Маячки

Обычно он всегда ее шаги узнает, но сейчас даже головы не поднимает. Сгорбленный, осунувшийся, с взглядом пустым, потухшим, он будто бы до основания промерз от своей тоски. что мне для тебя сделать? Это не единственный вопрос, который ее мучает. Вопросов сейчас вообще стало слишком много. И ответов нет ни на один. И все же он — ее главная тревога. Что с остальными Стражами (кроме Ракеты и Грута), что с ее сестрой — неизвестно, и то, что они так долго не дают о себе знать, подсказывает, что ничего хорошего. А Тор — здесь, и ему больно, больно настолько, что он от всех замыкается, и от нее в том числе. как все исправить? Она и хотела бы — больше всего на свете — да только она одна ему погибших родных и друзей не заменит. И дом. Не исправляется такое. Но кое-что все-таки можно попробовать. — Никто тебя не винит. Все понимают, почему ты так поступил. Он наконец-то поднимает взгляд и вновь опускает. — Я не должен был. Мы проиграли. Половина вселенной рассыпалась в пепел. Во всех девяти мирах теперь хаос. Из-за меня. Если бы я не промедлил, если бы ударил в голову… Гамора на мгновение прикрывает глаза от полыхнувшей внутри горечи — острой, жгучей. Сколько он уже повторял себе эти слова? Сколько они отравляли его разум, уплотняя ледяную корку отчуждения? Она чувствует, что не один раз. И даже не два. — Я должен был его уничтожить, — в его хриплом голосе бессильный гнев прорывается. — У него были все шесть камней, — напоминает она. — Ты и так подошел к победе ближе, чем кто-либо. — И бесславно ее упустил. — Тор, прошу, перестань упрекать себя. Ты ничего не добьешься, отгородившись от всех. Сейчас… — Гамора сглатывает, вспоминая Грута и серую пыль, укрывшую поля Ваканды. — …лучше держаться вместе. Он все смотрит в пустоту, и где-то среди отчаянного скажи что-нибудь, не отдаляйся снова, я за тебя боюсь тихо зреет еще одна причина убить Таноса. Как будто до этого их было мало. Даже когда они подобрали его, чудом выжившего в открытом космосе, он нашел в себе силы понять и подбодрить ее, улыбался и был решительно настроен заполучить оружие. Он маяком для нее стал, притянул, согрел своим светом. Как и она для него. А теперь он сидит мрачный и одинокий, надломленный бесповоротно, потерявший часть себя. есть ли надежда? Гамора сокращает расстояние между ними в момент, обнимает его исступленно, гладит жесткие потемневшие волосы, и он наконец оттаивает, обнимая в ответ. Его дыхание, неожиданно теплое, — там, где под ребрами его имя стучится. — Прости, — бормочет он все так же хрипло. — Что-то я совсем упал духом. Она слегка отстраняется, глядя на него сверху вниз, медленно и бережно пальцами касается шрама, оставшегося возле правого глаза. — Ты ведь не сдашься? — Нет, — в его тоне прибавляется знакомой решительности. — Я должен отомстить Таносу. За свою семью, за свой народ. И за половину Вселенной. — И ты отомстишь. Мы отомстим, — Гамора ведет пальцы чуть ниже, к колючей от щетины щеке, повторяя: — Вместе. Он сжимает ее крепче. — Ты — все, что у меня осталось. Не уходи. Она в ответ лишь склоняется, чтобы поцеловать его. И надежды в этом хаосе становится чуточку больше.