Тоска

Я отпихиваю от себя крутящееся офисное кресло и вылетаю прочь из кабинета Адлера. Мне не хватает воздуха. Не хватает кислорода, что уже однажды был полностью выкачан из моих грёбаных вен. Да что они все вообще могут знать о жизни? В спину мне впиваются крики моих немецких коллег по службе. Ребята просят меня не психовать и спокойно всё обсудить. Но меня сейчас особенно тошнит от слова «спокойно». — Эй-эй, полегче! — Астрид Леман успевает, к своему счастью, увернуться с прохода и, отведя руку с Макдональдским кофе «на вынос» за спину, лишь легко задеть меня плечом. — С дороги! — бросаю я ей, так как чувствую, что сейчас разозлюсь. Разревусь. Взорвусь к ёбаным херам. Я почти физически чувствую, как мою спину провожают поистине огромные голубые глаза немки. Чё ты пялишься, тебе, бля, своих забот мало? На улице прохладно. Мой пиджак остался одиноко болтаться на стуле. И это было скверно, как и всё в этом чёртовом городе. Берлин. Недаром русские захватили его тогда. Ёбаный Берлин. Сраные русские. Я ненавижу их всех. Дождь начинает медленно накрапывать, лизая мою кожу, покрывшуюся «гусиными лапками» под тонкой шёлковой блузкой. Я не знаю, что мне делать. Кто-нибудь может мне помочь? Помогите мне, я больше не могу. Я больше так не могу! Я сажусь на ступени и закрываю лицо руками. Чёрт! Я знаю, что когда плачу, мой подбородок некрасиво трясётся. Но сейчас не могу взять себя в руки. Я знаю, что такой взрослой тётке, как я, не пристало плакать на улице средь бела дня, но! Ещё чуть-чуть, и грёбаные слёзы всё же не удержаться во мне. Чьи-то уверенные руки прикрывают мне спину курткой. Над моей головой расцветает ярко-красный пошлый зонт, но сейчас мне наплевать и на это. Кажется, я просила помощи. Чужая рука скользит по спине, чуть задерживаясь на лопатках, массируя их тонкими длинными пальцами. Мне так хочется плакать от грёбаного бессилия. Вишневский (Слава Богу, он поляк!) сказал, что плакать надо в одиночестве, только тогда получаешь от этого удовольствие. Но я устала от сраного одиночества. Всегда-сука-блядь-одна! — Кэрри, — слышу я возле уха. Я даже не видела, кто набросил на меня куртку и сел рядом на ступени БНД, — пойдём внутрь, ты простудишься. А не плевать ли? Что теперь в этом грёбаном мире может иметь хоть какое-то значение, а? Я просрала раз за разом всех, кто был мне дорог. Да меня мало убить. Но лишь однажды я предлагала обменять свою жизнь на жизнь другого человека. Я не двигаюсь с места. Сил нет, чтобы поднять голову и встретиться взглядом с человеком, видимо, пришедшим поддержать меня. И всё же я благодарна ей. Астрид, — а это всё же именно она, — просовывает руку мне между сплетённых пальцев. Когда я смотрю на ладони, цепляюсь взглядом за её сигареты. — Кофе выпили Макс и Айлин, извини. Боже, за что она просит прощения? И всё же не нужна мне её поддержка. Я, не глядя, возвращаю пачку ей. Она не берёт, и я просто разжимаю пальцы. Пачка с глухим стуком приземляется на ступени парапета. Астрид сидит так близко ко мне, что наши бёдра соприкасаются по всей длине. Слышу её тяжёлый вздох и мысленно дорисовываю широко распахнутые голубые глаза. В этот момент замечаю, как сильно трясутся мои руки. Чтобы не демонстрировать этого немке, просовываю ладони под задницу, вжимая пальцы в гранит ступени. — Кэрри! И вот теперь она чем-то отдалённо напомнила мне сестру. Мэгги тоже всегда хочет всех лечить, учить и спасать, а мне уже ничего не хочется. И ещё они обе страшные выскочки. — Я бы хотела поговорить с тобой, — Астрид настроена доконать меня. — Я не хочу сейчас говорить, в другой раз ладно? Давай никогда? И тут она издаёт смешок. Не то всхлип, не то смех. — У тебя тупой зонтик, — ляпаю я первое, что приходит в голову. Астрид поднимает его выше над нами и закрывает до половины. Критическим взглядом смотрит на него сверху. — Ну если сравнивать с остротой твоего языка, тогда конечно. Это была мягкая немецкая шутка. Но мы обе не смеёмся. — Он был счастлив любить тебя, Кэрри, — говорит она мягко и поднимается со ступеньки, подтягивая джинсы на коленях. — Что? Но она не повторяет больше. — Какого дрочёного хуя ты сказала, повтори? — Поехали прогуляемся. И это не вопрос, так как Астрид уже извлекла ключи из кармана джинсов и отключила сигнализацию. Ауди А6 дважды мигнула фарами. Астрид распахнула передо мной дверцу и сделала приглашающий жест. — Какого хрена красная? — Что? — она, кажется, и правда не понимает. — Ты быков надеешься разозлить здесь, в Берлине? Почему у тебя всё красное, ведь тебе больше подошло бы серое? Это хренова колкость, но Астирд, видимо, не хочет ссориться. Мы и так достаточно грызлись в прошлом. А теперь только показываем друг другу зубы. Я с большим удовольствием показала бы ей фак, но, боже, эта девчонка в эту минуту выглядит так жалко… как и я сама сотни тысяч раз. — Мой любимый цвет серый. Как небо перед грозой, — говорит она тихо, опустив глаза. Я вздыхаю и плюхаюсь с размаху в кожаное нутро её немецкого, конечно же, авто. Две такие разные девочки. Такие непримиримые характеры. Как сказал однажды Саул Беренсон, между нами лёгкое недопонимание и отсутствие приязни. Я же говорю, что Кэрри Мэтисон ненавидит Астрид Леман. И вот мы в одной машине, закрытой автоматическими замками, почти соприкасаясь плечами, только вдвоём. Боже, да нам же говорить не о чем! Мы выезжаем на автостраду, это какая-то объездная дорога за городом. Астрид уверенно ведёт машину, хотя я бы предпочла, чтобы это делал другой человек. Я ещё тупо думаю, зачем ей универсальная коробка передач, если есть нормальный автомат — женский, как раз для такой глупой курицы. Мне на грудь дует тепло автомобильной печки, заботливо включённой Астрид. Жопу приятно греет кожаное сиденье. Я отодвигаю сиденье максимально назад и закидываю ноги на приборную панель. Мои руки больше не подрагивают. Мне даже становится немного стыдно. Совсем чуть-чуть. За окном пробегает тусклый осенний пейзаж — просто кукурузное поле, но сейчас я втупляюсь в него, отвернув голову до хруста в шее. Не хочу, чтобы эта блондинистая блядь видела мои слёзы. Воспоминания накрывают ватным одеялом, создавая вокруг меня вакуум. Николас Броуди. Броуди и Кэрри. Боже. Это было не со мной. Это кто-то другой. Не та, а какая-то другая Кэрри. Той Кэрри больше нет. Той, что. Любила Броуди. Предавала Родину ради Броуди. Подставляла свою грёбаную шею ради Броуди. За него Кэрри хотела пойти на эшафот. За ним она отправилась бы в ад, да и отправилась тогда, чего уж там. Если бы можно было вернуть всё вспять, она не тратила бы времени на пустые ссоры, глупые выяснения отношений. Нужно было стоять перед ним на коленях. Молить его о прощении. У него были восхитительные глаза. Сексуальные шрамы по всему телу, которые та Кэрри так любила затягивать губами в рот. Он был такой красивый в форме морпеха. И она всегда так по-блядски хотела его. С той самой их первой ночи в баре. Стонать и извиваться под ним как сучка, елозя голой мокрой жопой на коже сиденья автомобиля. Он так нереально заводил. Да он был, чёрт возьми, идеальным. Даже со всеми его грёбаными проблемами, с его красивой, но такой тупезной женой и ревнивой-сопливой дочуркой. Она готова была умереть за него. Умереть с ним. Умереть из-за него. Ей казалось, что так и было. И всё же Кэрри была жива. И был ещё Абу Назир. «Я буду бороться с вами вечно!». Я тоже вечно буду бороться. Вот только за Броуди не смогла. И он тоже боролся. Броуди — Иса. Кэрри — Броуди. Саул — Мира. Но у последнего ещё был шанс. Кроме проёбанных 20 лет супружеской жизни. А я проебала Броуди. Он был героем. Он был предателем. Но он всё же был. И вот его больше нет. Он был, а теперь нет его. Как нет и моего отца Фрэнка, как нет и всех тех, других. Год после казни был для меня словно бы невидимым. Не помню, как оказалась в Багдаде, Кабуле. Помню только совсем ещё пацана Айяна, которого трахала на конспиративной квартире. Да ещё Фару Шарази, и то, как обнимал её мой Макс. А потом ревел проклятия мне в лицо. Я помню пустые глаза её родителей, сидящих возле тела в холодильнике. А до этого так сидели другие родители. И я всегда буду помнить. Это меня не должно было быть, а не их. Воспоминания сбегают слезами, отчего у меня некрасиво трясется подбородок. Но ведь я здесь одна, меня никто не видит, не так ли? Астрид достаёт из бардачка упаковку салфеток, стараясь не сильно сдвигать мои конечности. Бросает пачку мне на живот. Хочу сказать спасибо, но слова застревают в горле, и я давлюсь рыданиями. Я плачу всю дорогу. — Ну же, Кэрри! — её рука находит моё предплечье и начинает поглаживать в направлении пальцев. Я хочу, чтобы она повторила то, что сказала в городе, но не хочу выдать свою заинтересованность. Поэтому просто молча забираю руку. По капоту барабанят капли. Я закрываю глаза и начинаю думать о том, чем займусь, если меня вышвырнут из ЦРУ. Меня не пугает быстрая смерть — только пустая жизнь. У Куинна было имя. Питер. Джон. И была брошенная им жена и маленький сын. Чёрт! Не хочу думать о нём в прошедшем времени. Он есть. Жив и цел. Но как мне простить себя? Меня никто не в силах простить. Ни Бог, ни Куинн. Я дотрагиваюсь пальцами до проигрывателя на панели. Плеер Астрид оживает, и она чуть вздрагивает, засмотревшись на дорогу. Из колонок, разнесённых по всему салону, тихо звучит хриплый немецкий джаз. Я помню, что это её любимая музыка, хотя даже не уверенна, откуда в моей голове могла взяться столь непотребная инфа. Краем взгляда замечаю, как Астрид закусывает губу. С чего бы? Под эту песню она лишилась девственности? И я едва не выпаливаю это в салон авто. И всё же я продолжаю упрямо хранить молчание, как ёбаный русский партизан на допросе. Ну да, мы же, кажется, в Потсдаме, русские здесь молчат. Но фрау Леман, похоже, не умеет держать язык на приколе. — Я закурю, — и тихо добавляет срывающимся голосом, — можно? Бля, это её сраная машина, её грёбаные сигареты, да пусть хоть голой станцует на трассе, — мне всё пофиг относительно неё. Вот только поганое настроение у неё, это однозначно. Обычно она строит глазки и провожает взглядом узкие задницы айтишников, ну и улыбается хотя бы иногда. Тогда, когда этого требует протокол. Дрожащие пальцы женщины за рулём не с первого раза поджигают сигарету. Астрид глубоко затягивается и выпускает дым через нос. Чуть прикрывает глаза, вцепившись в руль двумя руками. Ну же, Кэрри, Боже! Я же никогда не позволяю себе расслабиться настолько, чтобы не замечать окружающих меня людей. Я же работаю с грёбаными людьми, мать его! Я жизнь им посвятила и отдам её за них, рано или поздно. И вот посмотри на себя в зеркало заднего вида, чёртова Кэрри! Возле тебя задыхается человек, а тебе на это чисто так посрать с высокой башни. Пиздец! Да, тебя саму никто и никогда не жалел, но жалела ли ты? И вот сейчас рядом с тобой сидит человек, которого тоже что-то грызёт. И пусть это грёбаная Леман, которая ошарашенно переспрашивает тебя: «Девять дней?!», пусть та, которая вечно всем возмущена и язвительна, но всё же надёжна и по-своему верна и преданна. Своей Родине, своему шефу, своим друзьям и своему… Куинну. И от этого становится горько. Не знаю, любил её Куинн хоть когда-нибудь, но она любит его до сих пор. Это так сильно заметно, что мне на один короткий миг даже становится жаль немку. Женщина не должна жить мужчиной, даже такая женщина, как эта. У Куинна давным-давно своя жизнь, а у Леман, видимо, нет никакой другой жизни. И вдруг я заставляю себя взглянуть на неё. Просто посмотреть на соперницу впервые в жизни и постараться хотя бы честно ответить себе, почему я её так не люблю. Правая рука немки уверенно порхает между коробкой переключения скоростей и рулём, а левая выставлена по локоть в открытое окно. То и дело пальцы преподносят к тонким сухим губам сигарету. Астрид надолго задерживает дым в лёгких, а потом не спеша возвращает в окно, свернув губы трубочкой и скосив на бок. Как насмешка, на солнцезащитном козырьке переливается перламутром надпись на немецком «В салоне авто не курить!». — Хочешь повести? — вдруг спрашивает она. Лоб её пересекает глубокая морщина. — Нет, спасибо, — говорю я, но чувствую, что моя злость на неё куда-то незаметно улетучилась. Она… ни в чём не виновата. Вот только хера с два я скажу ей об этом. — Куда мы едем? — На запад. — она коротко бросает и отворачивается. Теперь уже не я, а она избегает прямого контакта глазами. И от этого я невольно издаю психический смешок. Астрид съёживается, словно я ударила её грязным сапогом. И я не выдерживаю. — Ты что-то сказала о Куинне. Астрид шумно сглатывает. — Ты слышишь? Что ты о нём сказала, эй? Там, на парапете? Я ору на неё, ещё чуть-чуть, и я буду трясти её за херовы плечи, пока её глаза не стекут по рубашке. И пока она не скажет мне о Куинне. Но она так упрямо молчит. — Останови машину! Но, конечно же, она меня не слушается. — Астрид, блядь, останови машину! — Кэрри, потерпи ещё немного, мы ещё не доехали. — Нет, мы уже приехали! Я хочу вмазать ей наотмашь по лицу, но боюсь, что тогда она врежется в дерево. Повинуясь неизвестному порыву, я вцепляюсь в руль и резко верчу его в свою сторону. Оплётка из натуральной кожи выскальзывает из моих мокрых пальцев, а руки Астрид уверенно выравнивают машину между двух полос разметки. — Какого чёрта, Кэрри! — Я хочу выйти, я хочу вернуться назад! Она тяжело дышит и избегает смотреть на меня. Слёзы намочили её худые бледные щёки. — Пристегнись, Кэрри! Боже, как она меня достаёт! Ну тупо вылитая Мэгги. Астрид нажимает на кнопку под рулём, и окна возвращаются в пазы. Она ухватывает двумя руками руль и решительно щурит глаза. Я чувствую, что к горлу подкатывает паника. Она что, совсем сошла с ума? Что, чёрт побери, она задумала? Машина резко виляет вправо, едва не зацепив столбик дорожной разметки. Я чувствую, как дыхание перехватывает. Астрид, как остервенелая, давит на газ. Мы едем прямо, всё дальше отдаляясь от скоростной магистрали. Ко мне возвращается голос: — Ты, блин, сумасшедшая?! Ты ёбнутая, Леман! Останови машину, блядь! И хренова Астрид внезапно делает то, что не сделал бы ни один нормальный человек в этой ситуации. Ну может быть только я сама. Она закидывает голову назад и резко оглушительно смеётся, продолжая давить на акселератор. — Боже, мы же сейчас врежемся в сосну! — ору я и резко закрываю глаза руками, уперев колени в приборную панель. Миг, второй, третий. Броуди, я еду прямо к тебе, встречай меня в аду! Прости, Куинн, твоя ёбнутая подружка лишает тебя последнего грёбаного шанса на жизнь. Я умираю со словом «прости» на губах. Я слышу оглушительный рёв мотора, когда чувствую, как меня резко откидывает на сиденье. Леман резко останавливает машину. Тишина жёстко врезается в уши. — Кэрри, вот так, — я чувствую, как её руки обхватывают мои плечи, а потом слышу пластиковый щелчок застёжки ремня безопасности. Я убью её. — Ты, ты, ты хуже всех! Ты просто невозможная, Астрид, блин! И я понимаю, что уже не ненавижу её. Да я, Боже, восхищаюсь ей. — Не дёргайся, Кэрри, тебе должно понравится. Её голос обволакивает, словно патока. Я осмеливаюсь открыть глаза. Почему-то мне кажется, что между нам возник какой-то сексуальный контекст. Прямо перед нашим стеклом лес, широкая сосна почти соприкасается с правой фарой Ауди. Боже! И тут Астрид вновь заводит мотор. Я ужасно хочу в туалет, меня тошнит. Но ей плевать, по всей видимости. И вот теперь я пристёгнута в машине с обезумевшим водителем-гонщиком. Быть может, Леман решила покончить с собой, но неужели ей не жаль убивать ещё и меня? Мы врываемся в осенний лес, и я офигеваю от увиденного. Прямо впереди идёт грунтовка, извиваясь как самая напуганная и жестокая змея, теряясь порогами между стволов, что мне не обхватить обеими руками. Это осушенная река, застывший водопад, это падения и… взлёты. Это жизнь — её и моя. Астрид резко нажимает на педаль и дёргает рычаг коробки передач. И мои мозги выносит со свистом, когда она неожиданно убирает стёкла. Мой желудок делает сальто под грудью, а кишки стягиваются в самый тугой узел и бухкают прямо в трусы. Мы вылетаем на широкую открытую местность, и дыхание моё останавливается. Вниз круто уходит песчаная дорога, густо усеянная щебнем. Только не говорите мне, что мы сейчас поедем вниз. Там, далеко внизу блестит река, но до неё ещё надо добраться. — Готова к полёту? Господи, пусть лучше она меня поцелует взасос. Я шумно сглатываю и понимаю, что мы сейчас умрём вместе с этой сумасшедшей. — А может не надо, Астрид, ну пожалуйста? Но это просто жалкая попытка. Мы несёмся вниз, и дорожное покрытие взлетает выше крыши авто. За десять секунд мы оказываемся внизу, и река возникает перед моими глазами так отчётливо, что я даже не слишком удивляюсь, увидев водопад перед нашими колёсами. Берега укреплены брёвнами и железными скобами, а на деревьях отмечено какие-то полосы белой краской. И везде следы покрышек. Вода стремительно приближается к лобовухе. Мы летим. Фак, ёбаный в рот, мы летим! ЛЕ-ТИМ! И я чувствую, как моя задница больше не ощущает кожу сиденья. Я ору, когда колёса отрываются от земли. У меня вспотело между ног. Кажется, я сейчас уссусь. Я боюсь закрыть глаза, но с открытыми мне тоже пиздец как страшно. Мои губы растягиваются в кривую гримасу. И я вдруг понимаю, что мы орём вместе. Дух выбивает напрочь из лёгких, когда земное притяжение всё же побеждает, и Ауди сцепляется с бревенчатым мостом. Впереди песчаная поляна, которая заканчивается бетонным забором. Боже, всё то, что я пережила за последние одиннадцать минут не должно закончится тупым превращением в лепёшку. Это даже более крутой оргазм, что у Марии из романа Коэльо. Но я не закрываю глаза. Только продолжаю крепко сжимать бескровными мокрыми от пота пальцами сидушку сиденья. И в один миг всё заканчивается. И вдруг начинается что-то новое, когда пальцы Леман находят мою левую руку и крепко пожимают поверх сжатого кулака. — Он любит тебя, как ненормальный. Но слишком гордый, чтобы признаться, ведь ты, — Астрид позволяет себе слабую полуулыбку, — девушка ветреная. — Ты о Куинне? Она лишь кивает и продолжает: — Ты дорога ему, как никто. И он никогда не устанет бороться с тобой за тебя. Он живёт только тобой, — Астрид тихо вздыхает, — и всё надеется, что ты признаешь его право быть с тобой. — Откуда ты знаешь? Почему ты говоришь мне это всё? — я убираю пальцы из-под её ладони. Это шок и полный провал. Чёрный экран. Но чёртов мозг ищет треклятый выход. — Почему ты тогда сказала о нём в прошедшем времени? Астрид закрыла глаза и чуть заметно отрицательно покачала головой. По её щеке медленно скатывается слеза. — Ну же, Астрид, скажи мне. — Ему не выкарабкаться в этот раз. Даже если мы бы нашли его три часа назад, зарин уже успел повредить ЦНС. — Что ты хочешь этим сказать? Она долго молчит, на языке у меня крутится её имя. — Питер никогда не будет прежним. Мы все никогда не будем прежними. Три и два года назад между Броуди и Куинном я выбрала Броуди. А теперь?.. Астрид щёлкает золотой зажигалкой и глубоко затягивается дымом. — Кури, если хочешь, — она протягивает мне пачку. — А как же правила? — Ты о чём? — шмыгает носом и вытирает лицо об предплечье. Под глазами темно от потёкшей туши. Я молча киваю на надпись, что запрещает курить в салоне авто. Астрид лишь нетерпеливо махает рукой и делает музыку чуть громче. Я обычно курю более тонкие сигареты, а такие курил только Дюринг, когда под рукой не оказывалось трубки или сигары, ну и ещё Саул мог себе позволить подобные «брёвна». Но выбирать всё же не приходится, поэтому я тоже скоро выпускаю дым под потолок. Астрид внезапно склоняется к моим коленям, и я не знаю, чего боюсь больше — что её сейчас стошнит на меня, или что у неё в голове что-то другое. Она открывает бардачок, и в животе у меня что-то переворачивается. Не то чтобы я испугалась пистолета, но у Астрид нестабильная психика — почти такая же, как и у меня. И вот мы закрыты в её чёртовой машине. И в её руке зажат обычный «Маузер». Астрид не смотрит на меня, её лицо закрывает густая волнистая чёлка. И в эту минуту я понимаю, что как никогда прежде хочу жить. Хочу вернуться домой, обнять Фрэнни, навестить Мэгги и девочек, пройти ещё раз через парк от метро к тёмному мрачному зданию резидентуры… Я хочу остаться, пусть пока ещё не знаю, для чего, но просто быть. И, да, конечно же в последние минуты жизни глотка судорожно сжимается, стараясь накачать как можно больше воздуха слипшимся лёгким. Мне так хочется дышать, что чёртов сигаретный дым вызывает тошноту. — Выходи из машины, Кэрри, я хочу тебе кое-что показать. Я бы поспорила с ней, как мы спорили тысячу раз во время работы, иногда даже доходя до абсурда, типа чья сегодня очередь дежурить или бегать за пончиками. Но у неё пистолет, и мне становится интересно, как далеко она зайдёт. Я отстёгиваю ремень и распахиваю дверь. В лесу просто офигенный свежий воздух. От озона у меня слегка кружится голова, и я тушу сигарету в пепельнице авто, так и не докурив. Или это у Астрид дерьмовые тяжёлые сигареты, — так, во всяком случае, мне приятней думать — белобрысая стерва с дурно пахнущими тяжёлыми сигаретами. Я чуть не падаю на колени прямо на землю. Астрид кивает мне, типа иди за мной. И я, ругая себя последними словами, упрямо тащу за ней свой зад. Гравий, перемешанный с песком, чуть заметно скользит под подошвами ботинок. Внезапно я думаю о том, где сейчас Саул. Будет ли он искать меня, если мой труп впереди идущая женщина просто бросит гнить под осенними мокрыми листьями? Надеюсь, что меня похоронят вместе с Куинном. Внезапно рука Астрид резко преграждает мне путь, и я налетаю на неё грудью. — Эй, какого чёрта? Астрид резко взводит пистолет, и я зажмуриваюсь. Вот и всё. — Дальше линия огня, я буду стрелять. Что? Она не будет меня убивать? Она не чокнутая? Но кто-то из нас двоих однозначно. Она поднимает пистолет на уровень глаз и обхватывает рукоять двумя руками. Чуть прищуривается одним глазом, совмещая прицелы на одну линию, и выстрел звучит оглушительно в тишине осеннего леса. Я даже не знаю, куда она стреляет. Пока я рассматриваю верхушки деревьев, звучат ещё четыре выстрела. Когда звучит пятый, я уже не шарахаюсь, как гнедая кобыла от свиста хлыста. — Пошли? Она смотрит на меня и как будто бы предлагает мне выбор. Я иду за ней. И я не знаю почему, но вдруг начинаю улавливать в её поступках какую-то логику. Ну то есть эта вся ситуация напоминает мне о Куинне. Он тоже любил… любит и умеет отлично стрелять. Он тоже никогда не говорит, что собирается делать. Он тоже упрямый как баран. И, о Боже, кажется, Астрид прожила с ним слишком долго. Но почему я, кажется, люблю одного и терпеть не могу другую? А может дело во всём этом «кажется»? Мы шли так долго, что мне уже начинает думаться, что мы возвращаемся в Берлин пешком. В лесу так тихо, что даже ветер не шумит в кронах деревьев. И начинает смеркаться. Я чувствую на плечах холод и жалею, что куртка осталась в машине. Я ведь даже не удосужилась просунуть в неё руки, вот она и соскользнула на сиденье. Я стою возле Астрид, которая резко остановилась возле дерева и начала карабкаться на него. — Может тебя подсадить? — Можно было, но уже поздно, — неужели она не уловила иронию? Боже, не думает же она, что я стала бы ей помогать. Но она быстро подтягивается на руках, делает подъём-переворот и легко взбирается почти на самую вершину. Я не знаю, за каким хером ей это надо, но, видимо, надо сильно. Пока я рассматриваю свои ногти и ковыряю носком ботинка почву под ногами, Астрид возвращается на землю, спрыгнув возле меня почти бесшумно. Я тупо смотрю на неё. — Смотри, — говорит она и достаёт из-под ремня туго скатанную в трубочку мишень. Ясно теперь, куда она стреляла. Из шести выстрелов 2 восьмёрки, 1 девятка. Три 10. Астрид меткий стрелок. Такой же, как и Куинн. — Хочешь попробовать? — Она кивает на мишень. — Нет, спасибо, — кривлюсь я. Конечно же я умею стрелять, но, блин, действительно не люблю. Как-то безвозвратно увядает любовь к оружию, когда твой кортеж расстреливают из дюжины РПГ. Астрид застёгивает на животе куртку и идёт к машине. Я нервно пожимаю плечами и плетусь следом. Что мы тут делали? За каким хером мы вообще уехали из Берлина? Внезапно думаю о том, что к нашему возвращению мы можем застать пустой разгромленный штаб БНД. А если Астрид тоже заодно с врагами? Если она увезла меня специально? Я резко догоняю её и разворачиваю лицом к себе, сильно дёрнув за левую руку. — Какого чёрта? — её глаза блестят от слёз, и тушь размазалась под глазами. — Это ты какого чёрта? — Что? — Что мы тут вообще делаем? Зачем мы сюда приехали? И вдруг стало холодно. Ну, если бы тут в кустах и деревьях прятался снайпер, я давно была бы не жилец. Но, похоже, здесь мы были одни. — Я хотела уехать. Мне невыносимо было быть там, с ними со всеми, — тихо и отрывисто проговорила она, — они все так говорят о нём, словно уже поставили на нём крест, но он не такой. В голубых глазах вспыхивает огонёк. — Питер всегда выбирается, он и не из таких переделок возвращался. Я верю ей и не понимаю. Внезапно она вцепляется в мою руку. Пальцы её дрожат. Она любит его. Чёртова Астрид любит чёртового Куинна. Мне не понять, как это. За всю жизнь я любила только Броуди. Я пытаюсь мягко высвободить руку, но она крепко держит меня. — Астрид, — говорю я чуть громче, чем следовало бы, и мы обе вздрагиваем от того, насколько это имя было непривычно моим губам. Она поднимает голову и смотрит на меня. Я выше на полголовы, хотя это, наверное, потому, что у неё на ногах простые кеды на плоской подошве, а на мне фирменные ботинки с каблуком. — Давай вернёмся в город, мне холодно. Не то, чтобы я хотела заботиться о ней, но она уже сама не знает, что мы тут делаем, и как закончить всю эту нелепую историю. Красная Ауди подмигивает фарами. Я почти с радостью забираюсь в салон и натягиваю на плечи куртку. Астрид включает кондиционер на тепло. Кажется, мы настолько разные, что нам и говорить-то не о чем. И всё же Астрид взяла меня с собой, когда нуждалась в смене обстановки. И когда мы успели поменяться ролями, что теперь уже помощь ей стала быть нужней, чем мне? — Кэрри, ты любишь его хоть немного, а? Я открываю рот и закрываю. Мало с кем я могла бы говорить о таком, но уж она-то в их ограниченное число точно не входит. Только не Астрид Леман. И всё же я отвечаю, почти против воли. — Я хочу, чтобы он был счастлив. — Но это отнюдь не ответ на мой вопрос. В немке снова проснулось что-то хищное. Кажется, у неё тоже аналитический склад ума. — Я сама разберусь со своими чувствами, ладно? Она пожала плечами и уставилась на дорогу. Да, из меня никакой собеседник, когда я не хочу говорить. Вот эти все поддержания беседы ради беседы не для меня. Лучше уж тишина. Я протянула руку и оживила проигрыватель. Астрид криво усмехнулась. Ну, а что я могу сделать, если из всего, чем радует гостей Берлин, мне по душе только музыка и алкоголь? Думаю, что Куинн согласился бы со мной, или ему вообще пофигу, где жить. Я вяло думаю, что у Астрид должны были бы давным-давно забрать права за такую чокнутую манеру езды. И молчать отчего-то стало в тягость. — Ты любишь Берлин? Будто бы мне не пофигу. Но она отвечает: — Ужасно люблю. — Он подходит тебе по характеру — такой же серый, угрюмый и прохладный. Астрид скосила на меня глаза и засмеялась громко и оглушительно. — Серьёзно, значит вот, что ты думаешь обо мне? И я внезапно рассмеялась в ответ. Машина, что ехала нам навстречу, ослепила нас огнями фар, водитель посигналил и поднял руку в приветственном жесте. Нет, парень, извини, у нас сегодня своя программа. Астрид махнула рукой в ответ. — Это мой сосед по фазенде. Пфф, и кому сейчас нужна дача в европейской столице? Вот я лично даже дома не каждый раз ночую, даже если живу в городе. Ну, хотя, наверное, это я такая шлюха, а фрау Леман должна быть паинькой. Да и живёт, наверное, с родителями. На заднем сидении заиграл телефон Астрид. Блин, кусок дерьма. Мой телефон остался в БНД. Астрид разблокировала «лопату». — Да, я слушаю! А потом послышалась густая немецкая речь. Я не знаю немецкий — всё собираюсь выучить, но пока никак. Астрид прощается и почти победоносно смотрит на меня. Я нихера не знаю, что означает этот её взгляд. — Они все разошлись по домам до завтра. Штаб закрыли на сигнализацию. Либо я отвезу тебя в гостиницу, либо можешь переночевать у меня. — А родители не будут против? Она смотрит на меня как на дуру. — Они живут в Барселоне, да и им давно всё равно, кого я приглашаю домой. Она приглашает меня домой. Как мы дошли до такой жизни? Но, если честно, меня пугает перспектива провести с ней время до утра, тем более, в её квартире. Она будет вязать под выпуск «РадиоБерлин» и в девять вечера ляжет спать, заплетя волосы в тугую косу? А утром предложит мне овсянку без молока? Я не хочу к ней домой, но выбора всё равно нет, ведь у меня даже денег нет и телефона. Да на мне даже чужая куртка. — Ладно, поехали к тебе. — Неужели в твоём голосе меньше обречённости? Оу, я сейчас начну вырывать ей волосы. — У тебя есть дома что-то выпить, кроме кефира и чая? — Морс, компот, а если будешь хорошо себя вести, получишь чашку колы. И мы начинаем синхронно смеяться. Я невольно подпихиваю её локтем в бок. — И пожрать бы чего! — Ты говоришь совсем как Питер, — она прикусывает палец правой руки. Блин, скорей бы утро. Мы должны искать его, а не маяться всякой хернёй. И всё же до утра мы ничего не можем сделать. Всё равно его похитители не выйдут на связь раньше. А ребята и так уже двое суток просматривают видео, где к Питеру применили зарин. И толку — ноль. Мы выезжаем прямо на подземный паркинг, откуда лифт доставляет нас к дверям квартиры Астрид. Она роется в сумке и выуживает ключи. Я переступаю порог квартиры, и в нос ударяет смесь из запахов её духов и одеколона Куинна. — Он был у тебя недавно, — нет нужды уточнять, о ком я говорю. — Он часто бывал здесь. Он продолжал спать с ней. Быть может, он был здесь ещё неделю назад. — Ты спишь с ним? Астрид смотрит на меня и ничего не говорит. Ну неужели это сейчас так важно, читается в её взгляде. Хотя она не выглядит виноватой, она не отрицает очевидное. Я быстро разуваюсь и переобуваюсь в тапки, что Астрид мне любезно подала. Куинну она явно предлагала другие — размер явно маловат. — Экскурсию проводить, или сама не потеряешься? — и в голосе сквозит чуть заметная ирония. — Не потеряюсь. — Ладно, — она вздыхает и скрывается за дверью. Я открываю первую попавшуюся дверь, и на меня едва не падает щётка для пауков. Кладовка. И тут тоже пахнет Куинном. И я почти захлопываю дверь, когда замечаю чехол от снайперской винтовки. Краем глаза слежу, чтобы Астрид резко не застукала меня здесь, планомерно обшариваю полки, скользя руками по гладкому дереву. Тут полно оружия и боеприпасов. А дамочка не так проста, ну или это всё Куинна. Хотя, судя по тому, как она стреляет, она явно не против превратить своё жильё в военную базу. Ну да ляд с ней. Я выхожу в коридор и прикрываю дверь. Она стоит, прислонившись к дверному косяку, и смотрит на меня. — Что? Ты же не против, чтобы я познакомилась с квартирой. А потом она делает крошечный шаг ко мне. Я рефлекторно отступаю спиной назад, когда лопатки соприкасаются с деревянной поверхностью. Астрид откидывает с глаз чёлку и приближается ко мне. Она успела сменить джинсы на свободные спортивные штаны и толстовку с капюшоном. Вся её одежда серого цвета. И синие глаза сейчас тоже выглядят более тёмными. Полными грусти, отчаяния, печали. Астрид поднимает голову — я всё равно немного выше неё — и смотрит на меня с мольбой. Я не знаю, чего она хочет. Она не должна хотеть этого от меня. Только не тогда, когда грёбаный мир разлетается к херам. Когда где-то дохнет Куинн. А потом её губы впиваются в мои, и дыхание перехватывает уже у нас обеих. Во вкусе её губ — сожаление о Куинне. В моём — стыд за то, что я жива, а они все — давно мертвы по моей вине. И я сама не понимаю, что делаю, когда мои пальцы проникают под резинку её спортивных брюк, пробираясь ладонью к её промежности — уже влажной для меня.