О матерях и детях

— Когда бабушка злилась, называла меня ангелом. А, когда всё было хорошо — котёнком. Я прочитал, что кошки приносят хозяевам убитых зверушек, и решил… пошутить. Поймал и развесил по кухне, как грибы сушат. Я не хотел её пугать, я думал, она посмеётся! А она… — Громко орала? — Кричала… нет. Она никогда не кричала. Только вздыхала и смотрела как-то… непонятно. А потом уходила к себе и включала музыку, и мне нельзя было к ней входить, пока музыка не замолчит. Тогда долго было нельзя, весь вечер, наверно. — Гр-ражданские… А с тушками что? — А! Она их сняла и похоронила. И посадила розы… Он вдруг начинает улыбаться: — Красивые. Такие… тёмно-красные. Как кровь, когда она каплей, а не размазана. А когда размазана, какой-то оранжевой становится. Почему? Детских книжек, энциклопедий там всяких, у Мириам нет. Приходится первый раз в жизни идти в детскую библиотеку, и ощущает она себя при этом, надо признать, дура дурой! …Кто бы сомневался, кто книжки и бардак в комнате не останутся самой большой проблемой. — Ты что натворил, дурень?! Прости, Княже, но дурень же! Стоит. Глазами хлопает. Правильно его бабка-актрисулька говорила — не козёл, а чистый ангел! Ну, ладно, про козла — это Мириам уже сама додумала, язык длинный, одной субординацией приколоченный, и та еле держится... — Но он вас обидел! Он такое сказал… — Он сказал — потому что идиот, а ты зачем слушал? Мало ли что болтают, что теперь — всюду уши развешивать? Собака лает — ветер носит!.. Ну что ты стоишь как некий столб, сядь уже и слушай сюда. Нельзя. убивать. там. где. живёшь. Если только к тебе первому не полезли. И то лучше просто покалечить, это уж у меня удар поставленный — но я дура старая, меня где посадят, там и помру. А тебе ещё жить, великие дела вершить. Так, ладно, если из полиции придут — на рожон не лезь, всё отрицай, как-нибудь да уладим… Полиция заходит в тупик: отпечатков нет, на записях с камер видно, что ножи просто взяли и полетели, а Майкл стоял вообще в стороне и пялился в потолок — не придерёшься. И звонить никуда не приходится, вот и хорошо… Майкл ещё пару дней ходит виноватый, ещё полдня — задумчивый, а потом является на кухню и, прямо из-под ножа утянув бекон, озвучивает: — Мисс Мид. Вы сказали, нельзя убивать там, где живёшь. Значит, где не живёшь — можно? — Если надо или очень хочется — то можно. Труп, главное, прятать не забывай. Так, чтоб не нашли. И свидетелей не оставляй. — А чем «надо» отличается от «хочу»? Ведь если я хочу — значит, мне надо, разве нет? — «Надо» — это когда от убийства будет практическая польза. — А что такое практическая польза? — и улыбается, наклонив голову набок, чтоб чёлкой искры в глазах спрятать. Бесёнок. Всё он прекрасно знает и понимает, просто нравится это ему — смотреть, как люди ломают голову, подбирая слова к тому, что для них очевидно. Мириам, не мудрствуя лукаво, посылает его за словарём. — И мне потом объяснишь! — кричит вслед. Он, смеясь, прикладывает пальцы к виску: — Так точно, мэм! Неправильно прикладывает, кстати. Надо бы научить. Чему его только не надо… — Майкл. Ты дичь любишь? Откладывает книжку. Задумывается. — Дичь — это мясо? Значит, люблю. — Тогда собирайся, пошли до леса — настреляем кого-нибудь к обеду. Округляет глаза: — Из ружья?! — Из него самого. — И вы его мне дадите? — Дам. — Сейчас буду! — и с места — пулей вверх по лестнице. В прошлый раз так же подорвался, когда про ножи речь зашла. В позапрошлый — про рукопашку. Ему, кажется, всё интересно, и, судя по разговорам, которые Мириам слышит краем уха, проходя мимо более нормальных мамаш — это ей крупно повезло. Не то чтобы она в этом сомневалась, конечно. Ружьё вскидывает — будто всю жизнь так делал. Прилаживается к прицелу, косит взглядом на зрительницу: — Как я смотрюсь? — Весь в отца, — усмехается Мириам. Майкл расцветает и принимается вставать и так, и эдак, красуясь. Мириам наблюдает благодушно (чем бы дитятко не тешилось, куропатки до вечера никуда не денутся), пока… — Так, от себя отвернул! Майкл от неожиданности разжимает руки; ружьё падает на землю. — Оно же не заряжено… — Раз в год и незаряженное стреляет, — веско отвечает Мириам. — Подыми и дай мне… Так. И запомни: оружие смотреть должно или в пол, или на цель. Никак иначе. Кивает — глаза серьёзные не по возрасту. Ветер треплет отросшие кудри — скорее уже локоны. — Я запомню. Подстричь бы его, а то ж как девчонка. Да жалко красоту. — Есть! Я попал! Я же попал, да?! — и куда вся серьёзность делась? Глаза горят, шерсть дыбом, ну чисто кот, правильно его бабка говорила… — А что ты на меня смотришь? — смеётся Мириам. — Беги, проверяй. Срывается с места, летит, снося кусты и ветки. Припадает на колено рядом с окровавленным комком перьев, наклоняется, зачарованно вглядываясь в стекленеющие глаза. — Вот так просто… — тихо и удивлённо. — А убивать вообще просто... — Мириам подходит следом. — Вот когда живым притащить надо — эт-то уже задачка… Не слушает, теребит выпавшее из крыла пёрышко. Поди, думает опять о чём-то своём, нечеловеческом. Наконец выдыхает: — Красиво… На кухне потом орудуют вместе. Вдруг откладывает нож, оборачивается, смотрит опять серьёзно, аж страшно (было бы, если б Мириам ещё чего-то в этой жизни боялась)… и выдаёт: — Мисс Мид… можно я буду называть вас мамой? А она смотрит в ответ — и понимает, что даже толком не чувствует ничего. Ни комка в горле, ни щипания в глазах, ни что там ещё полагается в такие моменты. Потому как, в сущности, а что изменилось-то?.. Окончательное осознание догонит её потом, в ночи, и для осознания масштабов привалившего счастья придётся откупоривать заначку, но об этом Мириам ещё не знает. Поэтому отвечает просто: — Можно. И Майкл с радостным возгласом бросается её обнимать.