Когда-нибудь

Не то чтобы Гэвин когда-то считал себя правильным взрослым, с моралью и прочей нравственной хуйней, но когда Коннор запрокидывает голову и заливисто смеётся, во рту у Рида скапливается ядовитая слюна. Он смотрит на белоснежную кожу, которая даже на вид мягче и нежнее, чем то, к чему он вообще когда-либо прикасался, и Гэвину хочется прижаться к мальчишеской шее губами, а потом зубами. Расчертить тонкую кожу дорожкой красных полос, потереться щетиной и провести языком, собирая привкус кожи. Облизать каждый сантиметр его тела, вылизать тонкие пальцы, погружая их в рот, пересчитать губами и языком позвонки на спине, целовать под коленями и тереться о бёдра, вдыхая естественный запах мальчишеского тела. — Детектив Рид…- озадаченно тянет Коннор и наклоняется ближе. — Вы хорошо себя чувствуете? — Нет, но мне определенно будет хорошо, если я завалю тебя прямо на этом диване — хочет сказать ему Гэвин, потянуть за край футболки и впиться, блять, ворваться языком в чужой рот. — Я в порядке, — отвечает он ровно, прилагая неимоверное количество усилий, чтобы не дать ни единой неправильной интонации проскользнуть в голос. Коннор неуверенно улыбается, не убежденный его словами и передает ему бутылку с водой. — Купил, пока вы тренировались, думаю, вам она пригодится. — Серьезно? Просто вода и никаких тебе полезно-оздоровительных коктейлей из всего, что нормальные люди не жрут? Тебя подменили, барби, — Рид незлобно дразнит и выпивает половину бутылки за раз — это определенно придает ему сил и восстанавливает ту часть мозга, что отвечает за совесть и стыд. Гэвину серьезно почти стыдно, что он застывает каждый раз, стоит Коннору сделать хоть что-то. Но честно, ему тридцать шесть и он не способен ничего сделать с чувством, что сердце сейчас проломит рёбра и само, блять, вложит себя в чужие руки с тонкими белоснежными запястьями. Особенно плохо Риду становится, когда он окончательно приходит в себя и снова может видеть: и ровный ряд зубов, мелькающий стоит Коннору улыбнуться, и очертания подтянутой фигуры под прилипшей футболкой, и трогательно прикрытые глаза, в беззащитном, доверчивом жесте. Ему, сукин ты сын, семнадцать лет, а ты, блять, коп! Гэвин старается напоминать себе об этом каждую свободную минуту, но стоит Коннору коснуться его, чтобы помочь, и Рид позорно капитулирует даже без борьбы. А позже в одиночестве он сжирает себя со всем дерьмом, понимая, как крепко и безнадежно влип. На чётвертом десятке жизни влюбиться как девчонка в кого-то, кто младше тебя в два раза, ходит в старшую школу и откликается на фамилию «Андерсон». — Хэй, барби, — зовёт его Гэвин, и да-да, как настоящий мужик, трепет другого мужика по волосам, — какие планы на вечер? Я нашел пару дисков с фильмами, и у меня еще осталась еда и пиво — как тебе идея? Пацан кривится на «пиво», но обрывается на полуслове и соглашается. Даже раньше, чем Гэвин успевает осознать, что только что позвал на свиданку своего…друга? Стажера? Мальчишку на которого он дрочит уже почти год? Коннор смотрит на наручные часы, объясняет что-то про Хэнка, быстро прощается и исчезает, обещая придти вечером. Рид молча смотрит ему вслед, всё еще слишком сбитый с толку, потом привычно трёт шрам на носу и не знает чего в нём больше: необоснованной надежды или зачатков разума. Гэвин честно старается не думать о том, что безнаказанно сможет облапать Коннора сегодня вечером, потому что это, пожалуй, лучшая часть. Мальчишка любит прикосновения, но вряд ли, конечно догадывается, что Рид хочет стянуть с него штаны и вылизать с головы до ног, как преданная дворняга. То, что он чувствует ненормально. Извращенно и грязно, потому что Коннор не заслуживает этого. Он заслуживает прогулок под луной, романтики и кого-то нормального, кого-то, кто не будет Гэвином. Но Риду плевать, он впервые чувствует себя так, словно кости разом вытащили из тела, только от одного взгляда мальчишки на себя. Это ли, блять, любовь? Если нет, то Гэвин не знает, что заставило его впервые смотреть, как кто-то нахрен спит, потому что в этом нет ничего увлекательного. Коннор почти не шевелился, дышал глубоко и ровно, а рот его чуть-чуть приоткрылся. Вот, пожалуй, и всё. Если не упоминать грязные фантазии Рида о том, как он хотел бы скользнуть в этот приоткрытый рот языком, пальцами, членом, да чем угодно, лишь бы почувствовать дыхание и ощутить теплую слюну. Но Гэвин, спасибо боже, только смотрел, и не понимал, как Хэнк мог отпустить своего драгоценного сына к кому-то наподобие него. Как мог не заметить жадный, голодный и абсолютно больной взгляд? Может быть, если бы Андерсон хорошенько врезал ему своей медвежьей лапой, вся эта чепуха вылетела бы сама собой. Вечером Коннор приходит ровно в восемь, как будто стоял за дверью, вымеряя время. Они вместе располагаются на диване, через пару минут мальчишка полностью увлечен фильмом, а Гэвин — Коннором. Фильм он уже смотрел, да и будет ли там что-то такое, что могло бы сравниться по значимости с Коннором? Рид смотрит за сменой эмоций, долго изучает взглядом профиль, потом скользит к бёдрам в домашних шортах самого Гэвина. Они великоваты, чуть потяни — сваляться. Риду очень, просто до боли в паху, хочется стянуть с мальчишки всё лишнее, прижаться губами к едва заметной дорожке волос ниже пупка, почувствовать гладкость и тепло кожи. Он уже видел однажды хрупкие тазовые косточки, их хочется укусить, облизать, широко проводя языком, надавить чуть сильнее, прижимая к дивану. Так, как Гэвину на самом деле хочется. Так, будто он имеет на это право. — Детектив Рид? — наконец слышит он, вырываясь из фантазий. — Все нормально? Вам…не интересно? «Пиздец, как интересно, — ловит Гэвин себя на поспешной мысли. — Как бы это было? Целовать Коннора. Встречаться с Коннором». — Хочешь заняться чем-то другим? — вряд ли пацан осознает, как это звучит, так же как вряд ли замечает болезненный блеск желания в чужих глазах. Гэвин отрицательно качает головой, кивает ему на экран и как только мальчишка отворачивается, с нескрываемым облегчением кладёт ладонь на свой полувставший член. — Смотри внимательно, — хрипло просит Рид, пока, вот блять боже, ласкает себя сидя буквально в метре от Коннора. Член болезненно пульсирует, с каждой минутой наливаясь и твердея, и Гэвин запускает руку в штаны, стараясь не привлекать внимания лишними движениями. Он скользит по всей длине, оттягивает кожицу, трёт пальцем головку и размазывает капельку предэякулята, представляя, как бы язычок Коннора вылизывал его по всей длине. Как мальчишка брал бы глубоко в горло, желая, чтобы Гэвин как следует оттрахал его рот, горячо и быстро. Рид почти видит, как бы Коннор захлебывался слюной сидя перед ним на коленях, пока Гэвин с оттягом натягивал его на свой член. Коннор издает безвольный стон, удивляясь чему-то на экране, и Гэвина прошибает с головы до пят кипятком. Он кусает изнутри щёку, чтобы не дышать рвано и громко, не материться, не скулить, от волн наслаждения, расходящихся по телу. — Коннор! — невольно тянет он, еле слышно, но тут же пугается и эта острая необходимость кончить, вместе с проклятым страхом быть замеченным почти доводят его до оргазма. Он набирает в грудь воздуха, чтобы сказать: — Какой же охуенный момент. Рид кончает в ту же секунду, пока Коннор вглядывается в экран, соглашаясь, что момент и вправду пиздец какой классный. Гэвин может поклясться, что его взгляд облизывает мальчишку от макушки до кончиков ногтей на ногах. Рид ласкает его взглядом, потому что не может прикоснуться и одновременно представляет, как было бы классно, если бы сперма осела не на его ладони, а на лице Коннора, на его языке. Он был бы не прочь заставить мальчика проглотить её, вместе со слюной во время поцелуя, а потом раздвинуть Коннору ноги и заставить кончить от того, как мокро и горячо Гэвин бы сосал. «Или раздвинуть ноги и дать ему выебать меня до звезд перед глазами». Если это Коннор — Гэвин не против. Но в конечном счёте он бы сделал всё, чтобы мальчишка остался с ним. Рид помнит себя семнадцатилетним подростком и если честно до усрачки не хочет, чтобы Коннор был хоть в чём-то похож. Он не хочет быть для него развлечением, опытом или способом угомонить гормоны. То есть Гэвин, конечно, не против трахаться как ебанные кролики, но он как настоящий мужик, хочет, чтобы с утра Коннор смотрел на него теплым взглядом карих глаз и, блять, шептал о том, как он его любит и как с ним счастлив. — Ты не закрыл окно, — тянет Коннор и двигается ближе, чтобы упереться холодными ногами в бедро Гэвина, впрочем, не отнимая взгляд от экрана. И это так органично вписывается в фантазии Рида, что тот не сразу понимает, звучит ли голос Коннора у него в голове или на самом деле. Хрен его знает, почему пацан был таким мерзлявым, но Гэвин, честное слово, готов никогда больше не открывать окна, если это будет единственным условием Коннора. — Хэй, твои ноги всегда были такими мелкими? — усмехается он, ведёт кончиком пальца по стопе Коннора, заставляя того поджать пальцы. — С ума сойти, барби. Только не говори, что до сих пор обуваешься в магазине для детей. Коннор не отвечает, но снова поджимает пальцы и дёргает ногой, реагируя на щекотку. Гэвина никогда не привлекали чужие ноги, но ему нравятся маленькие и узкие стопы мальчишки, он бы мог ласкать их целый день. И он, блять, без понятия, почему Коннор принимает это как должное, будто каждый его знакомый мужик, что вдвое старше, мнёт ему ноги, обливаясь слюной. « Я хочу её поцеловать», — сдавшись, думает Гэвин, обводя большим пальцем косточку на щиколотке. Пацан ворчит, но ногу не убирает. Рид с особой желчью напоминает себе, что Коннора это не смущает, ведь мальчишка не видит в нём кого-то особенного. Он для него старший товарищ, человек на которого можно равняться (это еще, конечно, под большим вопросом), наставник или в лучшем случае друг. Коннор его не любит. Едва ли в его голове вообще бродят такие мысли. Коннор двигается ближе, ловит его руку, обдавая пальцы теплом, и сжимает. Рид на мгновение замирает, лишенный сил как-то сопротивляться. Он позволяет мальчишке оттянуть свою руку от чужой щиколотки, желая, чтобы этот момент длился как можно дольше. — Щекотно, — ровно поясняет он. — Не могу сосредоточиться, когда ты так делаешь. — Я не буду, — обещает Рид, хотя, чтоб его драли черти в аду, он готов опуститься на колени и зацеловать Коннору всё, начиная от стоп и заканчивая макушкой. Жалко и беззащитно, но, что, блять, он может сделать? — Ты предупредил папочку Хэнка, что останешься сегодня здесь? — Да, сказал, что не успел сделать задание, — чуть насмешливо объясняет мальчишка. — Я настолько тебя испортил, барби? Врешь своему старику, ай, как нехорошо. — Детектив Рид, я… Гэвин не слушает, потому что, твою мать, не хочет ничего слышать. Зато он вдоволь может насладиться мыслью, что сегодня ночью Коннор будет здесь, будет с ним, пусть даже не в том смысле, в котором ему бы хотелось. Рид никогда никому бы не уступил свою кровать, но, будем честны, ему до безумия хочется, чтобы малыш был в его постели, ворочался на тех же простынях, на которых спал Гэвин. Это возводит его чувство собственности почти в абсолют. В итоге многим позже Коннор всё-таки засыпает на диване, в середине их ленивого разговора. Он доверчиво жмется к бедру Гэвина, так что у того даже исчезает мысль трахнуть мальчишку, и он просто сидит, зарывшись пальцами в мягкие волосы. Он не следит за прошедшим временем до тех пор, пока не чувствует себя сонным и как никогда открытым. Несколько секунд он колеблется, нужно ли перетащить спящего Коннора на кровать или оставить здесь, чтобы не будить, и в итоге Рид всё же подхватывает достаточно тяжелое (откуда только что взялось) тело и переносит в спальню. Ему охуеть как хочется лечь рядом, прижаться или, хотя бы просто коснуться, но вряд ли с утра в сонном дурмане он сможет внятно объяснить, какого хера делает. Не то чтобы у него вообще хоть когда-то было достойное объяснение. — Коннор, — ласково, но тихо зовет он, боясь нарушить чужой покой. — Мой Коннор, — мысленно исправляется он. — Спокойной ночи, барби. И да, он по-настоящему ласково целует мальчишеские скулы, вдыхая едва заметный запах чужого тела, и чувствует, что умирает где-то внутри. Он возвращается в гостиную, представляя, какого это было бы проснуться и увидеть не серые стены, а Коннора в лучах утреннего солнца. Гэвин бы позволил себе рассмотреть все родинки на его теле, прежде чем разбудить своего юного любовника чем-то достаточно приятным. Он бы хотел, чтобы Коннор тянул к нему тонкие руки, сонно щурясь и улыбаясь, чтобы погладил его по голове или лицу. Потом мальчишка сварил бы кофе, потому что у него неизменно получается лучше, чем у Гэвина. Рид бы мог целовать открытые плечи и шею, пока Коннор возился бы у плиты. Где-то между этими идеалистическими мечтами и хреновой любовью, прошибающей ему грудь, он и засыпает. Он успевает лишь подумать, что сейчас Коннор его. В его постели, даже если самого Гэвина там нет. Рид охренеть как влюблен в мысль, что однажды сможет сказать заветное мой, смотря прямо в мальчишеские ласковые глаза. В следующий раз он видит Коннора только через несколько дней в участке, куда тот забегает после школы, и не то чтобы Гэвин не рад, но глупое счастье на лице подростка настораживает. — Я скучал по тебе, — хочет сказать Рид. — Я познакомил отца с Эммой, — неожиданно объясняет Коннор раньше, чем Гэвин успевает открыть рот. Наверное, солнце в личной планетарной системе Рида перестаёт греть или к херам взрывается в этот момент. — Она ему понравилась. Думаю позвать её к нам на выходных. Она замечательная, — добавляет Коннор, будто прошлых слов было недостаточно. Он, наверное, меняется в лице, потому что мальчишка перестаёт улыбаться и смотрит непонимающе. У Гэвина внутри всё сжимается, вызывая спазмы. И нет, дело не в том, что он боится — он уверен в малолетней пигалице нет ничего, что увлекло бы Коннора надолго. Не в том, что у мальчишки скачут гормоны, и он ищет, на ком бы их выплеснуть. Дело в том, что кто-то, кто-то не он, будет трогать Коннора, и это вызывает у него вполне обоснованную ярость. Гэвин, блять, любит его, чертовски сильно, так, как любить не должен и эта больная одержимость затуманивает ему рассудок. Он бы хотел прижать мальчишку прямо к стене в Департаменте и засосать так, чтобы болели губы, вылизать ему нёбо и зубы, обсосать язык, чтобы любые мысли о ком-то другом вылетели у Коннора из головы. Он так много раз это представлял, что, кажется, уже может почувствовать сладкий привкус чужих губ. Он хотел этого, но еще больше хотел, чтобы Коннор тоже в этом нуждался. Чтобы желал поцелуев Гэвина, его присутствия, его рук на своём теле и губ на теплой коже. — Кхм… Ну, предохраняйся, барби. Хочешь пару безотказных советов? — Эмма не такая! Мы познакомились в клубе. Ну, в клубе по астрологии, помнишь? — Ну, конечно, Нострадамус. Итак, вы две зануды? Серьезно, кто вообще в наше время знакомится в клубе по астрологии? Коннор фыркнул и пихнул его в плечо. Гэвин пропускает его вперед, чтобы полюбоваться на подтянутую задницу. Затем бросает взгляд на часы, убеждая, что у них еще полно времени. Коннор уже отвлекается: говорит что-то о делах, о новых законах, приветливо улыбается знакомым из департамента. Рид смотрит на яркую мальчишескую улыбку и не может представить, как это, если всё, начиная от ямочек на щеках, и заканчивая тонкими лодыжками, будет принадлежать не ему. Личное дело Эммы Лоренс оказывается на его столе в ближайшее же время. Девочка самая обычная, Гэвин на таких в своё время даже не обращал внимания, но Рид всё равно кипит внутри, стоит только увидеть карие, чуть сощуренные глаза на фотографии. Будто она над ним смеётся. Гэвин со злорадством думает, что не составит труда поменять мнение Коннора об этой девочке, сказать лишь пару небрежных слов, заставить задуматься. Он не оставит место в сердце Коннора для кого-то другого. Заставит смотреть только на себя. Скажет, наконец, всё, что чувствует, что убивает его и что возносит к небесам. А потом поцелует, крепко и жадно, клеймя этот рот со сладкими губами собой навечно. Когда-нибудь так и будет. Когда-нибудь, когда Коннор ещё немного подрастёт.