда это все. Может, было когда-то, в кадетке, а Мари просто так запомнилось, и не замечает, как ее муж постарел, что у него уже вокруг глаз морщины, не спрячешь, как складки около рта, за бородой. А мальчик и в самом деле получился до удивительного на Нила похожий, Мари в нем будто и вовсе ни грамма не было. Они долго думали: как назвать? Нил робко предложил Майком, Мари прижала сопящий сверток из пеленок к себе и замотала головой почти что испуганно: нет, не надо, я понимаю, как тебе плохо, он был хороший человек и твой друг, но, пожалуйста, не надо, только не Майком. Эрвина Нил даже не предлагал, просто язык не повернулся. Как страшно жить в этом страшном мире, когда оберегаешь ребенка даже от имени, понимая на деле — ох, как хорошо понимая! — что ни от чего, если надо будет, не защитишь, и ни на что не повлияешь, и это ты виноват, если с ним случится что-нибудь, потому что это ты, вот так вот отлично все понимая, привел его в этот мир. Сына назвали Марком, в честь деда Мари. Нил его не знал, но Мари говорила, что человек он был замечательный, кузнец, прожил девяносто восемь лет. И я бы не отказался, подумал Нил, пряча руки обратно под одеяло — замерзли, да что такое, ударили, что ли, заморозки, вроде в гостиной с вечера хорошо протопили камин. И я бы не отказался прожить без двух лет век. Просто любопытства ради, чтобы увидеть, чем это все закончится. Закончится ли? Или снова сотрут им всем память, и они вернутся в блаженное неведение и кружевную иллюзию, что жизнь в стенах — это действительно жизнь. Жизнь, в которую можно вводить кровь от крови. В последний год Нил много об этом думал. О том, стали бы они с Мари делать это, если бы знали правду. Стали бы рожать троих детей или не решились даже на одного? У разведчиков не бывает детей, потому что они знают, потому что видят настоящий, застенный мир, чувствуют его ужас и его красоту. Они знают — это жестоко, давать жизнь тому, кто не увидит настоящей свободы, а может быть, кто знает, не успеет даже осознать, что живет. После пролома стены Мария этот страх, подспудный, размытый ранее, основанный скорее на интуиции, еретическом ужасе перед возможной сокрушимостью стен, встал в полный рост. А Нил тогда давно не видел титанов, много лет не поднимался на стену и не смотрел вниз. Он не забыл, нет, такое нельзя забыть, но до пролома первой стены у них с Мари уже была дочь, а когда пала стена, Мари как раз носила второго ребенка — и что было делать? Только верить, что не падет Роза, и голод не доберется до них. Перед следующим масштабным событием, перед нападением Колоссального титана на Трост, Мари забеременела в третий раз. Нил усилием воли сдерживал дрожь в руках, Мари гладила округлившийся живот и говорила, что паника здесь не поможет. Стыдно, что она поддерживала его больше, чем он ее. Нил был уверен, что на этот раз будет мальчик. Не потому, что был отцом уже двух дочерей и грезил о сыне, наследнике, нет, не поэтому, а потому, что события посыпались одно за другим: Трост, революция, битва при Шиганшине, в которой пал огромный отряд подчиненных Нилу солдат, возвращение третьей стены. Смерть Майка и Эрвина, в конце концов. На замену всем этим потерям природа вынуждена была отозваться и дать человечеству новых мужчин. Так и вышло. Волосы легли Мари на лицо, Нил осторожно, стараясь не коснуться теплой щеки, убрал их. Откинул край одеяла и встал. Нашарил в темноте домашние туфли. Сна ни в одном глазу, а завтра ехать с докладом к Закклаю, что ты будешь делать! Спасибо, конечно, что не к королеве. Королева Хистория любит легионеров, а с остальных фракций спрашивает по всей строгости, хотя и ценит, что Нил в день переворота поддержал Легион. Она однажды так и сказала: «я ценю вашу преданность, командор Доук», и Нил, потупив глаза, поклонился ей. Это все Эрвин. Чертов засранец Эрвин Смит, которому не жилось никогда спокойно, вот и огреб свое. Только он мог сказать королеве, кто поддержал ее, а кто струсил. Мог приукрасить, мог не вдаваться в подробности. Что же, спасибо, сына в его честь Нил не назвал все равно, но благодарности его это не умаляло. Камин в гостиной тлел еле-еле. Что за отвратительный уголь привезли в этот раз? Отправить бы его назад с жалобой, да самому заниматься некогда, а дергать этим Мари… На ней и так дом, прислуга и детей трое. Нил принес низенькую скамеечку, сел перед камином, разворошил угли кочергой и по одному стал подкидывать блестящие на срубах дровишки. Вот так же, перед камином, Ханджи Зоэ рассказывала ему о море. Год прошел. Это было после третьей уже, что ли, поездки Легиона на побережье. Они никогда не были с ней друзьями, Ханджи Зоэ училась на несколько курсов младше, и Нил знал ее только в лицо да по имени, а после — по слухам. Он знал — она дружила с Майком, она знала — Майк с Нилом поддерживали регулярную переписку. Они столкнулись в приемной командующего, Нил спросил, где Легион остановился в столице, и пригласил Ханджи Зоэ на ужин, та неожиданно согласилась. За ужином вели светскую беседу, а потом, после чая, когда Мари отлучилась уложить детей — и дать командорам возможность поговорить в неформальной обстановке, — Ханджи заговорила вдруг с такой живостью, словно бы зажегся в ней, там, внутри, свечной огонек, и если бы снять повязку с поврежденного глаза, то, наверное, Нил увидел бы там желтые отсветы. Она рассказывала о морских звездах и рыбе, почти без костей, о том, как солнце садится в воду, о том, что Леви Аккерман ест только привезенное в продовольственной повозке и никогда то, что поймали в море и собрали на берегу. И что это еще не конец, совсем не конец, и как ей жаль, что больше нет Эрвина, не потому, что он был ей другом и вообще важным человеком для Легиона, а значит, всего внутристенного мира, а потому что ей страшно. Справится ли она? Сумеет ли? Нила сперва шокировала ее откровенность. Вот так, не на бегу, не в зале суда и не в приемной высокопоставленных лиц они встретились буквально впервые, и он ей, по сути, никто. Так какого черта? Такого же, какого он вдруг позвал ее к себе в дом. Потому что они все еще часть одного целого, старая гвардия, будто бы члены подпольного общества. Ветераны. Только Нил отказался от разведки, чтобы иметь то, что имеет сейчас, а Ханджи осталась, чтобы дойти туда, куда все же дошла. До самого моря, в которое Нил, если уж по-честному, никогда всерьез и не верил, считал выдумкой из Эрвиновских запрещенных книжек. И когда он понял это, то взял Ханджи за руку и сказал: — Ты справишься. Ты сумеешь. Я верю в тебя. Ханджи кивнула: — Да. Он тоже мне так сказал. На лестнице раздались шаги, Нил подбросил в камин очередной деревянный брусок, он затрещал, зашипел смолой, и звук этот поглотил сонный голос Мари. — Опять бессонница одолела? Он кивнул. Встал, подвинул к камину кресло. Мари, придерживая халат на груди, села, откинула за спину огненные свои волосы. — Это сколько уже прошло? — спросила она. — Я все сбиваюсь со счета, все дни одинаковые. — Два месяца, — ответил Нил. — Шестьдесят пять дней. Шестьдесят пять дней, как Легион под предводительством Хаджи Зоэ ушел от стен до самых островных берегов. Они живут на острове. Пресвятые богини! Многие, Нил знал, не верили этому до сих пор. — И пока не вернутся, — спросила Мари, вытягивая ноги к огню, — ты так и не будешь спать? Он улыбнулся, пожал плечом и вновь прикормил огонь. И подумал: не буду. Раньше все они, чокнутые разведчики, стояли между тем, что ему, Нилу, дорого, и тем, что может все это погубить. Между семьей и титанами, между жизнью и омерзительной смертью. Эрвин, Майк, остальные, кого Нил помнил и не помнил по именам. Стояли и закрывали Нила собою. Теперь осталась одна Хаджи Зоэ. И Нил верит и будет верить в нее без сна и без отдыха, потому что если не станет ее, то ему наконец придется что-нибудь сделать. Самому. Вспомнить, что он когда-то собирался стать легионером, а значит, все-таки чуточку, на одну сотую, может быть, тоже легионер, а они, как говорил Майк, а Эрвин молчаливо с ним соглашался, никогда не бывают бывшими.