songbird

Гвиневра любит Артура. Любит трепетно и нежно, лелеет в сердце образ благороднейшего из рыцарей, что выпустил ее из темницы, дал выбор, отнятый жестокостью судьбы. Гвиневра жаждет Моргану. Жаждет безумно и ненасытно, сгорает от запретной страсти, не в силах сопротивляться соблазну. В порочности своего желания обретает иную, истинную свободу — спасение от плена клетки, что просторнее теперь, только душа по-прежнему бьется о прутья. Ее выбор кажется иллюзией, сладкой ложью, скрывающей горечь правды. Артур — солнце, но Моргана тьма — мягкая и обволакивающая. Гвиневра мечтает погрузиться в нее, вдохнуть полной грудью, захлебнуться ею. Порой, отдаваясь ласкам супруга, она смотрит в его глаза и видит чужие. Глубокие и выразительные, горящие обжигающей, чарующей страстью, что так легко затмевает нежность первых чувств. Порой, оставшись в одиночестве, она позволяет себе фантазии смелее — о поцелуях глубоких и жадных, о терпкой сладости желанных губ и жаре сплетенных в объятиях тел. О бархатистой мягкости раздвинутых перед нею бедер. Об удовольствии, подаренном и разделенном на двоих. «Любезная сестра» — шепчет Гвиневра, за лживой учтивостью пряча знание о ненависти, что пожирает Моргану изнутри. Пряча стыд от того, что желает ее все равно, оправдывает все равно, только чтобы верить, что все еще можно спасти. «Любезная сестра». Моргана не станет для нее никем другим. Не возлюбленной. Никогда. Гвиневра не вырвалась из плена, лишь добровольно повернула ключ в замке своей новой тюрьмы, и, сколь бы заботлив и ласков ни был ее надзиратель, он не отпустит ее. Только в мечтах о тьме, о порочном и запретном, ночами прикасаясь к себе мучительно нежно, глотая стоны и шепча имя, — Моргана, сладким ядом, Моргана, — она чувствует себя по-настоящему свободной. Впервые в своей жизни — свободной. Гвиневра любит Артура. Любит и не хочет причинять ему боли, и если посмеет предать, то лишь поддавшись зову жестокой сирены, чья песня все равно не прозвучит для нее. Гвиневра жаждет Моргану. Жаждет как глотка свободы, она и есть ее свобода, недостижимая мечта о невыносимом. Гвиневре не вкусить ее сполна. Она останется птицей в клетке, поющей сладко и нежно, и, если предательское сердце сгниет в груди, никто не заметит уродства, пока ее голос звонок, а перья — ярки. Она не разобьет золоченые прутья. Не протянет руку за тем, о чем так тоскует сердце. Давно прочла свой приговор в темных, прекрасных глазах той, кого посмела полюбить. Птице, рожденной в клетке, не выжить на воле.