Любовник золотого времени

Триша родилась в Ризенбауме, в поре, которую называют «золотой осенью» - когда листья и трава на полях приобретали цвет золота и когда солнце оставалось столь же теплым и ярким, как и в августе. Ее родители смеялись, называя ее своей «золотой девочкой», тихо поглаживая свою дочь по каштановым волосам. И то, что девочка вскоре была определена как альфа, никак не повлияла на любовь ее родителей и окружающих к ней. - Ты особенная, - мать расчесывает волосы и осторожно касается кончиком пальца носа Триши, - У тебя наверняка будет интересная жизнь, - женщина притягивает к себе смеющуюся девочку и целует в висок, - Но тебе нужно много учиться, хорошая моя, потому что ты будешь в своей семье как наш папа для нас. - Но я хочу быть как ты, - Триша прижимается к матери и смотрит на нее вопрошающим взглядом, будто мать может все изменить. Женщина-омега вздыхает и качает головой, улыбаясь дочери. - Поговорим после праздника, хорошо? Триша кивает, тут же выкидывая из головы все вопросы. *** Свет костров танцевал на лицах людей, бросая искры в ночное небо, вино, пиво, эль и сидр лились рекой, мужчины и женщины, похожие в темноте на легкотканые тени, кружили друг друга в объятьях. Сладкие песни текли сквозь бархат ночи. И тут в темноте шелком блеснуло золото - засияло искрами, заиграло колосьями золотой пшеницы и укрылось в тихом углу. Триша потянулась за ним по следу, всей своей душой, уловила запах раскаленного песка и пошла. У омеги золотые волосы и золотые глаза, мягкое округлое юное лицо. Он печален и пьет с Пинако, которая залихватски держит в зубах трубку, бархатисто посмеиваясь, наполняя его кружку шипящим сидром. А у Триши сердце заходится и коленки дрожат. Незнакомец пахнет раскаленным песком и почему то хлебом с медом, он очень печален и тих. Может, он так печален, потому что никто не пригласил его на танец – Триша не видела золотых волос в кружащихся парах на поляне. Она должна это исправить, или она не Триша Элрик! Мама сказала, она должна быть как папа, а папа всегда приглашает маму первый. Девочка спешит вперед, поправляет блузку и улыбается, протягивает ладонь вперед и улыбается. - Привет! Давай танцевать! Юноша вздрагивает – дрожит шелковистый хвост золотых волос, дрожат тонкие длинные цепкие пальцы, вместе с ним дрожит стакан и плещется сидр в ней. Он сидит, подобрав под себя ноги, длинный плащ аккуратно уложен на колени, а глаза – как у напуганного оленя. - Этот серьезный парень не может танцевать, - Пинако Рокбелл улыбается ей – немного грустно, как кажется Трише. - Может, потанцуешь одна? – омега говорит это очень тихо и виновато, - Или вон те девочки вроде не против. Но одной Трише танцевать не хочется – да и с девочками танцевать не хочется. Даже если одна из них с надеждой смотрит на Тришу и вроде зовет покружиться. Но у Элрик весь нос забит запахом песка и меда, ей хочется сидеть рядом или утянуть юношу к кострам и танцевать-танцевать-танцевать вместе, даже если он старше ее. - Нет! Тогда я подрасту еще немного и на следующем празднике мы потанцуем вместе! Тебе лучше научится к этому времени танцевать! – Триша улыбается своей самой очаровательной улыбкой и бежит к родителям, не замечая того, как юноша роняет свой стакан и выпивка разливается по земле. Через пару лет она узнает, что его зовут Ван Хоэнхайм. Еще через несколько она ведет его под венец. *** Триша Элрик дрожащими руками тянет за конец алой ленты и золотой поток мягких шелковистых волос падает на обнаженную спину Хоэнхайма – он оборачивается и осторожно смотрит на нее. Девушка гулко сглатывает. - Я… Ой, я наверное сейчас выгляжу глупо. Но ты, - Триша касается лопаток и выдыхает, наслаждаясь гладкостью кожи, - Ты очень красивый. Ты такой же, каким я встретила тебя в детстве… Ван вздрагивает и поворачивается к ней всем телом, простыня соскальзывает - и Триша чувствует внезапное смущение. - Ты будешь смеяться, но я совершенно не знаю, что сейчас делать, - у нее на глазах чуть ли не слезы выступают. Что ей сейчас делать? Повалить Вана на постель? Укусить? Заявить свои права? Но она просто не может так. Поэтому Хоэнхайм действует первым – опирается на руки, тянется к ней и целует. Запах и вкус поражают Тришу и она тянется зарыться в золотые волосы. Она чувствует, как Ван улыбается – о господи, он улыбается – в губы и он ложится всем весом ей на грудь, заставляя лечь. - Не плачь, - он садится ей на бедра, крепко сжимая коленями, и упирается руками по обе стороны постели, приподнимаясь, волосы падают плотной завесой вокруг его глаз. Триша стремится убрать их за уши, чтобы увидеть его лицо. Она всей плотью чувствует жар тела Хоэнхайма, рвано дышит, когда он медленно скользит вперед и приподнимается, впуская ее в себя. Сейчас она не ведет, как полагается альфе – ее ведут за собой. Хоэнхайм скользит вниз, насаживаясь, и выгибается дугой – Триша едва успевает подхватить его талию рукой. «О мой Бог» - это последняя разумная мысль Элрик на сегодня. *** Они уживаются вместе так быстро, словно никогда и не были отдельно. Книги уютно занимают полки в комнате, которую Ван забирает себе под кабинет – у омеги столько разных книг и самое виноватое в мире выражение лица, когда Триша смеется над ним, любовно обнимающим книги. Триша теперь знает многое. Триша теперь понимает, почему Хоэнхайм постоянно такой грустный, почему он так беспокоен во сне ночью и почему иногда он вжимается в нее со всей силой и тихо рвано дышит, словно земля внезапно уйдет у него из-под ног. Он показывает ей свою алхимию – и она в восторге. Он чинит разбитую вазу, зимой растит цветы из снега – а Триша в упоении плетет его золотые волосы, зарывается носом в копну, уже без страха укладывает на постель и слушает тихие стоны – он тихий, такой тихий и мирный, всегда печальный и виноватый. Когда они забывают оба заплести волосы на ночь, они запутываются и утром приходится практически синхронно распутывать узелки, чтобы хотя бы встать с кровати. Когда Ван начинает набирать вес и все становится ясно, Триша находит мужа плачущим в кухне. Сначала она в ужасе – что могло случиться, чтобы довести ее Хоэнхайма до слез. Возможно, что то настолько жуткое, что у нее у самой разорвется сердце. Она бросается к нему и внезапно понимает – он плачет от счастья, просто не понимая, как по-другому выразить свои эмоции. - Я думал, это тело… Я думал, я проклят, - Ван прижимается мягкой щекой и улыбается сквозь слезы – лохматый, с босыми ногами и едва набухающим животом, - Но… Во мне есть жизнь, Триша. - Конечно, - Триша кивает и приживается к нему, тоже начиная плакать. Счастье в ее груди греет ее еще больше. Она осторожно касается рукой живота и улыбается. - Интересно, он будет такой же золотой, как и ты, - Ван фыркает, смеясь. За окном вовсю разгуливается золотая осень. *** Эд приходит весной, в самый дождливый день – по окнам течет вода, а Хоэнхайм лежит совсем бледный и тихо бормочет от боли слова не неизвестном языке – он говорил это древний язык Ксеркса, его родной язык. Пинако обтирает ему лоб тряпкой и ругается, что ребенок такой же упрямый как и он. Триша сидит рядом и держит его руку. Иногда он сжимает ее – и Триша вспоминает, насколько ее муж сильный, хоть и такой дружелюбный, когда почти слышит скрип костей. - Какой же он упрямый, - Пинако пыхтит и споласкивает руки, - Уинри была куда сговорчивее. Хоэнхайм усмехается и тут же вскрикивает. Триша утыкается лбом в его руку и сжимает в свою очередь. Это будут долгие пять часов. На улице гремит гроза. - Он красивый, - Триша осторожно обводит пальцем по пухлой щеке и чувствует любовь, которую не может выразить словами. Ван бледный, но живой, тихо откинут на подушки и из-под полуприкрытых век скользят слезы. - Больно? – Триша вытирает большим пальцем соленые капли – Хоэнхайм прижимается к ее руке щекой. - Я когда-то был рабом. Бывало больнее, - Триша прижимается к своему мужу, чувствуя, как ее сильный муж льнет к ней все своим телом, - Но эта боль стоит того. Эдвард хмурится и ворочается, пытаясь найти нужное положение на руках у Триши. Ее грудь набухла от молока – такое случается у женщин-альф, если у ее партнера нет возможности кормить – это облегчение, потому что Ван настолько слабый сейчас, что вряд ли способен накормить голодного сорванца. Триша не может не беспокоится о состоянии своего мужа, но Хоэнхайм улыбается. - Я люблю тебя, - у него очень красивые губы и честные глаза. И сейчас здесь нет четырехсотлетнего человека с такой прорвой боли в глазах, что можно утонуть. Здесь Триша, Ван под ее ладонью и Эдвард в ее руках. Нечто, способное прогнать всю тьму со всего мира. Она наклоняется над ним и нежно потирается лбом о лоб, чувствуя, как золото волос слегка шуршит, подобно спелым осенним колосьям пшеницы. - Мой ответ ты и так знаешь.