***
По началу, ведь, это было до безумия уморительно. Открывающийся сентябрь ознаменовался воем сирен, затравленным собачим визгом и поганой смесью крови и песка под ногами. Как клопы, люди разбегались по улицам, старательно вывозили детей, женщин и стариков. Маскировали драгоценности и прятали древности культуры. Больше всего поражала их лютая злоба в глазах. Словно они всерьез не догадываются, почему это происходит. Это вызывало только хохот в наших рядах. – Наша программа «Выведение чистой нации»! – Она же наша мантра. Русские, как и евреи, – выродки на земле Арийцев. Великий Третий Рейх не может допустить такого. Поэтому я и мои друзья с удовольствием глумились. Под Германией уже была почти вся Европа. Не учитывая, конечно, британских обезьян и варварской Югославии. Один портовый городишка ничего не мог сделать. Но смешно было лишь первое время. Потому что один городок держался дольше, чем целый ряд стран. Горожанам было и больно, и страшно, и плохо. Они закрылись своим мнимым молчанием, как щитом. А войска противника воспринимали, словно наглое грязное воронье, раз за разом так знатно посылаемое. Хватает того, что я по-прежнему смотрю на них и задаюсь массой вопросов. Что заставляет вас это делать? Вы настолько любите свою родину, город, себя или свою гордость? Никого из вас не гнетут нынешние мучения? Разве не легче просто сдаться? Где ваш лидер? Его нет. Как нет надежды на прорыв блокады. Так зачем эти бессмысленные терзания? Почему бы вам просто не признать поражение, граждане Ленинграда?! Но как один. Шаг в шаг. Смерть в смерть. Спотыкаясь о бывших сослуживцев, о бывших друзей, об усопших мертвецов, они продолжают наступать, по сей день. Никого нет: ни солдат, ни командиров; ни молодых, ни старых; ни женщин, ни мужчин, – есть толпа. Есть ненависть в глубине глаз, не тронутая костлявой старухой с косой. Ненависть, как ток, проступающая на обожженных руках и лицах, в измазанных мясом повязках и кровавых гимнастерках. Пока стремится по экватору, круг за кругом, за рассветом этот мир. В мерзкий осенний слякоть. В палящий летний зной. В собачий холод. Русские сопротивляются и идут на нас. Упадет один – толпа продолжит идти. Упадет второй – поток понесется дальше, сметая все на своем пути. Теперь я, – Я! – чувствую себя загнанным в капкан зверем. Я уже ощущаю, как гибну здесь. «Меньше знать – крепче спать. Приказ выполнять!» - Таковы слова начальства. Казалось бы, я делаю все правильно. И сделаю еще раз. И еще два раза! И еще триста раз! После такого верного исполнения мне следовало бы ожидать покоя. Но неуютная постель никак не приносит усталой голове забвения. Голова гудит громче пчелиного улья. Когда я только подхватил эту заразу…***
Почти три года в строю армии. Почти год на одном месте. Почти год Ленинград окружен. – Когда Урал с его безграничными богатствами, Сибирь с ее щедрыми лесами и Украина с безбрежными полями зерновых культур перейдут Германии – каждому хватит для жизни, – Роняю на пустырь слова нашей мантры, вызывающей ничего, кроме едкой горечи на языке. – Наша программа «Выведение чистой нации». Великий Третий Рейх не допустит присутствия нелюдей… Русские не желают мириться со своей судьбою. Геройство производит возвышенное, гордое и трагичное впечатление, однако, не помогает, а только больше губит. Тех, кто в нашем строю смеются над ними до сих пор, кого я с уверенностью раньше звал друзьями и товарищами, сейчас не знаю, кем назвать. Я не в состоянии определить их как людей, а не диких псов. А один и тот же приказ, на вкус отдающий чем-то испорченным, как прежде выполняется. И еще раз, и еще два, и еще триста раз… – Бесы этой земли снова бросили силы на подавление наших огневых точек! – Раздается оглушительный крик командующего, зазывающего атаковать. – Приструним безбожных нелюдей! Но я почти год наблюдаю обтянутые худобой лица горожан Ленинграда, не видя чего-то нового. Люди как люди. Со своими большими бедами и маленькими радостями, менталитетом и волей. У них из глаз льются слезы, а из груди кровь. Точно как у представителей любой другой нации. В том числе и Германии. – Зачем уничтожать их в обязательном порядке? – Вновь падает на пустырь немой вопрос. Германцы и русские не очень далеко друг от друга ушли даже во внешности, но очень далеко в мировоззрении… Мой народ размыл черту между солдатом и гражданским, признав всех, кроме наследников Арийцев, существами последнего сорта, не достойных сострадания, добра и человечности. – Дурная голова твоя, вспышка справа, живо в бой! – Прикрикивает на меня пробегающий мимо солдат. Да, у меня дурная голова, полная кричащих противоречий, – к такой сон не приходит. Каждое утро, вглядываясь в рассветное солнце, я теряюсь в осознании «где я» и «кто я». Душа опустела, я уже не уверен в собственных знаниях и воспоминаниях. – Да здравствует победа. – Не хочу участвовать в этом, однозначно болен. Артиллерийский залп рассекает воздух мертвой тишины портового города. Я не в состоянии выкинуть страшную мысль в опустевшей черепушке: – Ради чего мы сражаемся? Ради утопического счастья, построенного на смертях миллионов? Да как можно жить в таком счастье?! Но следующая мысль ужасает еще больше: – Промышленное производство и технологии, - прогресс, которого мы достигли, используется для убоя людей? Как такая современна, развитая, прошедшая просвещение и научную революцию страна, как Германия опустилась до такой невообразимой жестокости? Почему это Третий Рейх позволил?! Ветер, скользящий по моим пальцам, стал еще холоднее, донося до ушей звуки города. – Музыка? Из блокадного Ленинграда раздается музыка! Музыка как мимолетный блик солнца, заводящий хоровод с пляшущими на стенах тенями. Под отчаянный плач клавиш фортепиано, под громогласный звон медных инструментов, разрастающийся в яростное пламя, движение смычка по струнам скрипки заполняло собой все звучание. Она жуткая и величественная! Русская душа! Она отвратительная и непобедима! Она переходит от нежнейших, мягких звуков до дикого фортиссимо. Трудно не только предугадать эту мелодию, но и особенно моменты ее перехода. Ее нельзя описать несколькими словами, придется использовать все существующие эпитеты. Как лишенные благ и хоть какого-нибудь везения они создали такое?! В позабытых чувствах, где хаос стал внезапным порядком, я потерял почву под ногами, как впрочем, все и сразу. А пустое пространство в душе так стремительно заполняют горечь, стыд и необъяснимая радость. – Я должен сообщить начальству! – Это верное решение, но… Но они расстреляют, заживо умертвят гармонию человеческой силы духа. Они растопчут последние следы надежды погибающих от голода и горя людей. Такой жертвы Ленинград не сможет перенести. Земля неожиданно теплая и жесткая – доказательство того, что все реально. Удерживая рвущийся крик, голос в пустоте затих. Слезы брызжут из глаз, разъедая щеки, и без того покрытые незакрывающимися язвами. Если я немедленно не сообщу начальству о таком беззащитном и лакомом месте, отправят под трибунал, и песенка моя будет спета. А если скажу – то не смогу больше жить. – Стало быть, прощай – навеки прощай, жестокий мир? – Я на коленях, я проиграл и я потерян. Сделав новый вдох, мне не боязно подставить дуло к виску. Рандомно выбранное шестизначное число, предполагающее число граждан города, пугает куда сильнее. Число людей, которые никогда больше не увидят своих близких, не посмотрят в мирное голубое небо и не попробуют вкус свежего хлеба. Сердце начинает кровоточить от тревожной дрожи. Но, усмехаясь, я понимаю: русские одолеют Третий Рейх, потому что они сильнее. Отчаянные рыдания – последний миг, наполняющий память моей просветлевшей головы. Раздается выстрел. У Германии нет ни единого шанса победить этот народ.