Маслом писаное

Ольгерд никогда не был человеком терпеливым, но когда он смотрел, как его любимая Ирис рисовала — время для него останавливалось. Он умирал от тоски при одной только мысли, что ему придется часами стоять неподвижно — но стоило Ирис бросить лишь взгляд, сказать лишь слово и взять в руки лишь одну кисть, как все становилось неважно. Он думал, что может смотреть за движением ее рук, умиротворением почти бесцветных, но оттого только более прекрасных глаз, за тем, как скользили по ее острым плечам темные волосы, стоило ей сделать неловкое движение, вечно. Вечно и неподвижно. — Сколько ты будешь рисовать меня, Ирис? Та оторвала взгляд от полотна, над которым трудилась уже столько времени, и с мягкой улыбкой на губах ответила: — Еще пару часов. Ольгерд усмехнулся. — Нет, я имею в виду... — Ирис осторожно повела ладонью в воздухе, и он послушно приподнял подбородок. — Именно меня. Почему ты так много рисуешь картин со мной? Ирис задумчиво провела кистью по холсту, оставляя на нем темно-зеленый след масла. — Потому же, почему я рисую так много пейзажей. Я рисую то, что люблю, Ольгерд, — одарила она его еще одной милой улыбкой, — а больше всего я люблю тебя. Когда Ирис говорила эти слова, Ольгерд чувствовал, как у него в груди начинало гореть. Он на самом деле становился счастливым, и только Ирис могла подарить ему это счастье — он знал точно. Он чуть сильнее сжал рукоять великолепной карабелы и позволил себе еще одну шутку. — На днях ты рисовала Витольда. Стоит ли мне беспокоиться, жена? Она выглянула из-за холста и, смерив Ольгерда до смешного строгим взглядом, быстро пробежалась до него босыми ногами по деревянным половицам и, замерев в паре мгновений от Ольгерда, потянулась к нему. Вместо поцелуев Ольгерд получил крайне глупые завитые усы под носом, которые Ирис шаловливо вывела оранжевой краской прямо на его коже. — Ах, ты думаешь, это смешно, — тоже стал показушно-серьезным он, выходя из образа, и сложил руки на груди. Двинул пару раз губой, будто пытаясь привыкнуть к новым усам, куда менее пышным, но зато длинным и заходящим даже на щеки, и смерил Ирис недовольным взглядом. — Я думаю, что это очаровательно, — игриво протянула она, кладя ладонь с кистью ему на плечо. — Очаровательно? — Да. И усы, — легко коснулась она подушечкой пальца носа Ольгерда, отчего тот не сдержал улыбки, — и то, что ты способен поверить, будто твой брат посмеет посягнуть на мое сердце. Ты переоцениваешь его храбрость... И недооцениваешь мои чувства. — Ты недооцениваешь свои красоту, обаяние и доброту, — качнул головой Ольгерд. Ирис же пробежала тонкими пальцами по его шее, уху и легко сжала огненно-рыжие волосы Ольгерда у самых корней, заставляя немного запрокинуть голову. — Как и ты свои, — ответила она уже почти шепотом. Говоря по чести, Ирис всегда была невероятно привлекательна, но Ольгерд не знал, когда она вновь очарует его. Это всегда происходило так внезапно — и так ожидаемо. Начиналось с шутки, приятного слова, а в следующее мгновение он уже подхватывал ее под узкие бедра, поднимая на руки, как сейчас, и нес в спальню. Не забывал присесть перед дверью, чтобы Ирис, и без того бледная, не дай бог не ушиблась головой, и давал ей мгновение, чтобы положить кисти и палитру, после чего бережно опускал ее на постель. Ирис была болезненно худой: многие «Кабаны» считали, что это было не лучшим качеством для жены, но Ольгерд одним взглядом заставлял их забыть о своем мнении. Как бы то ни было, никто не мог сказать, что Ирис была неприятна на вид, более того — в каждой ее особенности, считались ли они красотой или изъяном в приличном дворянском обществе, Ольгерд находил нечто волшебное. В ее тонких пальцах, которыми она любила водить по его груди утрами. В ее осиной талии, не дававшей ей сил воспроизвести на свет дитя, которое, на самом деле, Ольгерду было и не нужно. В белизне ее кожи, подчеркиваемой темными, как ночь, нарядами. Ирис была прекрасна, и потому Ольгерд всегда желал ее столь же сильно, сколь хотел оберегать. Впрочем, сама Ирис зачастую просила не излишней нежности, а чего-то порезвее, поинтереснее. И за это Ольгерд тоже любил свою жену. — Итак, — протянул он, позволяя себе усмехнуться, как настоящему разбойнику, и сбросил кунтюш, — ты сказала, что любишь меня... Ирис подыграла, прикрыв губы ладонью, и едва заметно расстегнула пару пуговиц на своей черной рубашке. Впрочем, хорошо, что она не успела оголить свою грудь полностью — за дверью, что вела в спальню фон Эвереков, раздался шум, она отворилась, и Ольгерд тут же оскалился, оборачиваясь. Витольд замер на пороге, будто провис в пространстве, а потом взмахнул рукой. — Там... — Ви-итольд, — предупреждающе процедил Ольгерд, словно намекая, что брат заявился не в самый удачный момент, но тот не понял. — Ольгерд, ты не понимаешь. Там... — Витольд, это не может подождать? — уже несколько раздраженно смял меж пальцев покрывало Ольгерд, прикрывая собой Ирис, и та поспешно прикрыла грудь тканью рубашки. — Дом Борсоди, они... Они скупили все векселя, — нервно продолжил Витольд. На него это было не похоже, ведь чаще всего он был уверен в себе даже больше, чем следовало бы, но именно то, как едва заметно дрожал его голос, заставило Ольгерда пойти у него на поводу. Он вздохнул и встал с постели, аккуратно укрывая Ирис второй половиной простыни, заворачивая ее в него, словно в кокон. — Хорошо, — посмотрел он на Витольда, — они скупили векселя. И что? — Они требуют немедленной выплаты. Я бы не стал прерывать вас, милые, — немного мерзковато усмехнулся Витольд, снова становясь собой, — если бы это не было важно. Ольгерд устало поднял взгляд к потолку, а потом потер переносицу пальцами. Он будто почувствовал, как его голова наполнилась болью и заботами, от которых он, на самом деле, уже изрядно устал. — Хорошо, Витольд. Я спущусь через минуту, — кивнул ему Ольгерд, и Витольд, удовлетворившись этим ответом, тут же покинул комнату, не забыв прикрыть за собой дверь. Ольгерд печально, но ласково посмотрел на Ирис и развел руками. — Ну... — Иди, — ответила та скромной улыбкой и, подобрав его расшитый кунтюш со своей стороны постели, подала ему. Ольгерд, кивнув, взял, а Ирис на мгновение схватила его за руку. Ольгерд, только отвернувшийся, вновь глянул на нее, и Ирис прошептала дрожащим от веселья голосом: — Твои новые усы, конечно, бесподобны, но не думаю, что представителям дома Босорди они понравятся. Ольгерд замер на миг, а потом кивнул и, легко поцеловав запястье Ирис, поспешил вниз, к брату. От ярко-рыжих масляных усов он намеревался избавиться где-то на лестнице, ведь дело и правда было серьезное. С другой стороны, почему бы он не смог договориться с домом Босорди? Подумаешь, скупили все векселя. Ольгерд был фон Эверек, а им всегда везло — и он был уверен, что повезет и сейчас.