Если мы грешники...

Альфард знал Розье не так долго, но ему хватало…Стоя на пороге собственного дома, не решаясь провернуть ключ в давно заржавевшем замке, он уже знал, что этот юнец внутри. Эван был ребенком, в сравнении с самим Блэком, да и вообще…И как ребенку ему свойственно дурное воспитание и эгоизм, потому он считал нормальным — ворваться в чужой дом и хозяйничать там ни хуже, чем в своем собственном, а то и лучше. Альфард каждый раз журил его за это, но малец привык к более суровым методам воспитания. Несчастный ребенок, который играет во взрослого со всем этим сарказмом, напускным безразличием, с притворно каменным сердцем и с глазами, выдающими все на свете. Ему еще учиться и учиться. Провернув ключ в замочной скважине почти что неслышно, он вошел в объятый мраком и недельной пылью коридор. Домовики совсем распустились, а юнец снова будет расчесывать себе руки и чихать, будто промокший котёнок, которому щекочут нос выпавшим из старой подушки пухом. Блэк усмехается себе под нос, гадая, где же устроился Розье в ожидании. Не в гостиной. В какой-то из предыдущих неожиданных визитов он ожидал его там и его ждала неприятная картина, заваливающегося с порога пьяного мужлана, (мало похожего на аристократа, которого он встретил на свадьбе несносной родственницы), тискающегося с молодой девицей явно не высоких нравов. Блондин возмущенно взмахнул своими небрежными кудрями и без слов удалился, зацепив больше кусающуюся, чем целующуюся на пороге парочку. Блэк не видел его тогда целую неделю. А потом юноша встретил его завтраком ранним утром: сам распорядился домовыми и не притронулся к своей тарелке, пока хозяин дома не проснулся ближе к полудню, хотя сам, судя по впавшим щекам всю эту неделю ничего не ел. Альфард кормил его с рук. Нет. Волшебник не был никогда сентиментальным глупцом, но что-то было в этом ребенке особенное — он сам часто называл его обиженным бездомным котенком, которого нашли в коробке под дверью: никому ненужный, с всклоченной кудрявой от влажного после недавнего ливня воздуха золотистой шерстью, с острыми когтями и клыками, рвущимися в бой. Эван оскорблялся этим сравнением — и ничего-то у него не всклоченная шерсть, а вполне себе гладкие и шелковые золотые кудри. А еще юный маг любил ожидать любовника в библиотеке: чтение — единственное его спокойное увлечение, блондин часто брал без спроса книги, а некоторые, ( особенно понравившиеся), не возвращал. Навстречу Блэку буквально выполз, (описания точнее и не подберешь), старый домовик — Ворчун, названный в честь гнома из какой-то магловской сказки. Он принял влажное пальто хозяина, хмуро прижимая его к себе, озвучивать свой вопрос этому скрюченному человечку не потребовалось. — Мальчишка в Ваших покоях… — Не называй его так, — сурово произносит хозяин дома, не приемля фамильярности от домового эльфа, — ты, все - таки, прислуга и должен знать свое место. — Он мне не хозяин, но ведет себя иначе, — уже тише — себе под нос — начал ворчать домовик, — ни стыда — ни совести… — Я твой хозяин. И я приказываю тебе принимать его, как самого почетного гостя… — Многовато вы таких гостей приводите, то наглых юнцов, то истеричных девок… — Что уж поделать? Такой я радушный хозяин! С усмешкой завершает маг эту бессмысленную перепалку, по - ребячески пожимая плечами и разводя руки в сторону. — И ужин на двоих должен быть уже готов, — прикрикнул он вслед, как - то вальяжно поднимаясь по лестнице, ожидая исполнения приказа скорее через час. Из него вышел бы плохой начальник, да и исполнитель тоже. Поэтому Альфард Блэк и живет один: вдалеке от семьи, без друзей и подходящей партии под боком. О, Мерлин! Ну кому нужна такая скучная жизнь?! Мысль о юном теле в его покоях сразу же взбодрила утомленный дух, если это можно так назвать. Дверь в спальню предательски заскрипела хором со старой половицей, которую давно уже пора заменить, мужчина лишь поморщился, но вдруг на его лице в лунном, пробивающимся сквозь окно, свете мелькнула тень улыбки, стоило ему только разглядеть ребяческую нескладную фигуру на сбитых простынях. Ну точно бездомный котёнок — не иначе. Альфард присел на колени, оказавшись наравне с заспанным лицом Розье, в котором сейчас трудно разглядеть чопорного, манерного аристократа. Он всегда, по - детски, искренен, но в такие моменты — это и вовсе другой человек. Волосы в тусклом лунном свете не кажутся золотыми, они будто бы запорошены снегом. На щеках даже сейчас можно разглядеть румянец — окно в комнате закрыто, а дотошный Ворчун исправно топит, потому везде царит жара такая, что тяжело дышать. Но сейчас этому спазму в легких причиной, кажется, не недостаток воздуха, а вызывающе приоткрытые в тяжелом дыхании бледно розовые губы. Блэк за неделю может перецеловать с десяток девиц, да и не только девиц, но эти губы на вкус всегда, как гранатовое вино, хотя Розье его терпеть не может, каждый раз возмущается «Тогда и не целуй меня! Это же отвратительно кисло». В груди зажгло от недостатка воздуха, а руки сами потянулись, чтобы убрать влажную, прилипшую ко лбу прядь волос, чтобы потом коснуться горящих щек и приоткрытых губ. Длинные ресницы Эвана подрагивают, он нахмуривает брови и мышцы спины напрягаются, заметно, как они перекатываются под кожей, будто бы клубок змей. Он облизывает пересохшие губы, меняет положение, подбирая под себя одеяло еще сильнее, будто бы норовя его придушить, и продолжает тихо посапывать. О, нет, он не имеет права спать в кровати известного Казановы, тем более в таком виде. В Альфарде нет никакой сентиментальности, но он, почему-то, все же подавляет в себе желания шлепнуть, только что снятыми кожаными перчатками, прямо по заднице этого привлекательного наглеца. Он хоть ребенок, но не дурак. Хитрый лис специально снял с себя всю одежду, специально не открыл окно и…точно назло любовнику не проснулся от легких прикосновений. Он как девица на выданье, точно обученная матерью мастерству — запудривать мужчинам мозги и вытягивать из них деньги. Взгляд Блэка упал на прикроватную тумбу, где уже не дымилась потухшая свеча, прогоревшая до середины и лежала библия, заложенная на середине обрывком ежедневного пророка. Интересное чтиво для мага, — замечает брюнет, прежде чем наклониться и коснуться губ Эвана. Почувствовав, как тот лениво, почти на автомате, начинает отвечать на ласку — мужчина грубо и беспощадно прикусывает губу юноши до крови, заставляя того вскочить от неожиданности и боли. — Проснись и пой! Довольно хлопает в ладоши хозяин дома, потянувшись ко вмиг проснувшемуся незваному гостю, тот будто дикий зверёк отползает на другой угол кровати, благо ее ширина позволяет.Его глаза, будто бы, поблескивали влагой. Взмах волшебной палочки и пламя свечи вновь выплясывает свой незамысловатый танец, играя светом на обиженном, нет! Буквально оскорбленном лице Розье. А на оголенной сгорбленной спине можно разглядеть очередные синяки. — Это тебе за очередное вторжение, хитрый лис, — усмехается волшебник, обходя кровать и все - таки усаживаясь рядом юношей, — ну что ты так на меня смотришь? Больно? Блэк тянется к слегка побагровевшей губе и, собрав с нее капли крови, облизывает окровавленный большой палец. — Тоже как гранатовое вино, — улыбается мягко мужчина, замечая как успокаивается и приходит в себя его попавший в капкан лисёнок. С ним так весело играть в эти игры. Именно поэтому он держит его здесь, разрешает так врываться в дом и брать без спроса вещи. Он как веселое приведение в опустевшем доме, где живое — только одиночество. Но приятно и то, что этот призрак красив и вполне себе осязаем. — Ты совсем с ума сошел, — мальчишка возмущенно сталкивает мужчину с кровати, толкаясь своими несуразно длинными ногами, за которые его перехватывает мужчина и притягивает ближе, в одно движение устраиваясь между ними. Альфард ощущает жар и снова становится тяжело дышать. Эван тут же успокаивается и податливо тянет руки к вздымающейся груди мага, но тот перехватывает их и впечатывает в перину, не давая и шанса прикоснуться, нависая над самым лицом белокурого ангела, в глазах которого уже заплясали знакомые бесята. Блондин тянется за поцелуем, но получает лишь ухмылку. — Нет — нет — нет. Мы не дадим ужину остыть на этот раз, — заключает Блэк, выпуская пленного и поднимаясь с кровати, дабы не быть плененным самому. Розье очень даже коварен, когда дело доходит до постели, хотя ему всего…Шестнадцать? Через неделю будет семнадцать. — А мне, значит, ты дашь остыть, — ухмыляется хитрец, натягивая на себя небрежно валявшуюся на полу, а теперь помятую рубашку, лениво застёгивая ее лишь на три пуговицы посередине, отчего в оранжевом пламени свечи поблескивали от пота открытые взгляду ключицы и впалый живот. Этот ребенок опять ничего не ел, и давно. Да, он способен увлекаться, но куда смотрят родители, которые так навязчиво пытаются ему кого-нибудь сосватать, скорее всего он опять неделю не ночевал дома, мотался по друзьям. Мог сразу прийти к Блэку, но не хотел вновь показаться навязчиво и бесповоротно влюбленным. Они уже это проходили. Юноша буквально впрыгивает в штаны, которые тоже стали ему велики, в груди как — то заныло: этот бездомный котёнок сдохнет от голода где-нибудь в переулке. Надо чаще разрешать ему быть здесь. В конце концов, девиц можно водить и в дешевые постоялые дворы, ему даже нравится иногда звук жалостливо скрипящей кровати, его можно перепутать с фальшивыми стонами пьяной девки, надеющейся встречаться впредь и получать за эти старания подарки. Зачем. А вот Эвану он готов дарить подарки. Надо подарить ему какую-нибудь книгу, по истории магии — юноша это любит. Но позже, иначе он снова увлечется, начнет забывать есть и вообще исчезнет. — Ну уж нет, дорогуша, твое тело должно оставаться таким же горячим, будто в лихорадке, — буквально рычит Альфард, как здоровенный дикий пес, тихо, утробно, из самой своей сути, — И это мой приказ, — маг медленно приближается к гостю, как к жертве, — так что лучше тебе застегнуться на все пуговицы, — шепчет он ему на ухо, вдевая одну из пуговиц в узкую петлицу. — Сколько ты уже не живешь дома? Интересуется Блэк, как бы невзначай, наблюдая за тем, с каким аппетитом уплетает свой ужин юный гость. Розье не отвечает. Мужчина никогда не заставляет говорить его о семье, также как и юноша никогда не интересуется чем-то, что Альфард сам ему не рассказывает о себе. Это негласная договоренность. — Можешь остаться у меня, на сколько понадобится. У меня есть много магловской литературы, вроде библии. Эван останавливается, затаив дыхание. Узнай о том, что он читает, кто-то из домашних — непременно получил бы пару очередных синяков. Но у Альфарда можно читать все, что захочешь, делать все, что захочешь и любить того, кого хочется. Поэтому он хоть напряженно, но выдавливает улыбку, возвращаясь к трапезе уже с меньшим аппетитом. Блэк, почему-то, корит себя за это. Надо распорядиться, чтобы ворчун принес еще еды и вина к нему в спальню через три или лучше четыре часа, чтобы он точно ничего не испортил. — Ты заметил? — И чем же вызван такой интерес? Ты ненавидишь маглов. — Да, но я люблю всякие увлекательные, мрачные истории. Более жестокой и кошмарной маггловской писанины я ещё не встречал, хотя я немногое читал. Бог, пророки- усмехается маг, — смешно. Мы такое проходим в Хогвартсе на первых курсах. Да и вообще — у них все завязано на страданиях. Почему все вечно должны страдать? Вопрос сродни «в чем смысл жизни». Альфарду нечего было ответить. Эван много страдал и Блэк ничего не мог с этим сделать, да и не должен был, по сути. — Поэтому я и не люблю христианство, — усмехается мужчина, падая в кресло, — мне больше по душе древнегреческая мифология. Блэк не видит, но слышит, как столовые приборы звенят, находя покой на еще не опустевшей тарелке, как ножки стула с почти истошным воплем царапаются о деревянный пол, и медленные шаги. Маг тяжело сглатывает, представляя как Розье, диким, притаившимся котом виляет бедрами, по своей дурацкой манерной привычке, направляясь прямо к нему. — И кто же я на твоем Олимпе, интересно знать? Теперь он видит его лицо. Мальчишка возвышается над ним, как самое настоящее божество, хоть по -христиански измученный, но по - гречески идеальный. — Аполлон, — тихо, после пары мгновений задумчивой тишины, в которой он позволил себе любоваться каждым сантиметром юного лица, заключает мужчина. У Розье перехватывает дыхание, улыбка исчезает с лица. Он медленно оседает на колени любовника, вглядываясь в его глаза и шепчет как-то удивленно. — Я думал, что ты назовешь меня Нарциссом, — он гладит щеки любовника, покрытые трехдневной щетиной и не отводит своих пытливых глаз от его лица. — О нет, дитя, ты хочешь быть им, но твое сердце пока что слишком большое. И там слишком много любви. Вот сейчас…Я могу видеть, как она горит внутри тебя. Жаль, что я не могу ее принять. Эван горько усмехается, надевая маску беспристрастия на лицо. — Ну хорошо. Я — Аполлон. Тогда — кто ты? — Конечно же, Дионис, — смеется Альфард, потянувшись за бокалом вина, оставленном на тумбе рядом с креслом, — Бог праздности, распутник… Блэк следит, как медленно спускается с его колен древнегреческое божество, оседая на пол, глядя исподлобья своими светлыми — горящими глазами. — А я думаю, что ты Аид, — хрипит блондин, скользя широкими ладонями от колен любовника выше к тяжелой, металлической пряжке ремня. Маг перехватывает его руки, наклоняясь ближе к лицу, на котором застыли вызов и желание. — И почему же это? Альфард шепчет прямо в губы своему маленькому котенку с острыми клыками и цепкими когтями. — Одинокий Бог — отвергнутый брат в своем мрачном, одиноком царстве, где единственные гости — заблудшие, гнилые души. Одни мертвецы. Одна мерзость. Острые коготки выпущены из мягких лап прямо в самое сердце, больно, что хочется шипеть, но Блэк молчит, перехватывая горло наглого мальчишки, чтобы он навсегда проглотил свою наглость и спесь. Но в голубых глазах нет страха — только вызов. Храбрый маленький котёнок перед лицом незнакомца, остановившегося у полуразваленной промокшей коробки. — А знаешь, — брюнет ослабляет хватку. Одной рукой он расстегивает ремень, позвякивая пряжкой, а другой притягивает Розье ближе, крепко вцепившись в кудрявый загривок, — христианство не так уж плохо. — Если все взаправду: если есть рай и ад. Мы — грешники. И мы будем гореть в аду целую вечность, — будто бы вцепившись своими клыками в его сердце и оставив там достаточную дозу яда, излишнюю для него одного, Блэк успокаивается, чувствуя только кипящую в груди страсть. Он целует Эвана в висок. Сильно, будто давит на курок револьвера, играя в русскую рулетку, горячо, будто бы это оставит ожог и страстно, будто бы может сделать это в последний раз в своей жизни. Золотоволосый юноша принимает этот поцелуй, словно бы касание адского пламени, коим грозится его Бог. Он еще не придумал свою религию, но готов написать тысячи историй. О страсти, о похоти, о жадности, о желании и о зияющей пустоте, которую может заполнить только грех. — Если и так…Если мы и грешники, то сгорать с тобой в аду целую вечность — будет самой сладостной мукой. Это же единственная любовь, которую ты способен мне дать. Они заснули на полу в гостиной. Эван не спал всю ночь, глядя на лицо любовника, впитывая каждую деталь, потому что каждую секунду готов получить от него пулю себе в лоб. Юноша устраивается удобнее, накрывая себя тяжелой рукой мага, утыкаясь носом в ложбинку между ключиц, (они, кстати, у него немного разные — кривоватые. Розье давно заметил), свою же руку он умудряется уложить на бок мужчины. Блондин все еще не мог уснуть. За окном уже светает. И он закрыл глаза, прислушиваясь к мерному дыханию брюнета, греющему его макушку. Он почувствовал себя дома. Забросил по - хозяйски ногу на бедро любовника и наконец-то мирно засопел. Блэк проснулся от всей возни, но вида не подал, лишь приоткрыл сонно один глаз. Котёнок. Мокрый от дождя. Дикий и недоверчивый. Теперь он его. Будет гулять сам по себе, приходить домой когда вздумается, ласкаться, царапаться, кусаться и сворачиваться клубком на груди. Может, в подземном царстве Аида появится, наконец, живой гость? Солнце поднимается над горизонтом. Ворчун подбрасывает дров в камин, чтобы хозяин и его новая игрушка не замерзли на деревянном полу. Не хватало ему еще ухаживать за больным мелким нахалом. Наверху резкий порыв ветра открывает с грохотом форточку. На прикроватной тумбочке все также покоится библия, а на ее черной, кожаной обложке растекаются застывшие капли воска давно догоревшей свечи.