История о католическом священнике

Ей не было равных в изяществе слов, Она остроумно шутила. Она слишком часто играла в любовь, Она слишком много курила. Ей не было равных в умении лгать, В умении льстить, ухмыляясь. Она никогда не умела летать, Она никогда не прощалась. Она повидала немало мужчин, Её куртизанкой назвали. Она обожала вино без причин И это совсем не скрывала. Она слишком часто во мраке ночном Рыдала о прежних потерях. Она одинока, хоть речь не о том, Её не лечило и время. И в новых объятиях новых людей Она каждый раз засыпала, Чтоб только не плакать, чтоб только потерь От этого больше не стало. Душевные раны лечила сама, Рисуя улыбку помадой. Она так боялась остаться одна — Вниманье служило наградой. Он был слишком тих и сидел в темноте Печального сонного храма. Он праведным был, он всегда и везде Боролся с лгунами и срамом. Он был одинок в окружении стен, Священник и ярый католик. И он слишком часто не мог встать с колен, На них становясь добровольно, Молясь небесам за людей и за свет, Ведь люди о свете просили. Помочь всегда рад, но возможности нет, Нет в теле божественной силы. Он верил и жил, словно пленник в цепях, Смиренно со всем соглашаясь. И он не привык жить как все, второпях, А в мире ничто не менялось. Он видел не сны, а кошмары людей, Что часто к нему заходили. От этого боль становилась сильней, А люди всё больше молили. Он верил, что каждый достоин прожить Года, что наполнены счастьем. Он верил, что каждый способен любить, Терпеть и сражаться с ненастьем. Как только костёл был заполнен теплом Большого дневного светила, В дверях незнакомка возникла с шарфом: «Ах, падре, я так нагрешила!» Скрываясь за тканью, рассказ начала, Как сердце всю вечность болело: «Ах, падре, давно уж я здесь не была… Я сына спасти не сумела! Мой муж не вернулся с последней войны, Вдвоём мы остались, а дальше… Нам часто жилось без воды и еды, Средь мира, что гибнет от фальши. Болезнь захватила ребёнка, а я Могла только ждать и молиться! Но бог не услышал, похоже, меня. И как же тогда излечиться? За деньги отдалась, чтоб только найти Ребёнку здоровья и счастья, А после бежала босой в магазин, Надеясь найти там лекарство. Но я опоздала… Погиб мой малыш. Ах, падре, ведь я опоздала! Сейчас я богата, хожу на балы, Но сердце…его ведь не стало». Священник внимал и не знал, что сказать, В груди загорелось сомненье: «Ваш сын в лучшем мире, уж вам ли не знать… И вы заслужили спасенья». — Он лгал, несомненно. Впервые он лгал. И ей, и себе, и костёлу. А ночью, разбитый, к кресту он припал, А после катался по полу. На утро она приходила опять, Они стали больше общаться. Она перестала лицо укрывать, Она стала чаще смеяться. Она говорила, как часто затем Блуждала в руках незнакомых, Чтоб просто отвлечься от бед и проблем, От ран незаживших, неновых. Она стала чаще о чём-то шутить, А он молча слушал и слушал. Он ей позволял прямо в храме курить, Она снова заперла душу. Она потеряла отчаянный вид Искавшей у бога защиты. Он знал: ей по-прежнему сильно болит, По-прежнему горем убита. Она невиновна, что стала такой Смеющейся, слёзы глотая. А он… он влюбился, как будто живой, Как будто запретов не зная. Он, грешник, погнался за грешной душой, Как будто на страшную битву. Он много молчал, улыбался порой Печально и нежно. Молитву Читал каждый раз за неё небесам, Чтоб боли отныне не знала. При виде её он печально вздыхал, Она… словно всё понимала. Смотрела, хихикала день ото дня, Глаза шоколадные пряча: «У вас есть слова? Удивите меня, Откройтесь, нельзя ведь иначе!» И он ей открылся, как слабый юнец, Дрожа и немного краснея. Он думал, она посмеётся и впредь… А после очнулся в постели. Она соблазнила, чего уж скрывать, А он ей поддался безвольно, «Люблю» продолжая бесстыдной шептать, Не в силах промолвить: «Довольно!» Какой он священник теперь, если сам Не смог разобраться с собою? «Я вас никому… никогда не отдам. Давайте уедем со мною? Я вас поведу за собой под венец, Ведь как теперь можно иначе? Ведь я вас не брошу, ведь я не подлец, А вы так устали от плача. Нарушил обет, так теперь мне не быть Ни праведным, ни защищённым. Прошу: убежим! Я молю вас, бежим, Оставим наш город никчёмный». Она посмотрела со странным лицом, Что стало нежданным и жутким: «Себя ограничить каким-то кольцом?! И близость была просто… шуткой!» Ей было смешно, она снова взяла То-самое, что захотела. А он не смеялся, он стал жить без сна, И сердце опять заболело. И было неясно, что будет теперь, А бог ухмылялся, взирая, Когда, осквернённый, он брал револьвер, К виску своему подставляя. И выстрел разрушил собой тишину, История вмиг завершилась. И поздно она осознала вину За то, что, увы, … дошутилась.