Hunger

      Бакуго голоден. Бакуго чертовски голоден, а потому, когда он только видит, что его заказ в какой-то фаст-фуд забегаловке уже почти готов, его рот наполняется слюной, а желудок издаёт нечто похожее на вой китов. Только ему насрать — он летит, толкая каких-то мешающихся в проходе людей плечами, к своему столику, за которым его ждёт чуть менее голодный Киришима, после чего с громким стуком и едва не расплёскивая колу по столу опускает поднос на опору и плюхается на своё место. Огонь в его глазах сравним с тем, какой возникает при видимой перспективе хорошей драки, и именно таким горящим взглядом он смотрит на тёплый бургер, виднеющийся из приоткрытой коробочки.       Впрочем, смотрит он недолго — Киришима даже удивляется, что его после длительного рабочего дня без перекусов хватило на полминуты переглядываний с едой, но и удивление длится вплоть до того, как Бакуго всё-таки выуживает свой обед из коробочки. Мало того, что он едва не облизывается, глядя на практически обычный бургер, так у него ещё и руки дрожат от нетерпения. Киришима впервые видит его настолько голодным и, если честно, ему это зрелище нравится в разы больше, чем он мог себе представить.       Эйджиро тянется к картошке и соусу, купленным специально для него, но взгляда с лица парня напротив не сводит, ловя глазами каждое движение просто из интереса. Вслепую открывать коробочку с соусом, конечно, сложно, однако он справляется, сглатывая и понимая, что сам он не то чтобы голоден. Однако если он не будет есть, а продолжит только смотреть, ему скорее всего прилетит по лицу чем-то тяжёлым, а самого его назовут извращенцем.       А посмотреть на самом деле есть на что: укусив только один раз, Бакуго прикрывает глаза и, забывая, что сидит в плотно набитой людьми кафешке, издаёт очень тихий звук наслаждения. А когда открывает глаза смотрит прямо на Киришиму, будто хвастаясь, мол, смотри, как мне теперь хорошо.       Такое лицо Киришима видел только когда Бакуго хорошо оттрахан после месячной разлуки.       Картошка в глотку Киришиме больше не лезет, он так и застывает с нею, зажатой между зубов. А Бакуго на это, видимо, плевать, потому что он снова вгрызается в бургер и едва не стонет от наслаждения. Как можно так аппетитно есть?! Киришиме не понятно. Он даже замечает, что скоро листик капусты (или салата, чёрт их разберёт, всё зелёное) скоро выпадет, хочет сказать об этом, но не успевает — он шлёпается обратно в коробочку, никем не замеченный.       Бакуго жуёт быстро, но не так, чтобы откусил, пару раз двинул челюстями и проглотил, нет, он это делает сильно и агрессивно, как и всё, впрочем. Но почему-то вид жующего Бакуго, у которого на губах застыл соус, а щёки двигаются под напором еды — заводит. Киришима уже сам думает о себе словами Бакуго: «Да ты ебучий извращенец!»       И полностью соглашается с этой фразой.       Потому что то, с каким вожделением Бакуго разглядывает бургер, непередаваемо. Киришима даже ревновать начинает, но вовремя отвлекается на поедание картошки, которую он будто насильно в себя запихивает. Он, конечно, голоден, только его голод другого рода.       Вообще, это чистой воды садизм: сначала пропадать на работе полторы недели, а потом вместо предложения провести вместе выходные, звать пообедать в какую-то забегаловку, в которой народа в такое время суток — не протолкнуться. Но всё же Киришима счастлив: он продолжает наблюдать, как Бакуго поглощает свой обед, периодически широко и ни капли не сексуально облизывая пальцы, и думает, как конкретно он будет мстить любимому за эту чёртову пытку. Это «не сексуальное» облизывание только кажется таковым — на самом деле от этого вида Киришима без использования причуды каменеет в определённом месте и даже не знает куда себя деть и спрятать. И самое главное — как с этим справиться в ближайшее время: не пойдёт же он по улице в своих обтягивающих повседневных штанах со стояком наперевес.       Как долго эта пытка продлится? У Бакуго осталась треть от бургера, а он всё ещё, кажется, не насытился — смотрит на еду как голодный зверь, а потом млеет после каждого укуса. И что на него нашло? Он позавтракать забыл? Не его ли тошнило даже от одного вида подобной еды? Киришима теряется в догадках, отвлекаясь на них, лишь бы хоть немного перестать фантазировать безумно пошлые и яркие картины.       Получается скверно. Бакуго откладывает остатки бургера, тянется к коле, обхватывает трубочку губами и втягивает в себя искрящуюся газами жидкость. Наверняка, после неё у него во рту особенно сладко и влажно… и от этой мысли Киришиме становится ещё хуже.       Напившись, Бакуго отставляет стакан в сторону, жарко выдыхает, а потом смотрит на почти не тронутую картошку и вопросительно выгибает бровь:       — Ты чё не ешь? — с вызовом, с намёком, но абсолютно без интереса.       И снова берётся за свою еду, не дожидаясь никакого ответа.       — Да не голоден просто, — мямлит Киришима, не сводя глаз с снова жующего Бакуго. И краснея всё гуще от мыслей, давящих на мозг. Ну какого хрена они так давно не виделись? И не трахались ещё дольше. Чёртова работа.       — Я не ем это дерьмо, — дожевав очередной кусок шипит Бакуго, а потом замечает тот выпавший в коробку листик, цепляет его пальцами и отправляет в рот, втягивая между плотно сжатых губ, засасывая его, напрягая щёки.       Киришиме кажется, что если это сейчас не прекратится, он кончит от одного только вида.       Однако вместо этого он пытается отвлечься на картошку, заставляет себя жевать, хотя он уже точно уверен, что если он и голоден, то насытиться он сможет только при помощи любимого. Приватной помощи.       — Ты либо долбоёб, либо извращенец, — Киришима пропускает тот момент, когда Бакуго уже в упор на него смотрит, лениво потягивая колу. Бургер как-то слишком быстро исчез, и Киришима не знает, рад он этому или не очень.       — В смысле? — Эйджиро уже окончательно сливается по цвету лица с цветом волос, соглашаясь с обоими словами-определениями. Он долбоёб-извращенец, который хочет подрочить на то, как кто-то ест бургер. Бургер! И даже не эротично! Хотя это уже понятие совершенно относительное. Если дело касается Бакуго, он может эротично даже прочищать вантузом раковину. Но это уже другие фетиши.       — Ты по цвету похож на грёбаный помидор, — фыркает, кажется, наевшийся Бакуго, ухмыляется, а потом едва сдерживает смех.       «И что в этом, чёрт побери, смешного? Не может же он знать…» — Киришиме уже даже сидеть неудобно в таком состоянии, но он всё же держится естественно и никак не показывает себя…       — Ты бы свою палатку прикрыл, хоть под стол бы задвинулся, — и Бакуго прикусывает трубочку, победно насмехаясь над парнем. Над глубоко обиженным парнем, который и без того не очень-то доволен подобным стечением обстоятельств!       — Да иди ты… — Киришима шипит, но к совету прислушивается, придвигаясь к столу так, чтобы он вжимался ему в живот. А потом сдавленно охает, когда на его пах ложится лишённая даже носка нога Бакуго. — Какого-       — Жри, блядь, — выдыхает Бакуго, а Киришима тянет свои пальцы к застёжке брюк и дёргает за ширинку, давая себе хоть немного свободы. Всё равно за столом не видно. Наверное. Не должно быть видно, по идее.       — Бакуго, мы… — он хочет сказать, что они в людном месте, но договорить ему, ожидаемо, не дают, натирая член через не такую уж плотную ткань трусов.       — Да-да, мы в людном месте, ага, — Бакуго сам краснеет, пряча смущение (или не только смущение?) в стакане с колой, с которого он уже успешно снял крышку. И, чёрт побери, прижимает напряжённый орган к ноге и начинает на него надавливать, не придерживаясь никакого ритма. — Кто тебе виноват, что ты ебучий извращенец?       «Ты!» — хотелось бы простонать Киришиме в ответ, но всё, что он может выдать сейчас — тяжёлое дыхание, вперемешку с попытками заглушить стоны картошкой. Ноги Бакуго сильные и приятные, они слегка влажные и прохладные, но это только заводит сильнее.       — Не, ты можешь пойти так, но…       Вместо ответа, Киришима задерживает дыхание и толкается бедрами к ноге, а потом опускает руки под стол, чтобы прижать её ещё сильнее, чтобы потереться, чтобы…       — Руки, блядь, на стол. И жри свою картошку, она меня бесит, — Киришима чертовски любит такого Бакуго. Властного, непреклонного, управляющего ситуацией. Поэтому он слушается, убирая руки от того, чем его настойчиво пытают, чтобы, едва скрывая дрожь, взять снова эту чёртову картошку, от которой теперь и его тошнит, чтобы попытаться её съесть.       Только едва ли не давится, когда Бакуго добавляет и другую ногу, которую, видимо, предварительно оголил вместе с первой. И теперь член прижимают не к ноге, нет, его ловкими пальцами переместили так, чтобы головка была зажата между животом и резинкой трусов, что не то, чтобы неприятно, но… мучительно.       Чтобы не стонать, Киришиме приходится кусать пальцы и прятать лицо за опущенными сегодня волосами. Ему было лень делать укладку, да и у него-то выходной, в отличие от Бакуго.       Две ноги лучше, чем одна — это Киришима понимает, когда они начинают двигаться по-разному, когда одной Бакуго зажимает его головку, а другой издевается над стволом, зажимая его между большим и указательным, надавливая при этом пяткой на яички. И главное — никак ускорить его нельзя, а он действует совершенно не в том ритме.       Кажется, ещё немного, ещё чуть-чуть и мир взорвётся на тысячу осколков наслаждения — только Бакуго в ответ на это фырчит и останавливает ласки.       — У тебя какие планы на субботу?       — Ч-что? — сиплый голос Киришимы слышится даже для него самого совершенно неестественно. Он тут же вспоминает, что они в чёртовом кафе, что тут нельзя таким, чёрт побери, заниматься. Только ему уже на это насрать — он хочет кончить и двигает бёдрами, умоляя продолжить прикосновения.       — Что слышал. И харе елозить, дыру в стуле протрёшь.       — Я… — Бакуго снова зажимает головку стопой, начиная её размеренно потирать.       — Ты?       — С-свободен? — Киришима даже не помнит, что такое суббота и какие у него на неё были планы.       — Уже нет.       — Хорошо-о… — хнычет тот, кусая губы до крови и тяжело дыша.       — Вот и славно, — Бакуго снова начинает двигать ногами, уже зажимая ствол между ними и откидываясь головой на спинку дивана — это напоминает упражнение для прокачки пресса.       Киришима умирает прямо за этим столиком, под которым ему дрочат ногами. Он уже не может терпеть и прокусывает пальцы до крови, забывая обо всём, о чём только можно забыть и хрипя что-то невнятное.       — Давай, детка… — внезапно и сосредоточенно облизывает пересохшие губы Бакуго, не прекращая движения и глядя прямо на смущённого и сходящего с ума от стыда и наслаждения Киришиму. Это слишком вкусное зрелище: у него красное всё, от лица до руки, испачканной в крови, у него подрагивают губы и всё тело, будто его бьёт озноб, он уже почти лежит на чертовом столе, к которому с одной стороны приставлен диван, а с другой стул — и вот незадача, на диване уже сидит Бакуго, а потому откинуться назад и ловить кайф в привычной позе не получится.       Но Киришиме и без этого прекрасно — он чувствует движение сильных и влажных ступней, до хриплого «Катсуки…» наслаждается этим сладким чувством, этим идеальным ритмом, этим…       — Мистер, вам плохо? — к столику совершенно не вовремя подлетает работник этой забегаловки, но останавливается на безопасном расстоянии. — С заказом что-то не то?       Это становится последней каплей, Киришима толкается бёдрами к ногам Бакуго, кусает губы, задерживает дыхание и едва не отключается от оглушительного оргазма, которым пачкает наверняка и свою одежду, и бакуговскую, и даже стол… но ему плевать, он тяжело дышит, слыша где-то на периферии:       — Не, он просто истеричка и сейчас ревёт, его девка бросила, — Бакуго плетёт какую-то херню, хитро поглядывая в сторону подрагивающего и отходящего от пережитого потрясения Киришимы.       — Ты… ты!.. — выдыхает он, уже застегнув брюки и слегка отдышавшись. — И кто ещё после этого извращенец?       — Ты, — буднично пожимает плечами Бакуго, а потом, совершенно не чураясь белых пятен на краях штанов, встаёт и протягивает Киришиме рюкзак. — Прикройся. И нормальные люди занимаются этим в толчке, если приспичивает.       Киришима не злится, у него будто эмоции отключили. Ему лишь бы прикрыть следы спермы и добраться до вышеупомянутого толчка, а что уже там будет происходить — его волнует в последнюю очередь.

***

      И только по дороге домой, когда они уже оба получили своё и утолили весь возможный голод, кто вручную, а кто… впрочем, не важно; Киришима вспоминает:       — А чего ты про субботу говорил?       — А в субботу ты с утра идёшь ко мне. И планов у тебя нет, уяснил?       «И кто после этого извращенец?» — мысленно снова спрашивает Киришима, прекрасно осознавая, что конкретно его ждёт в субботу. И радуется, что пятница уже практически подошла к концу.