О вине и сексе после разлуки

Его не было месяц. Да, не сказать, что это такой большой срок, но особо приятных ощущений от этой мысли она не испытывала. Во время войны они не виделись больше полугода, да и то, их встреча после разлуки оказалась не такой радостной. Так уж сложилось, что его семья была одной из тех, что охотились за Грейнджер и ее дружками на тот момент. Гермиона до сих пор помнила тот взгляд, полный ужаса, которым он одарил ее в зале мэнора. Секундное помешательство, которое тотчас заметила Нарцисса. Гермиона уже тогда знала, что леди Малфой догадалась. Поэтому-то худая рука женщины сжала плечо сына с такой тихой нежностью, а глаза ее устремились на вымазанное грязью лицо девчонки. А Грейнджер просто не смогла поднять на нее взгляд, то ли боясь того, что Нарцисса примет это за дерзость, то ли опасаясь того, что ее и ребят узнают и сдадут Лорду. Его не было месяц. Месяц, который она провела, закопавшись в бумаги Министерства. Работа спасала только днем, на несколько часов заставляя забывать домашние проблемы, однако вечером все снова возвращалось на круги своя. Мозг, утомленный за день, как будто считал своим долгом вывалить все хреновые мысли и воспоминания на хозяйку. Грейнджер выла в душевой, выла на кухне, выла в гостиной, выла ночью, завернувшись в одеяло (в надежде задохнуться?). Выла, потому что он ушел, ничего не сказав. Они трахались уже четыре года, хотя, если быть максимально точной — три года, десять месяцев и двенадцать дней. «А могли бы на месяц больше», — усмехалась она, сидя одинокими вечерами в гостиной с книгой и вином. Она очень любила пить в одиночестве (это ужасное слово придумала Джинни, сама Гермиона предпочитала называть это расслабляющей тишиной), поэтому в последнее время ловила себя на мысли, что начала разбираться в вине чуточку лучше, чем другие люди. Грейнджер пила медленно, расслабленно развалившись на диване, на ее коленях неизменно лежала книга, а в ступни, накрытые пледом, упиралась теплая голова Живоглота. Она потягивала вино не с целью опьянеть — только почувствовать приятную тяжесть в ногах и шум в голове. Строки в книге слегка мутнели, а камин начинал вдруг греть все сильнее. Она пила, чтобы за этими ощущениями скрыть недостаток Малфоя в своей жизни. Его не было месяц. Это не то, о чем стоило бы переживать, ведь у нее были проблемы поважнее отсутствия хуеносца в своей жизни. Через неделю у Джинни и Гарри свадьба, а все хлопоты по организации торжества благополучно повесили на нее. Единственной мыслью, которая спасала в перерывах между составлением списков нужных вещей, была мысль о том, что все это делается для счастливой жизни лучших друзей. Больно было лишь потому, что она все так же оставалась одна. Жизнь Грейнджер нельзя было назвать эталоном счастливой, но и слишком плохо о ней сказать тоже было нельзя. Ни единого отклонения от принципов, ни одной угрозы выхода из зоны комфорта. Зоны комфорта, которую она ненавидела всем сердцем. Гермиона не скрывала, что любовь в ее понимании заключалась в спокойствии и стабильности, и вовсе не обязательно было эту любовь узаконивать. Однако в ее холодном (так говорил Малфой) сердце все чаще отдавалось гулкими ударами: «Тебе двадцать один год, а ты все так же живешь одна». Конечно, ее не-отношения с Малфоем устраивали Грейнджер, и она могла даже утверждать, что между ними были (есть?) чувства более глубокие, чем обычное желание, но особого удовольствия секс без обязательств ей не доставлял. Девушка обожала вспоминать те месяцы перед его пропажей, когда они жили вместе. Каждое утро просыпаться на 10 минут раньше Малфоя, чтобы включить чайник и поставить вариться перепелиные яйца, которые он будет уплетать за завтраком с довольной улыбкой, потом чистить зубы, умываться и бежать наверх будить его на работу стало ее любимым занятием. Она даже думала, что они почти пара. Его не было месяц. А потом в ее квартиру постучали. Грейнджер почти осела на пол, когда увидела его на пороге с блядскими желтыми тюльпанами, которые с того момента она возненавидела всей душой. Ее внутренности как будто скрутило, а ноги на секунду перестали держать тело. И она действительно заплакала. — Выметайся. Нет! Стой, ты не так хотела начать разговор! Ты ведь планировала его весь этот месяц, ты каждую секунду придумывала лучшие слова. — Выметайся нахуй из моего дома туда, где был все это время. Уже смелее, голос почти не дрожит. На секунду стало мерзко от своей речи, но голову быстро заняли мысли о том, что его абсолютно не волновали чувства Гермионы во время его отсутствия. Так и надо. С ним так и надо, пойми. Ты ведь независимая, Грейнджер, ты же сильная, ты же покажешь, что тебе не обидно. — Ты действительно выставишь меня, понимая, что не видела месяц? Серьезно, Грейнджер? Я думал, ты умнее будешь. Он нагло переступил через порог ее дома и по-хозяйски разулся у дверей, поставив обувь на полку. Слегка потянулся, положил цветы на тумбочку в прихожей, стянул с себя мантию. В голове Грейнджер промелькнула мысль о том, что сколько бы времени не прошло, он всегда будет чувствовать себя почти-Мерлином. Она повернула голову на него, даже не пытаясь утереть слезы — смысла в этом было ровно столько же, сколько и в словах о ее не-скучании-по-нему. Его не было месяц. А теперь он стоял у нее на кухне так, будто ничего не произошло. И она смотрела на него. Смотрела и чувствовала, как внутри пузырями лопается огненное счастье, абсолютная эйфория. Потому что он рядом. Потому что Драко Малфой стоял прямо перед ней, слегка ослабляя галстук, повернув голову чуть влево. Так, как любил делать всегда. Она знала, что, стягивая «министерскую удавку», он обязательно выдыхает два раза через нос и прикрывает глаза. Знала и больше всего на свете хотела почувствовать под своими пальцами маленькую морщинку на его переносице. Грейнджер пожирала его глазами, чувствуя, как под на секунду закрытыми веками снова собираются жгучие слезы. Нельзя. Нельзянельзянельзя плакать перед ним (из-за него?). — Скучала? — Я хотела стереть себе воспоминания о тебе около недели назад. Рука не поднялась. И в ответ слабая ухмылка. — Дура, Грейнджер. Ты ведь знала, что я вернусь. Ты даже вещи мои со своих мест не убрала. Со своих мест. Своих. Мест. В ее доме действительно было слишком много мест для его вещей. Она рвала в истериках его рубашки, разбивала его часы, рвала его личные дневники, а потом, давясь слезами, шептала детское Репаро и бережно складывала все назад. Грейнджер ненавидела свою мягкотелость, а Малфой ненавидел ее слезы. — Я не ждала тебя, — до скрипа в зубах ложь. Каждое слово — ложь. — Не ври мне, — уверенными шагами к ней, проводя по ее волосам своей рукой. Она была готова кричать, рвать себе глотку собственными пальцами, раскрывать грудь (и сердце?) перед ним, только бы он не пропал снова. Вот только на выходе получалось лишь бессвязное: — Не прикасайся, Малфой, мы все проебали. В то время как щека сама подставляется под движение его ладони. Ждет. Каждую долю секунды ждет нежного поглаживания. Как течная сука ждет своего кобеля, как шлюха ждет клиента, как грёбанный нищий ждет галлеон у входа в Лютный. Как Волан-Де-Морт ждал Гарри Поттера в Запретном лесу, когда они с Роном оплакивали погибших родных. — Ты же ждешь. Ждешь, когда я покажу тебе твое место. Ждешь, когда я поставлю тебя на колени перед собой, — Гермиона чувствует, как Малфой накручивает ее волосы на кулак, слегка задевая тонкие пряди, которые теперь очень противно тянут. — Ты ведь хочешь, чтобы тебя впервые за месяц связали, хочешь, чтобы тебя наказали за твои провинности. Скажи, ты курила эти-свои-маггловские сигареты? — Нет. Острая боль заставила зажмурить глаза и схватиться за руку Малфоя. Его кулак с силой опустился вниз, потянув за собой и Грейнджер. Тонкая кожа на шее натянулась, отчего девушка зашипела. — Ложь, — проводя носом по открытой шее, — ты снова врешь мне, Грейнджер. Ты совсем расслабилась, как ты должна называть меня? — Отпусти меня, Малфой, я больше не играю в эти игры, — в жалкой попытке отойти от него и вытащить волосы из его руки. — Как ты должна называть меня, Грейнджер? — еще сильнее натягивая волосы и заставляя опуститься ее на колени. Она упорно молчала, кусая губу. Противостояла ему, глупыми попытками убежать от своего существа, играя сильную и независимую. В то время как между ног все пылало огненной влагой. Она текла, как последняя шлюха. Текла, потому что любила жесткий секс. Любила унижения, любила быть ничтожеством в его руках, любила выгибаться в спине, когда его ладонь с размаху опускается на ее ягодицы, слегка задевая пальцами промежность, любила, когда его член вбивался в ее глотку так глубоко, что она не могла дышать, а руки, связанные за спиной, не могли избавиться от вязкой слюны, стекающей по подбородку прямо на грудь с призывно стоящими сосками. Она любила быть связанной, а после грубо оттраханной. Она любила быть куском мяса. Однако был во всем этом удивительный момент. Момент тонкой, почти неуловимой нежности, когда он нес ее в ванную после всего, изнуренную и уставшую, и бережно мыл, а потом часами лежал с ней на кровати и перебирал ее волосы. Нежность и подчинение. — Скажи, Грейнджер, кто я. — Мистер Малфой. И все, абсолютный сдвиг. Она не могла точно сказать, когда именно оказалась на кухонном столе с раздвинутыми ногами, но точно помнила, что через всю кухню ее тащили за волосы. Она лежала на животе, упираясь грудью в холодную столешницу. Ее тонкий атласный халат задран до поясницы, а ягодицы были призывно приподняты из-за раздвинутых ног. — Грейнджер, ты касалась себя в этом месяце? — Да, — еле просипела, тихо давясь воздухом в легких. — Покажи. Внутри все перевернулось от унижения, а рука сама двинулась к промежности. Слегка отодвинув насквозь мокрую ткань трусиков, она медленно провела между влажных складочек, собирая слегка вязкую жидкость на пальце. Слегка повернув голову набок, она увидела, что лоб Малфоя слегка покраснел. «Неужели не занимался сексом все это время?» — Глубже, покажи, как ты трахала себя этими пальцами. Раздвинь ноги шире, мне не видно. Послушно сделать шаг вперед, сильнее разводя ноги, и погрузить в горячую дырочку два пальца — ничего не стоит, в самом деле, если знать, что у Малфоя стояк от одного вида скоро прорвет брюки. Она любила его член, она думала о его члене, когда ритмично вбивалась в себя пальцами, слегка постукивая по выпирающей стенке внутри влагалища, она желала ощутить в себе его член, она хотела сосать его член, заглатывать его полностью, утыкаясь в светлые лобковые волосы носом, она мечтала почувствовать, как он снова наполняет ее. Его не было месяц, а теперь он вернулся и даже не дал ей кончить. Она почти взвыла, когда Малфой оборвал ее за пару минут до оргазма, резко ударив рукой по ягодицам, попутно хватая ее за волосы другой. Колени больно ударились о холодный пол. Грейнджер сама запрокинула голову назад, опередив желание Драко на доли секунды. Полное подчинение и одновременно такая яркая власть над ним. Чувство, ради которого она готова прощать ему все. Ее руки потянулись к ремню его брюк. — Нет, не так, — садясь перед ней на колени, — все не так. Не сейчас, — целуя ее куда-то в висок. Грейнджер не видела — чувствовала, как он взял ее в охапку и понес в спальню. И почти заплакала от счастья, ощутив в каждом его движении вселенскую нежность. Это было так удивительно и странно — впервые за долгое время видеть такое редкое проявление его чувств. Малфой всегда был слишком замкнутым, что заставляло Гермиону бессильно стонать от разочарования. Она хотела видеть внимание и заботу, а получала боль и насмешки. — Посмотри на меня, — Малфой опустил ее на кровать, — Нет, — видит Мерлин, как тяжело ей дались эти слова. Его секундное замешательство позволило ей оттолкнуть руки Малфоя от себя и откатиться на другую сторону кровати. Она не понимала, зачем прижала колени к груди, зачем запустила пальцы в волосы, но в этих жестах сквозило такое яркое отчаяние, что на секунду ей стало противно от самой себя. «Не при нем показывать это. Не сейчас» — Пожалуйста, посмотри на меня, Гермиона. — Я знаю, чем это закончится, пожалуйста, уходи, — давясь слезами, но из последних сил пытаясь сдержаться. Она ощущала кожей его взгляд, но не поворачивалась. Он молчал, лишь изредка проводил рукой по ее голове, то ли распутывая, то ли приглаживая ее волосы. Эти минуты молчания казались ей бесконечными, а он все продолжал пялиться на нее так, будто девушка была настоящим произведением искусства. Взгляд Малфоя прожигал ее насквозь, заставляя все внутренности трястись. Гермиона боялась его и даже не пыталась скрыть этого. Грейнджер не сразу поверила, что тишина закончилась, лишь со второго раза услышала его оклик и заставила себя повернуть голову на Малфоя. Теряясь в глазах напротив. Они смотрели друг на друга около минуты, и Грейнджер могла поклясться, что все это время она совсем не дышала. А после вдруг ладонь парня медленно обхватила запястье Гермионы и потянула к своей груди, прижимая тонкие пальцы туда, где билось сердце. Колотилось, как ненормальное, практически вырываясь из его груди. Она подняла глаза на него, и в голове набатом прогремела единственная мысль: — Я так больше не могу, Малфой, — не в голове, а на кончике языка, тихим шепотом врываясь под кожу, заставляя покрываться мурашками. — Я знаю, Грейнджер. Я тоже. А потом резкое, судорожное движение навстречу, которое было встречено скользящим поцелуем. Сталкиваясь губами, руками хватаясь друг за друга, как утопающие за блядские обломки корабля. Он обхватил ее лицо ладонями, раздвигая ее губы языком. А вслед за ними почти до хруста раскрылась вся челюсть от властного нажатия на подбородок. Такая влажная открытость, так пошло наполненная им. Она чувствовала его язык везде, и на секунду ей показалось, что он достает им до самых гланд, но в этом движении впервые не было грязи — только его острая потребность и ее дикий страх быть отвергнутой. Грейнджер не сразу заметила, что произошло, но яркое осмысление этого набатом ударило в голове. Он больше не целовал ее в губы. Он сцеловывал с ее щек слезы. В груди больно кольнуло от снова-его-нежности, а внутренности скрутило спазмом. Она чувствовала, что он извиняется. В каждом поцелуе — невысказанная мольба. В каждом движении — то, что он никогда не произнесет вслух. Но девушка понимала. И от того еще больше хотелось плакать. Все это было до ужаса странно: ощущать такие эмоции при нем, получать взамен колоссальную отдачу, целовать его, не волнуясь о последствиях. Впервые за четыре года так ясно осознавать, что ты не просто «ради потрахаться», а намного больше. Как будто сквозь вату она слышала его тихое бормотание между поцелуями о том, чтобы она смотрела на него. И каждый раз, сталкиваясь с ним глазами, она была готова кричать, что могла бы отдать все на свете за этот потерянный, но полный жгучего желания взгляд из-под его ресниц. Не разрывая зрительного контакта, Грейнджер судорожно провела по его груди рукой, толкнула Малфоя на кровать и, упиваясь расплавленным огнем в его глазах, властно села на парня сверху. Почти рефлекторно поерзала на члене, ощущая давление на промежность даже сквозь ткань его брюк. Халат на ней уже давно развязался и теперь наполовину упал вниз, цеплясь только за изгиб ее рук где-то на уровне локтей. От этого одна грудь Грейнджер была открыта, а другая оставалась покрытой тонким атласом. И, о, Мерлин, она чувствовала, как соски от возбуждения начали призывно подниматься под его пристальным взглядом, а между половых губ уже вовсю образовывалась жгучая влага, которая так грязно и пошло мазала черные брюки Малфоя. Грейнджер еще раз плавным движением проскользила на нем вперед и, наслаждаясь низким стоном Драко, наклонилась прямо к его ремню. Ощущая тяжелую руку на затылке. — Все как в старые добрые, Малфой. Я еще не начала, а ты уже жмешься, — она подняла на него шальной взгляд и усмехнулась, точно зная, как сильно он любит ее острые фразы во время секса. — Все, как в старые добрые, Грейнджер. Я еще не начал, а ты уже течешь, как шлюха, — с такой же ухмылкой в ответ, резко поднимая ее наверх, снова встречаясь с ней губами. А потом были только его пальцы внутри. Сначала один, как будто спрашивая разрешение, а потом сразу три, до краев наполняя ее. Малфой точно знал, как нужно доводить девчонку до конца, и теперь с улыбкой наблюдал за тем, как ее зубы слегка кусают его в плечо, а обрывистое дыхание девушки заставляет руку Драко покрываться мурашками. Грейнджер не помнила, когда точно они соединились телами, но ощущение абсолютной наполненности заставило ее почти завыть от удовольствия. Впервые за этот месяц ее голова была полностью свободна от мыслей, а взгляд цеплялся только за безумные и такие любящие глаза напротив. Лоб Малфоя соприкасался с ее, а его дыхание жарко проникало ей в рот, буквально разрывая огненной потребностью быть еще ближе. Быть больше, чем просто внутри. Ворваться в легкие, заполняя все внутренности, оставаясь в крови, проходя по кругу весь путь внутри ее тела, чтобы потом с предсмертными хрипами выйти в агонии. — Пожалуйстапожалуйста, скажи, что ты не уйдешь, — на выдохе в самые губы парня, так, чтобы точно услышал. — Не уйду, — заранее зная, что все вновь повторится.

***

Грейнджер снова пила вино, но, кажется, впервые чувствовала в нем нотки ягод, а не спирта. Грейнджер снова сидела в мужской рубашке у камина, читая вслух «Ежедневный Пророк», но, кажется, впервые для другого человека. Грейнджер снова нежно перебирала волосы Малфоя пальцами, но, кажется, впервые осознавала, что ему это тоже нужно. Грейнджер снова была счастлива, но, кажется, впервые согласилась с тем, что причина в Драко. Малфой снова думал о том, что сколько бы раз он не пытался закончить эти взаимоотношения, умереть ему все же суждено в их с Грейнджер спальне.