Дом

      Нитевидные язвы обугленных головёшек пытаются ухватиться за подол расшитого кунтуша и, терпя столь рутинный провал в своих начинаниях, нервно оплёвывают голенища сапог пшеном свежескошенной гари. Деревянный настил скрипит под ногами жжёным китовым усом, готовый по отмашке незримой хоругви венценосных мертвецов поменять агрегатное состояние с твёрдого на прах к праху. Испещрённая могильниками драгоценных перстней рука касается корешка недогоревшего в том страшном пожаре фолианта. Какое-то бульварное чтиво по шесть крон за рулон. Ирис и, уж тем более, он сам никогда таким не интересовались. Должно быть, осталось с тех самых пор, когда у них ещё была прислуга. Нормальная.       Ольгерд был бы так рад ухватить задубевшими до костей пальцами острые корни втоптанных воспоминаний, вонзить их в самое сердце, давно освободившееся от аллювиальных оков с вкраплениями гранита… Но они проносятся мимо, бряцающие ледяным безмолвием, как треклятые всадники Дикого Гона. Гомон опаловых сбруй, перетянутых крест-накрест между мирами, не принадлежит бывшему дворянину, не позволит приобнять точёный стан, перегнать по тлелым катетерам бормотуху, броситься вперёд с шашкой наголо. Ольгерду и не хочется.       Ну и разруха же здесь.       Геральт говорил ему истинную правду про то, во что превратилось родовое имение фон Эвереков, беспечно гуляя обескровленными губами по полусладкому кармину на своей вилле в Корво Бьянко. Своей. Простое слово ласкает и жмёт изнутри, с силой, известной одному прыщу на четвёртом лике Хеймдалля. Своей. Самая томная фантазия для повесы, стирающего в мясо одно желание за другим. Своё для фон Эверека — это эквивокация, логическая ошибка или просто сумбурная иссохшая вязь на офирском. У Ольгерда не осталось сил даже отечески улыбнуться в ответ на студёное естество портрета их с Ирис счастливой жизни: извечный стоматит взятых напрокат фимиамов сковал уста в хищном предвкушении самых лучших грехов.       Сбитые эмалью чужих зубов костяшки аккуратно ложатся на выпестованную акварельной аля прима пастораль. — Ирис, ты спишь?       Цвет скеллигских вод и запах мартовских лишений. Незабудки, орошённые солью. Ольгерд бросил к их тончайшим стебелькам много больше, чем имел права и воли. Он воплотил озёрную дымку грёз прямо в своих волосатых ладонях, а на деле… На деле это лишь капельки минеральной влаги, подвешенные за темечко предрассветного неба на шёлковых паутинках. — Поймал! Теперь ты водишь! — деланно смеётся Ольгерд, игриво стуча по латунной раме.       Зеркальный Человек полностью оправдал сценический вояж: заключив в грудь реданца камень, он вышвырнул из огненно-рыжей души всё, кроме отражения. Пей, нюхай, гуляй, убивай… Делай всё, что преломляет реальность. А преломляет она лишь дешёвый роман в обложке из клокота саблезубых вихтов и аккомпанирующих им отрубленных голов, годный лишь на то, чтобы подтереть им задницу. Скучный, серый, посредственно-академический.       На кровостоке правды и вымысла клеймо мыслей всегда осыпается коркой самопального фисштеха. Лучшие девы, достойнейшая смерть — всё здесь, за рваной оборкой скальпа.       Своё. Осваивать эту новую чарующую негу Ольгерду предстоит с самого начала, подобно младенцу, лепечущему первый отзвук на истерзанной братоубийственным побоищем земле. Начать можно с дома. Своего.       Бывший дворянин выпускает из рук столб столп магического пламени, а затем сползает на пол с чувством выполненного долга, поднимая за собой мутную кашицу пепла. Он блаженно закрывает глаза, когда ярко-красные погосты начинают подбираться всё ближе, исходя на учтивые поклоны пыльным истоптанным подошвам. Цепочка на шее быстро разомлела, подобно ленной дворянке на приёме, буквально вплавившись в мощную плоть румяным жаром. С секунды на секунду на шрамированных запястьях сомкнут поцелуи тысячи Ирис — послушных, добрых, милых, покладистых, буйных, упрямых и только его.       Сегодня Ольгерд фон Эверек будет видеть самые лучшие сны.