Ils etaient vieux avant que d'etre

      Тюрьма - это условная стена, которая делит твою жизнь на до и после, на рай и ад. Ты врезаешься в эту стену со всего маха, пытаясь либо сломать ее, просто проломить собой, либо перелезть, преодолеть каким-нибудь хитрым способом, лишь бы снова оказаться по ту сторону, где осталась твоя свобода. Некоторые ломаются и предпочитают так сильно удариться об эту стену, чтобы наверняка разбиться, и тогда душа покинет тело и обретет другую свободу, настоящую. Последний вариант Мотылек решительно отвергал, гордость не позволяла так просто сдаться, он никогда не пасовал, ни перед угрозами бандитов статусом повыше, ни в драках, даже если силы были неравны, ни тем более перед заточением в тюрьме. Временным заточением. В Мотыльке был стержень, он это знал, но пока не думал о том, насколько этот стержень на самом деле прочен, в жизни его еще не было слишком тяжелых испытаний, с помощью которых он мог понять, насколько сильна его воля. Впрочем, эта чертова дыра наверняка поможет ему это выяснить.       Тюрьма это то место, где остро начинаешь ценить все, что имел, все что потерял. Причем ценить не пресловутые материальные вещи, но возможности, которые раньше открывала перед тобой свободная жизнь, но которые ты не замечал, они были обыденностью, ты принимал их как должное и даже не подозревал, что когда-нибудь у тебя все это могут отнять. Возможность сесть в поезд и отправиться куда угодно, возможность бросить работу, сказав, что тебе надоело, и ты увольняешься, возможность найти себе другое занятие, возможность выбирать себе обед из разных блюд, спать, сколько захочется, читать книги или газеты, обнимать женщину или мужчину, и еще миллион возможностей, которых в тюрьме ты лишен. С этим нелегко смириться. Дега чувствовал, как несвобода парализует его, он словно попал на другую планету, где его витиеватая ровная речь никому не понятна, где никому не сдались его манеры и вежливость, в этом мире все решает сила и возможно деньги, если они у тебя есть и если тебя за них никто не прирежет. Луи был слаб физически, но мозги у него работали, в первую же ночь на корабле по пути сюда с него тут же слетела самоуверенность и некоторая надменность. Сначала он смотрел на заключенных с неким сочувствием, его окружали необразованные уголовники, они были ниже него, к тому же он надеялся, что жена в скором времени поможет ему выйти на свободу. Но стоило ему увидеть, как легко эти люди отнимают чужую жизнь ради сущей мелочи, он понял, что это для них он ничто и с ним расправятся так же просто, не моргнув и глазом. Скрывая за смелостью страх, он принял предложение Мотылька о защите, хотя понимал, что ему тоже нельзя доверять, здесь вообще никому верить нельзя. Однако, как выяснилось, Анри Шарьер был единственным, кому было на него не плевать.       Между ними не вспыхивала никакая страсть и дружба не пришла сразу же, просто в какой-то момент они оба поняли, что кроме друг друга в этом месте у них больше никого нет. Дега цеплялся за Мотылька как за единственного защитника от окружающей дикой жестокости и грубости. Шарьер видел в Луи беззащитного, словно малое дитя, интеллигента, неспособного за себя постоять, не знающего как говорить с людьми, понимающими только язык силы. Их близость была будто бы вынужденной, временной, по крайней мере, так изначально это видел Анри. Он убеждал себя, что страсть, с которой по ночам он вжимается наэлектризованным от возбуждения телом в Дега, это просто голод плоти, который он утоляет как может. Как только они выберутся отсюда, все это закончится, и он больше никогда не прикоснется к Луи как к любовнику. Мотылек ни разу его не поцеловал, считая, что это крайняя граница, для него поцелуй - вроде признания в любви, в каком-то роде печать, которой ты физически скрепляешь себя с другим человеком. Шарьер хотел это подчеркнуть - они делают это только потому, что выбирать не из чего.       Совсем иначе это воспринимал Дега, который под давлением обстоятельств и в виду своей крайней чувствительности начал испытывать к Мотыльку романтические чувства. Анри был честен, намного более человечен всех остальных заключенных вместе взятых, не нянчился с ним, но и в обиду не давал. Помогал выжить в этом аду человеку, который никогда не сталкивался лицом к лицу с неприкрытой агрессией и настоящей жестокостью. Вообще-то Дега и сам понимал, что жена не вытащит его из тюрьмы, только признавать это не хотел. Ему хотелось надеяться, что она все же любит его. Он верил в идеал любви, потому и сказал, что будь она на его месте, он бы сделал все, чтобы ее вызволить. Но Шарьер убил эту надежду лишь парой вопросов, и Дега пришлось расстаться со своей красивой иллюзией, признать, что без Мотылька он никогда не сможет отсюда сбежать. В Анри ему легко было влюбиться, какое-никакое, а чувство это помогало ему жить день за днем, такой Луи был человек. Поэтому когда однажды ночью Шарьер все же не сдержался, на самом деле это сблизило их больше чем любой поцелуй или признание на словах. В месте, где они оказались, эти краткие минуты их общего единения были минутами свободы, возможностью почувствовать себя живыми, не потерянными для этого мира.       Когда они вместе несли тело Жюля, который попытался сбежать и убил стражника, за что поплатился головой, когда потрясенный увиденной казнью и тяжестью мертвеца в своих руках Дега не смог нести труп дальше в джунгли, когда сопровождающий их конвоир начал без всякой жалости стегать Луи плетью, Мотылек не выдержал. Не смог просто смотреть, как на его глазах совершается столь бессмысленное насилие, не смог видеть как Дега, не способный сопротивляться, вскрикивает от боли с каждым ударом все громче. Поднимая камень, Анри не думал о последствиях, но уже после того, как он обрушил его на голову конвоира и когда тот упал к его ногам, моментально пришло осознание: "Я убил его!" - а это значит, что следующим, кому мадам Гильотина отсечет голову, будет он. Инстинкт заставил его рвануть в джунгли, в неизвестность, в отчаянной попытке спастись, потому что он просто не мог спокойно сдаться и пойти на казнь, ему теперь было нечего терять. И он оставил за спиной Дега, ищущего на земле свои очки, зовущего его, беспомощного Дега, который не виноват в том, что произошло.       Довольно скоро Мотылька предсказуемо поймали. - Мы переведем тебя на остров Сен-Джозеф, где ты проведешь два года в одиночной камере. Это не реабилитация, мы знаем, что это бесполезно. Мы сделаем все, чтобы тебя сломать, - начальник тюрьмы обходит его по кругу и останавливается лицом к лицу с Шарьером, - Там происходят странные вещи, особенно с теми, кто не теряет надежды. Там нет места надежде, там лишь тишина.       Анри смотрел в глаза начальника тюрьмы и думал, что черта с два им удастся его запугать. Конвоир, которого он ударил, выжил, а значит, Мотылек останется жив, но его ждет карцер, два года одиночества - звучит не так страшно как оказывается на самом деле. На самом деле одиночество это мучительная пытка, которая едва не парализовала его волю. Когда тот самый конвоир пришел навестить его, Анри даже обрадовался тому, что с ним хоть что-то происходит. Пускай он не мог ударить ублюдка в ответ, зато он мог сопротивляться, поднимая глаза снова и снова, получая за это удар за ударом. Им не удастся его сломить, только не его. Шарьер улыбается, истекая кровью, прикладывает палец к губам, призывая мужчин к тишине. Он почти не чувствует боли, но когда дверь за его "гостями" с лязгом закрывается, отсекая Мотылька от всего мира, одиночество вновь обрушивается на него лавиной.       Неизвестность, тишина и невозможность хоть что-нибудь делать убивали его, пока в ведре, принесенном ему для нужд, он не находит половинку кокоса и записку: "Отныне в твоем ведре каждый день будет кокос". Радость оглушает, причиняет боль, он едва не плачет. Дега жив. Не забыл его. Более того - он смог провернуть такое под носом у надзирателей. Мелочь, всего лишь половинка кокоса, но для него это - все. Ниточка, связывающая его с миром, с Дега, мелочь, которая не даст ему свихнуться здесь. Мотылек не надеялся, что у Луи получится в самом деле каждый день посылать ему кокос, но в следующем ведре он обнаруживает обещанный гостинец. Шарьер готов молиться за Дега всем богам, его переполняет тепло, лучше подарков ему еще никогда не делали, ради него Дега невероятно рискует. Неужели стал таким смелым?       И он вспоминает этого хрупкого неудавшегося миллионера в круглых очках, его терпкий, невероятный запах, его мягкость, готовность. То, как они были друг у друга. Теперь он вспоминает об этом без отвращения, но с благодарностью, надеясь, что когда-нибудь сможет сказать Луи спасибо за то, что тот просто есть.       А потом даже эту малость, в виде половинки кокоса, у него отнимают. Заключенный, который передавал ему подачку, попадает под раздачу первым. Анри цепенеет, слыша за дверью крики и звуки ударов, видит, как в камеру к нему затекает вода окрашенная кровью. То, что парня, передающего ему кокосы, убили, одновременно заставляет его выдохнуть, потому что теперь тот не выдаст Дега, но в то же время его охватывает ужас - человек, который решился ему помогать, теперь мертв. Единственную нить, связывающую его с миром, оборвали, Луи больше не сможет ничего ему передать. Начальник тюрьмы настаивает, чтобы он выдал того, кто присылал ему кокосы. Мотылек поднимает брови, опуская глаза, давая понять, что не скажет. Пусть делают с ним что хотят, он не скажет ничего. Даже когда ему угрожают голодом, он молчит. - Жертвуешь своей жизнью ради другого?       Да. Он пожертвует жизнью ради другого. Ради Дега. Последнее ценное, что у него осталось, пусть и за стенами этого карцера - им не отнять у него это. Даже если ему придется ради этого умереть. Они не сломают его.       Одиночество, тишина, теперь еще голод. Мучительная пытка. Медленная смерть. Шарьер впадает в апатию, не в силах даже ходить из стороны в сторону по своей клетке, как загнанный зверь, он не шевелится - экономит энергию. Мысли текут вяло, организм агонизирует, привыкая к урезанному на половину пайку. Анри проводит пальцами по своим ребрам, и там где когда-то было крепкое тело, сейчас торчат кости, как на доске для стирки. Но даже когда начальник тюрьмы является к нему снова, на этот раз с миской супа, говорит, что суп с мясом, и этот суп Мотылек получит, если назовет одно лишь имя. Голова кружится от мясного запаха, во рту собирается вязкая слюна, он зачерпывает ложку, но находит в себе силы от нее отказаться. Никакого имени они от него не услышат. Он еще не сломлен. Он все еще способен сопротивляться.       Последняя капля, когда в наказание за упорство у него отбирают свет. Анри сидит в темной коробке, наедине лишь с самим собой, своими мыслями, своим Я, которое начинает играть с ним злые шутки. Он чувствует, как его стержень начинает трещать, буквально ощущает место надлома, это настолько больно, настолько невыносимо. Порой он жалеет, что отказался от миски с супом, что отказался назвать имя, а потом ненавидит себя за эти мысли. Тонкие пальцы вцепляются в собственное горло, в попытке закончить свои мучения, но ему не хватает сил себя удавить. Он сражается с моментами позорной слабости, когда кажется, что Дега не стоит его страданий. Когда он думает, что хочет поскорее умереть, ждет когда наконец дух покинет его тело, но сквозь все это просачивается разум, который твердит, что он не имеет права сдаваться, что дело не в Луи, а в том, чтобы доказать самому себе, что он человек и его не сломить. Если он умрет, то искупит все грехи, что совершил когда-либо, а если нет, то непременно выберется сначала из карцера, а потом и из этой чертовой тюрьмы, чего бы это ни стоило. Если он сможет пройти через все это, то ничего в жизни ему уже не будет страшно.       Больной разум помогает пережить заточение, подкидывая Мотыльку видения, погружая его в забытье, в состояние нереальности, тогда в темноте перед собой Анри видит Дега. Сходить с ума все равно, что идти по скользкому льду, пытаясь сохранить равновесие, момент падения растянется на целую вечность, а вместо льда под ногами окажется бесконечная бездна. Сумасшествие не мука, а скорее спасение, Шарьер не сопротивляется своим видениям, это куда лучше пустой камеры и черноты вокруг. Самое забавное, что он не видит жутких картин, которые ему прочил начальник тюрьмы, потому что понимает, что ничего страшнее его нынешнего положения нет. В своем безумии Мотылек даже находит смысл, понимая, что жизнь его была пустой еще до тюрьмы, потому что он дурак, думал только о деньгах, не понимая, что ценность жизни совсем в другом. Прелесть жизни в ощущении теплого солнечного света на лице, в прохладном ветре, в затяжке сигареты и в половинке кокоса. Прелесть в близости с другим человеческим существом, в ласковых прикосновениях, в шепоте на ухо. Пустой сейф - вся его жизнь, нагромождение заблуждений и ложные чувства.       Он не помнит, как его выволокли из карцера, не помнит толком, как оказался в лазарете. Но постепенно он пришел в себя. Мир вокруг ошеломил его своей яркостью. Свежий воздух, дневной свет, голоса других людей, запах моря сквозь запахи лазарета. Жизнь, он вернулся к пульсирующей и горячей жизни. Врачи решили, что он сошел с ума, глядя, как он реагирует на все вокруг, словно он впал в детство и заново открывает для себя мир. Мотылек понял, что когда тебя считают помешанным, то ты вроде как совсем не опасен. Он решил и дальше поломать комедию, чередуя буйные припадки с приступами полной апатии.       Пока однажды к нему не явился Дега. Аккуратный до жути, все пуговички на рубашке застегнуты, в таких же очках своих круглых, но все же другой. Больше не наивный ребенок, судя по его лицу, Луи тоже хлебнул за эти два года, однако же не сломался. - Мотылек... - Дега касается его руки, не веря, что Анри живой, внутренности завязываются узлом, но, кажется, Шарьер не слышит его, ведь он даже бровью не повел, когда Луи присел рядом с ним. Значит, он правда сошел с ума и разговаривать здесь не с кем, - Я хотел придти раньше, но боялся, что ты не захочешь меня видеть... - он смотрит на мужчину, видит печать страданий на безучастном лице, сердце сжимается, он никак не мог помочь ему, - Прости. Это из-за меня ты здесь... - Дега цепляется за его руку, пытается сдержать слезы, тут же решает перевести тему, - Как ты и предполагал, с апелляцией возникли проблемы, но у моей жены все прекрасно, она вышла замуж за моего адвоката...       Мотылек едва сдерживается, чтобы не засмеяться, но благо долгое пребывание в карцере научило его держать все в себе, с тем же равнодушием на лице он произносит: - Ну и хер бы с ней тогда... - улыбается уголками губ, переводя взгляд на Луи, на лице которого видит радостное изумление, голова начинает кружиться от того как сильно ему хочется притянуть это смуглое лицо к себе. - Ах ты сукин сын, я думал ты с катушек съехал... - вполголоса проговаривает Дега, оглядываясь по сторонам, проверяя не смотрит ли на них кто-нибудь. Анри прикладывает палец к губам, призывая друга вести себя тише. - Таков замысел...       Он смотрит Луи в глаза с задумчивой полуулыбкой, смотрит и хочет столько всего сказать и сделать. Чертов Дега кажется все таким же хрупким, пусть и не столь невинным как раньше, шрамы на лице определенно придают ему веса. Пока они договариваются о побеге, Шарьер то опускает взгляд на губы Луи, то поднимает глаза к его глазам, теперь горящим надеждой, ожившим и чертовски прекрасным. Значит в воскресенье. - Ты сможешь прийти сюда ночью? - спрашивает Мотылек, пристально глядя на Дега, что по-началу не совсем понимает к чему клонит мужчина, но потом до него доходит и он чувствует, как все нутро у него переворачивается. Луи смущенно опускает глаза, часто моргает. - Я не знаю, я могу... попробовать, но не обещаю, что... - он не надеялся, что Мотылек еще помнит, еще хочет с ним... - Попробуй, - перебивает Шарьер, прежде чем взять Дега за грудки и поднять его на ноги, рыча, - А ну убирайся! Убирайся отсюда! Уходи! Давай, вали!       Луи пугает эта резкая перемена, он теряется, когда Анри отталкивает его от себя, однако тут же понимает, что Мотылек играет, по его взгляду он видит, что это все не взаправду. - Этот парень псих! Совсем с ума сошел! - восклицает Дега, подыгрывая и убираясь из лазарета под шумок.       Он дрожит, быстро добираясь до более уютного барака, куда его переселили после того, как он получил должность в тюремной канцелярии. Как ни крути, а образованные люди нужны везде и это его спасло. Здесь его не сковывают колодками на ночь, Луи доказал, что не сбежит, он был очень послушен, даже слишком... Его охватывает волнение, сердце колотится как сумасшедшее, в голове крутятся слова Мотылька: "Ты можешь придти сюда ночью?". Все эти два года он думал об Анри, о них. Конечно в основном желание выжить двигало им, благодаря чему он добился того положения в тюрьме, какое занимает сейчас, но все же ни на день он не забывал о Шарьере. С замиранием сердца подслушивал разговоры тюремщиков, которые обсуждали Мотылька, говорили о его упрямстве и удивлялись, как он еще не помер. Дега думал, что Анри его выдаст, но этого не случилось, это вселяло надежду, это ли не доказательство того, насколько крепка их дружба, их... отношения. Луи хотелось думать, что для Мотылька все что между ними было это нечто большее, он ведь знал, что Шарьер врал, расписывая какую красотку представлял на месте Дега по ночам. - Ты можешь придти сюда ночью? - вновь звучит в мыслях знакомый голос.       Он постарается, обязательно постарается. И ему это удается. В пятницу, под самое утро, в час, когда ночь особенно темна перед рассветом, подкупив сторожа, Дега прокрадывается в лазарет. Мотылек ждет его в туалете, они смотрят друг на друга несколько секунд, а потом Анри вдруг оказывается перед Дега, сгребая его в охапку, прижимаясь губами к его губам. От этого дыхание Луи застревает в горле, он чувствует как щетина мужчины приятно колет лицо, размыкает губы, несмело целуя, и сдается под внезапным напором Мотылька, который с жадностью проникает языком в его рот и целует. Целует словно голодный зверь, одержимо и сокрушающе, и Дега сдается ему, отвечает, дрожит от волнения и чувственных ощущений. Анри не может остановиться, слишком давно он думал об этом, мысленно решался, стирал в своей голове сомнения и барьеры. Целовать Дега было не противно, из-за того что тот тоже мужчина, дело оказалось не в этом, все дело в том как об этом думать, вот и все. Шарьеру было плевать теперь, как это выглядит со стороны и что о нем подумают, как это назовут, главное чтобы охрана их не поймала за этим, но даже это придавало происходящему остроты.       Луи касается дрожащими пальцами его лица, пока они тяжело дышат друг другу в губы. Никаких слов не нужно, слова не нужны, все и так понятно, ясно как день. Любовь ли это? Анри был не уверен в том, что вообще знает, что такое любовь. Ему некогда было думать об этом, он прижал Дега лицом к стене, впиваясь губами в его шею, пробуя на вкус соленую кожу, он укусил Луи за ухо и тот вздрогнул, выдохнув. Все такой же отзывчивый как тогда, в первый раз. Нет, теперь все будет иначе, не так бездушно и по животному. И чувствуя в себе Мотылька, Дега ощущает, что теперь Анри обнимает его иначе, не боится проявить нежность и ласку, несмотря на то, что врывается в него сокрушительными болезненными толчками, потому что слишком долго его мучил голод, потому что страсть застилает разум, лишает контроля. Луи все понимает, пусть и не может представить, каково это провести два года в заточении, все же он слишком много должен Мотыльку, все же острое удовольствие пронзает его тело, ударяет в голову, а чувство любви заполняет его до краев. Шарьер так сильно возбужден, что спустя всего несколько мощных движений он чувствует, как изливается с силой, достигает пика, судорожно прижимая Дега к себе, зарываясь носом в его плечо. Он разъединяет их тела лишь спустя пару минут, разворачивает Луи к себе, рассматривает его лицо в неровном свете тусклой лампочки. - У тебя было с кем-то? - хрипло спрашивает Мотылек, видит, как Дега отводит глаза, он не хочет слышать ответ, резко отходит, поправляя одежду, поворачивается спиной. Конечно, ведь когда его отправили в карцер, больше некому было защищать Луи от других. Дега в свою очередь не хочет говорить о том, что ему пришлось пережить на пути к должности в канцелярии Сен-Лоран-дю-Марони. Внезапно его охватывает страх, он приближается к Анри, несмело касается его плеча, бормочет: - Я думал о тебе, все это время, для меня не было никого важнее тебя... Мотылек, - он не знает куда деться, - Пожалуйста, Анри, не отворачивайся от меня... Шарьер прижимает ладонь ко лбу, закрывает глаза и дышит сквозь зубы. В ушах нарастает гул и постепенно стихает. Другой рукой мужчина нащупывает Луи и сгребает его в объятия. Глупый Дега, трогательный, не достойный быть здесь Дега. Но он вытащит его отсюда, они вместе выберутся, чего бы это ни стоило, у них должно все получиться. - Скоро мы будем свободны, Дега. Ты будешь рисовать, сколько влезет, мы будем спать целыми сутками, пить вино, наслаждаться жизнью, - Мотылек шепчет Луи на ухо, расстегивая его рубашку, запуская пальцы в черные волосы, стремясь нарушить остатки порядка и аккуратности в его облике. Он шепчет все, что сам хотел бы услышать, о чем он думал, сидя взаперти, - К черту деньги, никогда больше не будем воровать, я правда хочу жить иначе, начать все сначала, стать совершенно другим человеком, я понял, в чем смысл... Еще какое-то время он не выпускает Дега из рук, забирается жадными ладонями под одежду, гладит, мягко сминает в пальцах смуглую кожу, словно желая удостовериться в его реальности. Луи кажется, что это счастливейшие минуты в его жизни, даже если слова Мотылька это неправда, все что будет потом сейчас не важно, у него есть этот момент и он старается растянуть его как только возможно.       Через час они расстаются и теперь уже до воскресенья, до их первого спланированного побега.