Пока слезы не смоет дождь

Кровь застилала глаза, текла противным липким ручейком по замученным конечностям. Тело пронизывала нестерпимая боль, полыхая адским огнем. Сознание перестало нормально функционировать, рассудок вот-вот обещал бесповоротно, безвозвратно, неумолимо помешаться, съезжая ненадежной крышей. Оголенными проводами искрились внутренние нервные окончания, готовые пустить последний смертельный импульс тока по телу. Казалось, сердце скоро остановит свой бег, уже пропуская по несколько реанимирующих ударов. Кислород острыми кольями-шипами разрывал надорванные легкие, пытаясь хоть как-то вдохнуть капельку жизни, капельку смысла, капельку души, потому что своя давно и бесславно погибла. Так хотелось остатками сознания покинуть тело, живущее своей деструктивно-неостановимой жизнью. Порча кроваво-змеиными узорами расползалась по коже, захватывая Чую в свои нерушимые оковы. Он не понимал, что делал и в принципе не хотел этого понимать, потому что точно знал, что делал что-то в корне не то. Он не видел ничего, только чувствовал боль и семь кругов личного ада. Единственное что смогло дойти до отказывающего мозгового центра, был собственный, но сейчас такой чужой и далекий смех, разрывающий атмосферу. В голове крутилось множество вопросов, заводящих в глухой тупик: «Почему именно я?», «Почему это ад во плоти?», «Почему так безумно больно?» и еще много и очень много вопросов «Почему?», на которые видимо ответа найти не суждено, сколько не пытайся. Был еще один, наверное, глупый, но так сейчас необходимо важный вопрос: «Я все еще я?» Накахара ощущал себя в вакууме, самом ужасном состоянии из всех, когда ты не чувствуешь пол под ногами, потолок или небесный ограничитель, не понимаешь где ты. У тебя нет никаких прав. Не сметь видеть, говорить, дышать. Не сметь… …жить?.. Время текло бесконечным потоком без начала и конца, русла и направления. Текло сквозь пальцы и грустные опущенные полумесяцы ресниц. Чуя очень устал. Еще немного и он уже никогда не проснется от ужасного затмения. Тело разнашивалось, ломалось, рассыпаясь на мелкие куски. Легкое касание и все резко прекращается. Появляется ясность, он снова был самим собой, а не страшной своей копией-монстром. Он так устал, как все осточертело, хотелось спать. И почему же за возвращение в реальность он должен благодарить человека, которого он ненавидит всеми фибрами израненной души. - Ты сегодня хорошо справился, крошка Чу-чу. – С ухмылкой на губах пролепетал тот самый человек. - Зат.. кнись.. тупая рыбина… - Чуя презрительно взглянул на почти кошачьего плута, почему-то именно так ассоциировался этот человек. – Ненавижу.. Накахара стоял на коленях, так унизительно, перед Дазаем, продолжающим ухмыляться таблом, по которому так хотелось проехаться кулаком – с чувством, с силой. Лыбился, сука такая, скрестив на груди руки. Чуя молча гневался, прикусывал от бессилия губы, пытаясь не свалится в манящий обморок. - Донеси меня до штаба, ублюдочный.. – из последних сил прошипел рыжий юноша, с таким омерзением и презрением продолжая буравить напарника взглядом. - Я тебя донесу, а ты кое-что для меня потом сделаешь, – губы Дазая, протанцевав, состроили ухмылку еще более гадкую. Чую раздражало то, что он всегда улыбался фальшивой, сотканной из собственных боли и власти улыбкой. Почему-то Накахаре эта улыбка именно такой – до правды лживой, до счастья грустной и самую малость на голову больной, нравилась вызывала отвращение. Осаму точно был неисправимым психом. Он за секунду одной только улыбочкой смертника мог вселить животный, неконтролируемый страх, чувство полной ничтожности по сравнению с ним – всея-господином-самой-Судьбы. Псих еще, потому что Чуя устал вытаскивать напарника из петли, обрабатывать самонанесенные раны, срываться, бросать все и лететь к этому эгоистичному придурку просто из-за того, что тот не отвечает на звонки. А сейчас он еще и что-то просит за то, что на самом деле является его обязанностью! Думать уже не хотелось, как-то было лень, да и зачем вообще? Все равно за него уже давно все решил Осаму, он просто опять является пешкой в его очередной многоходовке. Чуя всегда удивлялся, как в таком как Дазай сочетаются сразу несколько личностей. За пол оборота переходить из режима шута в хладнокровного самого молодого Исполнителя Портовой Мафии, а после падать в бушующее море, неостановимый водоворот апатии и депрессии, из которого вытаскивать его будет, конечно же, Накахара. А ведь это ни тому, ни другому не нужно. Каждый из них помнил слова Мори: «Не дайте друг другу умереть раньше времени, легко, ведь так?» - Сдохни, наконец.. – шикнул рыжий мафиози на бинтованного, стараясь подняться на ноги, но вновь падая на колени. Раздается негромкий смех и аплодисменты. Смешно тебе, ублюдок, да?.. - Дазай! – в комнату с криком врывается Накахара, снося гравитацией стол, приставленный к двери. Внутри проносится целый вихрь абсолютно не описываемых эмоций, сравнимый лишь с ощущением, когда к коже прикасается раскаленный металл: хочется оторвать от себя этот обожженный ошметок вместе с железкой, при виде Дазая свернувшегося калачиком, лежащего в луже собственной крови. И сколько же он находится в таком состоянии? - Зачем ты пришел?.. – с гортанным хрипом Дазай, не меняя положения, прошипел в ответ Чуе. Рыжий мафиози фактически подлетел к напарнику, осматривая новонанесенные раны. Мда, и как же при, такой кровопотере и ранах он вообще еще в сознании и может отвечать? Снова, снова он пытался сделать это. Накахара судорожно набирает номер скорой, снова называет адрес квартиры суицидника, ровно, как и пол месяца назад, снова подходит к Осаму и туго перевязывает раны уже поношенными грязными, с разводами крови, бинтами, сдерживая накатывающую панику. После этого Дазай пытается встать, но падает на колени, а Чуя подхватывает теряющего сознание Осаму на руки и перекладывает на футон. Еще, казалось бы, незначительное количество минут до приезда скорой проходят в молитвах Богу, в которого Накахара никогда не верил и нервного хождения из угла в угол. А ведь я не смеялся тогда... - Считаю это за положительный ответ, малыш Чу-Чу, – бинтованный успевает подхватить рыжего до того, как тот покачнется и свалится на землю без памяти, - Ненавидь меня так же сильно, как я желаю смерти, my sweetheart.