история нашей любви.

— а знаешь? — пьяняще растягивая слова, вдруг разрезаешь тишину своим прокуренным голосом. — знаю. — тихо соглашаюсь, едва кивнув головой. нет, я не знаю. но прошу, не говори больше! смолкни хотя бы ещё на пару минут. твоя тишина слаще каждого звука. и ты это знаешь. но ты снова бьёшь по нервам взволнованным шёпотом, словно солёными розгами по голой спине. — знаешь? иногда убивать совсем-совсем тяжело, — заплетающимся языком говоришь, посмеиваясь с нелепости собственных слов. я знаю. и я чувствую это каждую чёртову минуту, врезающуюся в спину тупыми ножами. и я чувствую это каждую секунду, обжигающую сигаретным окурком.

/знаю, только молчи. ну пожалуйста!/

а ты лишь усмехаешься. растягиваешь сухие губы в едкой улыбке. и корка едва запёкшейся крови трескается, выпуская яд, а не кровь. а ты лишь постукиваешь носком лакированных туфель по кафелю нашей твоей ванной. и пальцами своих блядски идеальных рук, едва касаясь, очерчиваешь контуры склеенного на сотни раз стакана.

/ведь этот стакан – твой любимый/

а ты лишь щуришь свои неземные глаза на свету запылённой лампы. и на дне твоих омутов скачут черти в замысловатом танце. а ты всё продолжаешь, взглядом выискивая что-то на пустых полках шкафов: — когда так вдруг случается, становится скучно. поэтому я с ними не играю, как обещал.

/верно.ты не любишь скуку. ты подобен жнецу./

— как думаешь, они очень расстраиваются? — и такая детская наивность тона. тебе она не идёт. она тебя ломает. делает жалким. — думаю, да.

/просто убей меня. ну пожалуйста…/

хрипло смеёшься, вставая с мокрого пола. и снова уплываешь в темноту коридора, оставляя меня в давно остывшей воде. и я хочу крикнуть вслед до омерзения жалкое «не уходи», но в прихожей уже хлопнула дверь. ты снова ушёл, оставив звенящее «а знаешь?» над болящей головой.

/а со мной тебе приятно играть. правда?/