Принц Содома

Дю Га... Генрих де Валуа тянет его имя, смакует на языке, пока то совсем не растает, не растворится в гортанном стоне. Дю Га... Он умеет делать так, как Генрих хочет, так, как Генриху нужно. Чувствовать его целиком и каждой клеточкой по отдельности. А принц готов молиться всем богам, хоть христианским, хоть мусульманским, хоть языческим, лишь бы шершавые ладони не переставали скользить по его податливому телу, в темноте спальни кажущемуся совсем бело-сливочным. Генрих доходит до предела, извивается, хнычет, хватается за его плечи. – Давай же, не сдерживайся, – лукаво шепчет Луи на ухо. И Генрих не сдерживается, кричит так, что, наверное, весь Лувр слышит. Этот чёртов хитрец умеет провоцировать. Но завтра не будет стыдно ни одному из них. Плевать, кто что думает. "Принц Содома", – бросают в спину герцогу Анжуйскому. А он не обижается. Принц же. Да ещё и Содома. Неплохой город был, как ему кажется. И Дю Га совсем не против. Когда они лежат после, разморённые, выдохшиеся, он заключает Валуа в объятия и тихо произносит, дыша ему в шею: – Мы уйдём в наш Содом, милый. И там никто не будет ни в чём нас винить. Там нас будут понимать и кричать в унисон. Генриху действительно сейчас хочется уйти с ним. И почему они ещё здесь? – Уйдём, обязательно, – согласно кивает он. У Генриха паучиные запястья. Ими он обхватывает шею Луи. Крепко-крепко. Никто никогда не расцепит его рук. А потом резко засыпает, во сне обнимая его и не отпуская ни на секунду. Дю Га... Генрих повторяет родное имя, не переставая хохотать, хватаясь за живот, пытаясь унять спазмы, возникшие от беспрерывного смеха. Весёлая пирушка, вино рекой, шумные разговоры ни о чём и Луи со своим потрясающем чувством юмора посреди всего этого. Подобные моменты для Генриха бесценны. Принц полулежит на кушетке в просторной гостиной, смакуя на языке добротное вино, разглядывая своего любовника. – Ваше Высочество? – рядом опускается граф де Келюс, один из окружения герцога. Анжу поворачивает голову и вопросительно смотрит на него. – Королева-мать передала записку с просьбой, чтобы вы зашли к ней. Генрих поджимает губы. Почему в такой неудачный момент? Он приходит к выводу, что уже порядком захмелел и к матери в таком виде не пойдёт. У Екатерины, кажется, просто интуиция. Всем известно, что она совсем не жалует Дю Га и прочих из окружения любимого сына. Но на то он и любимый, чтобы терпеть всех сомнительных личностей, которые, по непонятным причинам, так ему необходимы. Однако королева-мать постоянно пытается установить за ним контроль. – Сейчас не лучшее время. Отправь пажа, чтобы тот доложил: я зайду завтра с утра. Келюс понимающе улыбается. Генрих видит, как миньон смотрит на него. Наверняка грезит о месте Дю Га подле принца. Но Луи ему никто не заменит. Анжуйский вновь глядит на того. Дю Га же ловит его взгляд и подмигивает. А Генрике ничуть не желает скрывать то, как они друг на друга смотрят. Дю Га... Как же давно это у них началось! Генрих и не помнит точно когда. Он с ранних лет был немного не таким, как все мальчики, жившие в Лувре. Слишком умный, слишком утончённый, слишком чувствительный. Он мог быть львом в поединке, на войне, на королевском совете, но, только оказавшись на нейтральной территории, становился изнеженным принцем. Он достаточно быстро потерял интерес к женщинам. Они перестали ему казаться чем-то достойным внимания, ещё когда из мальчика он превращался в мужчину. Разумеется, Анжу бывал с женщинами, но ему быстро становилось с ними скучно. И вот, возник Дю Га. Блестящий дворянин, на несколько лет постарше его, красавец, любимец публики, богач и отчаянный прожигатель жизни. Поначалу юный принц ничего такого не имел ввиду, просто общался с ним. Но, когда Дю Га сам проявил инициативу, сдерживаться перестал. И, как ни странно, не задумывался, правильно это или нет. Помнится, Дю Га тогда пришёл вечером в покои к Генриху. И, когда тот начал говорить о какой-то книге, оказался рядом и впился в губы настойчивым поцелуем. Герцог же поначалу не слишком понимал, что происходит. А потом вдруг ответил на поцелуй. Почему бы и нет? – Иди ко мне, милый, – шепнул тогда Луи. – Со мной ты почувствуешь то, что не удастся почувствовать от с одной женщиной. И действительно, он был лучше всех женщин мира. Генрих и через много лет помнил ту первую ночь, когда он широко распахнутыми глазами глядел в насмешливые зрачки Дю Га, когда неловко отвечал на страстные поцелуи, зарываясь пальцами в рыжие волосы. Когда не мог сдерживать хриплые стоны, когда впервые ощущал боль и блаженство. Луи всегда знал, как нужно. Генриху не приходилось ни о чем думать, он полностью отдавался ощущением. – Позволишь быть рядом, мой принц? – спросил в ту первую ночь Дю Га, пытаясь отдышаться среди развороченных простыней, глядя на истомлённого Генриха чуть насмешливо. Он прекрасно знал, что Валуа не может не позволить. Анжу был силён на совете, мужествен в седле, блистателен на балу, но за закрытыми дверями превращался в ребёнка, нуждающегося в защите. И Луи мог создать ему иллюзию защищённости. Дю Га... – Тебя не любят. Знаешь? Мне твердят, что тебя лучше отослать, – капризно надув губы, заявляет Генрих, резко отворачиваясь, так, что серьги в обоих ушах издают характерный звон. Луи смеётся. – Ты этого не сделаешь. Анжуйский зол сам на себя. Зол, потому что стал зависим от него, зол, потому что видит его плохие стороны, но не может противиться проклятому обаянию, способности влиять на него. Генрих утонул в бездне. Теперь не выбраться. – Думаешь, тебе всё позволено? Валуа вдруг сам себе кажется жалким. Нелепый вопрос. Ведь всем ясен ответ. – Всё, – не скрывает Дю Га. – Кроме того, что причинит тебе боль. И он притягивает к себе Генриха и горячо целует, с властью, с нежностью, со всем, что нужно тому. Действительно, Луи думает о своей выгоде, не обладает никакими принципами, готов переступить через кого угодно и не скрывает собственного эгоизма. Однако Генрих для него превыше всего. И только ради него он готов на всё. У каждого есть своя слабость. Они, как это не парадоксально, слабости друг друга. Дю Га... – Значит, женишься? – насмешливо хмыкает фаворит, хотя во взгляде его плещется нескрываемая злость. Они пережили осуждение, пережили Польшу, пережили обвинения в том, что Генрих подстроил всё, чтобы получить престол, пережили коронацию. Но переживут ли это? Между ними давно уже не всё гладко. Генрих больше не мальчик. Он король. Однако всё ещё зависим от Дю Га, что раздражает до дрожи в теле. Генрих не хочет быть слабым ни в чём. Но не получается. – Я король Франции, если ты забыл. Мне нужна жена и наследник. Дю Га всё понимает, но не может сдерживаться. Он кажется непоколебимым, не видящим ничего, кроме себя, самоуверенным, однако, на самом деле, ему страшно. Он боится, что станет не нужен Генриху. Ведь любому влиянию и любой любви приходит конец. Луи вообще никогда не верил в любовь. А теперь не знает, что и думать. Валуа сильно изменил его. И только сейчас Дю Га понимает, насколько Генрих ему нужен. Возможно, даже больше, чем он Генриху. Дю Га сжимает губы, старается не выкрикнуть что-нибудь во время свадебной церемонии. Генрих, стоящий у алтаря, такой красивый и утончённый в нарядной одежде и сверкающей короне, сжимающий руку бледной и совсем юной Луизы де Водемон, ловит его взгляд. И, наконец, видит истинные чувства своего фаворита. Король улыбается. Теперь он знает, что Дю Га не всё равно. На следующий день Генрих сам появляется на пороге его комнаты. – Ну что? – будто бы не особенно интересуясь спрашивает Луи. – Горячая была ночка? Он сидит на кровати, среди разбросанных по ней шкур, ведь время далеко не тёплое, а дворец никак не протопить. – Ничуть, – пожимает плечами Валуа. Дю Га изгибает бровь. – Вот как? Странно. Неужели теряешь сноровку, милый мой? – Сейчас проверим. И Генрих, в два прыжка оказавшись рядом, валит его на кровать, целуя яростно, как никогда раньше. Какая Луиза? Какая Франция? Дю Га. Только Дю Га. Потому что больше такого нет. Он для Генриха единственный, и Генрих для него. Дю Га...