uranyl nitrate

раз за разом, круг за кругом. вот он наверху, вот тянет улыбки, посвящает их затворам камер. и все это так легко, естественно. одна съемка - одна жизнь. иногда они повторяются, что вгоняет в замешательство, заставляет терять нить событий. но вспомнить, что это настоящий момент, а не прошлый или будущий, пока что просто. только вот. где заканчивается донхек и начинается хэчан? когда нужно быть хэчаном, когда донхеком? почему нельзя быть просто собой, не делиться на несколько людей? он это он, неважно как зовут. ведь так? (скажите, что так.) — донхек, — парень обращается к своему отражению, по привычке уже кривя рот в одной из отточенных улыбок, щурится (а. зрение проебал где-то). констатирует действительность, чтобы в голове засела. — хэчан, ты готов? — визажист за плечо теребит, поправляет шелковистые волосы, оглядывает с ног до головы. он доволен своей работой. его творение всегда такое яркое, сопоставляемое с самим солнцем. и стоит только взглянуть на него, как зарождается “красивый”. большего не надо. никто не просит быть умным, добрым, сострадающим, мудрым. хэчан путается в струящемся шифоне рукавов, которые следом за ним тянутся. понять не может, как из угловатого пацана превратился в нечто элегантное, притягивающее взгляд. славно, что нутро никто не видит. всех бы охватило отвращение. бесхребетный и жалкий, нерешительный, трусливый. и где же красота в этих качествах? где то самое изящество, с которым он может подать себя на публике. молча, общаясь с зеваками исключительно на чувственном уровне. и вот сейчас. вдох-выдох, ослепляющие софиты, такая же струящаясь музыка, как и ткань, в которую облачен хэчан. и лиц людей не видно, только яркие вспышки, их присутствие обозначается только приглушенным гомоном. сейчас он - товар. идет в комплекте с тем, что несет на себе. когда вливаешься во всю эту атмосферу, единственное, что чувствуешь - легкость. знаешь, что смотрят, знаешь, что оплошать категорически не можешь. да, пройти по подиуму - не станцевать партию в лебедином озере, но что там, что тут главное - преподнести себя как самое желанное блюдо. на этом и строится все шоу, на этом можно построить всю жизнь. наряды скидываются, макияж смывается. на смену приходит оверсайз и родное лицо. сегодня разграничить образы легко. в зеркале родной донхек. он пытается не сравнивать себя с хэчаном, ведь тогда самооценка разорвется о рифы в клочья. сшивать ее долго и муторно, умертвляюще. — ты хорошо потрудился сегодня, — говорят хэчану. он тянет улыбку. — тебя приглашают на еще один показ. помнишь того дизайнера, с которым на джемин работал? я в целом истории не знаю, но слышал, что парень серьезно так подсел на дрянь какую-то. в общем, место освободилось. зовут тебя. рад? донхек вглядывается в зазеркальный мир, не может понять где настоящее. все имеет право на существование, так? и слова менеджера для него мимо проносятся. еще один показ. как здорово. “что я здесь делаю?” — думает. говорит: — да, очень классно. джемин.. жалко парня, но я рад, — качает головой донхек, пытается вспомнить кто вообще такой джемин, но сдается. ° для донхека дни проносятся один за другим, все невнятные и смазанные, переполненные событиями. его ведут - он идет. фотосессии, показы, очередные кастинги. парень только вливается в этот бизнес. для известных брендов он пустое место, для менее - бесценный экземпляр. и донхек к этому и не стремится особо. просто делает, словно робот, ведь другого не дано. ни мозгов, ни умения вертеться. просто плыть по течению, принимать то, что дают. отбирать то, что плохо лежит. джемин уродлив в своем гневе. его светлое, неискаженное гримасами лицо идеально гармонирует с подиумом и прочей мишурой, в которую наряжают, а движения уверенные и четкие, загляденье. но в жизни он серый, словно все соки выжали, выбросив затем на помойку. зато плавность, с которой несет себя, остается при нем. он без колебаний с размаху бьет донхека в живот своими оксфордами от gucci. обтирает грязь улиц об толстовку, озирается по сторонам. джемин выглядит смертельно уставшим. зато одет с иголочки, все вещи сидят как влитые, без единой складки. если откровенно, то парень выше и интереснее, чем донхек. он вообще не понимает, как умудрился сместить того. видимо, судьба нашла своего любимчика и продвигает так, как может. — выблядок, — хрипит джемин, сплевывает на парня, еще раз бьет наотмашь по лицу. как жаль, что под рукой кислоты не оказалось. как жаль, что за это в тюрьму можно загреметь. — я не хотел, — еле шевелит губами донхек, сплевывая кровь вместе со слюной на асфальт, утирается тыльной стороной руки, только больше грязь размазывая. — что? — я и не хотел. терпеть не могу эту работу. и джемина накрывает. даже не боится испачкать пальто в лужах, а костяшки рук оставить без кожи. бьет как попало, об асфальт прикладывает. и донхек не сопротивляется. вообще никак. у парня же весь запал пропадает, поэтому сразу, как душу изливает, ретируется, оставляя того плашмя посреди переулка. напоследок не забывает сплюнуть на обмякшее тело. донхек понять не может. досталось хэчану или ему? почему он терпит это за двоих? ° к 12 метро вымирает. в вагонах трясутся только запоздавшие на праздник жизни. они все выглядят несчастными, брошенными, жалкими. и парень бы приписал себя к ним, да вот только устал быть вообще кем-то. просто собой, таким какой есть, не пытаясь вникнуть в суть своего я. просто быть. вагон из стороны в сторону трясется. донхек идет вдоль, прибавляя звука музыке. незамысловатая попса и вот уже этот бесконечный коридор, состоящий из ламп, окон и сидений, превращается в такой ненавистный подиум. схожесть колется, душу волнует, вызывает отвращение. редкие пассажиры встречают и провожают избитого и грязного донхека презрительными взглядами, надеются, что он к ним не подойдет. а у того глаза слепит от люминесцентных ламп, укачивает от тряски. ему нет дела до других, ведь разобраться с собственным чужим не может. донхек так запутался. он просто хотел любви и признания. он не хотел терять себя и обретать хэчана. знаете, внимание окружающих разлагает. стоит попробовать, как хочется все больше и больше, а потом понимаешь, что все, ты уже заканчиваешься, а зрители требуют еще. меняйся в лучшую сторону, а лучше оставайся прежним, просто маски примеряй и тебя любить будут. но всем угодить не получится. "все так просто, чего ты паришься! ну да, въебали разочек, два, три, четыре. ну да, подпортили лицо, но ведь зарастет. хули раскисаешь, уебище!” — кричит хэчан. впереди тупик. в вагоне сидит только один парень, гипнотизирует свое темное отражение. и донхек закрывает его собой, отвечает на взгляд незнакомца. блондин с хим завивкой, отросшими корнями и мутными глазами. он руки по карманам спрятал, а душу за несколько замков. наверное. хэчан осознает, что все это время был обычной лампой накаливания, когда этот парень - солнцем. нет, он не яркий, не привлекает излишнего внимания. от него просто разит настоящим. неподдельным. и это располагает. — ты красивый, — подает голос парень. — хрена ты смешной, — и голос такой же прозрачный, как и сам донхек. с запекшейся кровью на лице, грязью на одежде, взъерошенными волосами, омытыми лужами. это тот самый донхек, что недавно утопал в шифоне и изяществе. узнали? — я серьезно. так даже лучше, чем та хуйня, что на подиуме. донхек воздухом давится, подбитыми глазами в удивлении блестит. то ли от того, что хэчана отвергли, то ли от того, что его приняли. — ты кто? — я марк. а ты все еще красивый. парень впервые за долгое время чувствует, как кровь к щекам приливает. радуется, что за слоем крови не видно. и сразу же вспыхивает желание спрятаться, хотя бы волосы пригладить. — можно написать твой портрет? — спрашивает марк. — какого именно меня? — донхека. — попробуй, — сразу же отвечает. и совсем не волнует откуда марк его знает. донхека заметили и приняли. того донхека, который к этому и стремился. хэчан остается в стороне никоим образом к этому непричастным. это победа?