– Я видел, как ты стрелял.
Вос обернулся. Каон приподнялся, оперся на локоть. Он лежал рядом, открытый для удара. Истощенный. Вос иронично хмыкнул, стирая гарь с брони:
– Да, иногда пострелять приходится.
На клешневидной ладони остался темный след: Каон никогда не мог сдержать заряд во время коннекта, и все протекшее масло буквально выгорало. Скрипнув суставами, Вос потянулся за подготовленной заранее масленкой.
– Я видел, как ты выстрелил автоботу прямо в значок, – отчетливо произнес Каон. Вос замер с протянутой рукой. – Ты делал это не раз. Я засек три случая: когда мы прижали Гриппера, после Гарруса-9 и сегодня.
– Я очень меткий, – ухмыльнулся он. Каон не может знать, натянутая это улыбка или нет, но он очень чувствителен к фону. Вос подобрался, смыкая клешню на масленке. Плохое оружие... – Рад, что ты оценил.
Каон сел на колени, упираясь в платформу кулаками. «Мирная тирания» была просторным кораблем, но места для подзарядки в каютах – узкие. Солдатам незачем расслабляться. Удивительно, что Тарн не вмешивался в отношения своих подчиненных, учитывая, что считал своим абсолютным правом лезть во что угодно. Вос с Каоном скрывались от всех, но как-то вяленько, как будто Каон больше боялся, что вскроется его способность привязываться к кому-то, а не что получит втык от начальства. Впечатление складывалось, что Тарн вообще считает себя выше интерфейса и обнимашек после.
А Вос представить не мог, какие теплые объятия он найдет, когда вольется в состав ДПП.
– Знаешь, как я это понял? – голос Каона всегда звучал немного трескуче, как будто его собственный фон одаривал вокалайзер помехами. – Я не вижу, но чувствую. Энергетические потоки. Замыкания. Я знаю, когда твой ствол принимает новый заряд. Знаю, когда он легче боевого. Знаю, как метко ты стреляешь, если захочешь. Ты не собирался убивать тех троих. Ты выстрелил им всем в правый глаз значка небоевой пулей.
– Значки-то ты как отличаешь? – тихо спросил Вос.
– В них зашит опознавательный маячок, это для меня как сигнальная ракета. А еще мы все любим понапихать туда диодов, – Каон коснулся своей инсигнии, выгравированной на горле, и понизил голос: – Что ты делаешь, Вос? Вернее... я догадываюсь, что ты делаешь. Почему?
Вос опустил взгляд на свои ладони, чистую – и грязную. Он быстро привыкал к новым корпусам, его искра легко принимала оболочки, во что бы они ни трансформировались. От мирного погрузчика, в корпусе которого он скрывался от функционалистского давления до войны, до воплощенного оружия, как сейчас.
– Я пару раз метко промахнулся, а ты построил теорию заговора на этом? – он поставил ногу на край платформы и принялся смазывать бедренный привод. – Еще Тарну расскажи.
– Я не хочу рассказывать Тарну, – негромко отозвался Каон. – Потому что он поверит мне. Я давно в отряде, я самый лояльный и, фраг, самый умный на этом кора...
– Хэй! Только расцепились, а ты уже обзываешься! – заставил себя пошутить Вос.
Левая рука трансформируется в крюк, такой острый, что пробьет камеру искры Каона насквозь. Прицелиться, запустить команду... он умрет быстро. Вос знает, как убивать быстро.
Доминус Амбус не умел, но Вос – научился.
– Вос, – перебил Каон, скалясь. – Хватит притворяться, хватит! Я тебя раскрыл!
Нельзя касаться Каона – он даже сбросившись несколько раз может сгенерировать такой разряд, что ты вырубишься на несколько кликов. А очнешься скованным на коленях перед Тарном.
Вос слегка вытянул перестроенную в оружие руку, направляя крюк в неподвижный сейчас генератор в чужом честплейте. Глубоко под ним скрывалась искра Каона.
– Почему тогда мы говорим сейчас? – спросил он. – Ты уже должен был доложить командиру. Молчать о предателе – тоже предательство, знаешь ли.
Ворвутся ли сейчас Тесарус с Хелексом? В тесной каюте и боя-то не выйдет. Но он может убить Каона, вывести одного из ДПП из строя, прежде чем его самого прикончат. Хотя... Тарн захочет его пытать. Узнать все случаи до единого, когда автоботский шпион передавал информацию своей ставке.
– Уходи, – попросил Каон.
Черные провалы на месте оптик всегда имели одно и то же выражение: легкого удивления. Когда Каон искрил, они зловеще подсвечивались, и казалось, он насмешливо пялится, но в такие моменты, как сейчас, он смотрел вовсе не как убийца. Не как один из десептиконских палачей.
Вос не раз убеждался, что Каон наслаждается своей службой знаку. Своей ролью идеальной пыточной машины. Но еще он видел, как сильно Каону не хватает чего-то, что уравновешивало бы бушующую в нем энергию. Чужого тепла. Заботы. Нотки адекватности посреди безумия. Каон этого стыдился, поэтому, наверное, так много ершился и скалился, общаясь с товарищами по отряду. Единственным, кого он слушался, был Тарн, но Тарна слушались все...
Когда Вос решил сблизиться с Каоном, он не мог представить, что все зайдет так далеко. Но так получилось, что только им двоим на «Мирной тирании» не удавалось достичь покоя после того, как очередной пункт списка вычеркнут. Только их двоих лихорадило: одного – от переизбытка заряда и нереализованного потенциала, другого – от ужаса перед собственными поступками.
Их притянуло друг к другу, как звезды, чьи орбиты случайно пересеклись.
– Если я останусь, ты расскажешь Тарну? – спросил он.
– Пожалуйста, проваливай, – прорычал Каон, подаваясь вперед. Натыкаясь на крюк.
Вос опустил руку.
– У меня есть задание, – прошептал он. – Есть долг.
– У меня тоже есть долг, – Каон перехватил его кисть и дернул на себя. – Ты, фраг, ты думаешь, я жалею тебя?! Буду прикрывать твой шлак?! Твоих хлюпеньких автоботов?! Ты столько лет мне врал, – по пальцам запрыгали искры, – поболту на Тарна, ты врал мне! Я будто не чувствую два гребаных контура, когда к тебе подключаюсь! Я будто не знаю, почему ты никогда не открываешь искру! – он продолжал давить, и Вос вынужденно наклонился, оказываясь близко к угрожающим всполохам в пустых орбитах.
– Каон...
– Последний раз говорю: вали – или сдохнешь! – губы зло скривились.
– Каон... – Вос прижал к этим губам палец, вернее, серую клешню, которыми был оснащен этот робомод. Каон обжигал уже сейчас, а ведь еще не начал шпарить в полную силу. – Если бы не два контура, с моей энергоемкостью мы были бы несовместимы. Я всегда понимал, что ты разберешься с первого раза. Но я решил, что это стоит риска.
– Что стоит риска? – эхом прострекотал Каон.
– Ты, – Вос переступил так, чтобы оказаться перед платформой на коленях. – Все это – большой риск. Внедриться в ДПП. Отправлять послания своим, когда вы все неотступно рядом. Я подумал, если я все равно рискую, почему тогда не... – он замолчал. – Я не втирался к тебе в доверие, когда предложил коннект. Я вас всех обманывал, но ты... Мне показалось, я могу открыть тебе больше, чем остальным. И ты ничего не сказал, не обвинил меня ни в чем. Я был так благодарен... до сих пор благодарен, что ты дал мне возможность быть собой, когда у меня не было на то права.
– Не стоило говорить и про пули, да? – хрипло усмехнулся Каон. – Искренность – фраговая штука, когда один – шпион, а другой – палач.
Нельзя позволять ему собраться, понимал Вос. Нельзя останавливаться. Прикрытие рушилось, по его вине в том числе, и если Каон продолжит…
– Я знаю, почему ты хочешь, чтобы я ушел. Потому что не хочешь врать Тарну.
– Я верю в десептиконов, Вос, – отмахнулся Каон. – Или как тебя зовут на самом деле? Я верю в десе...
– Я люблю тебя.
Каон запнулся. Вос потянулся, трансформируя руку обратно, и обхватил клешнями выносные катушки. Если Каон решит поджарить его до искры, то сможет без труда.
– Идеология – это важно. Но мир больше двух идеологий. И мехи – больше, чем автоботы и десептиконы. Я... меня зовут Доминус. Доминус Амбус. Я больше не буду тебе врать.
– Тарн убьет тебя! – сейчас провалы оптики оказались так близко, что Вос буквально тонул в них. От Каона тянуло гарью – привычным уже запахом. Они много лет были вместе, воевали вместе, убивали вместе, отдыхали вместе...
– Я передаю командованию тактические планы ставки. Я не подставлю наш отряд, он мало беспокоит Праула, знаешь, разборки среди десептиконов ему безразличны. Я не угрожаю тебе, или Тарну, или делу ДПП. Клянусь.
– Ты бред несешь. Уходи, давай, пока я не передумал, ну?! – в который раз повторил Каон.
– Я люблю тебя. Свободу, которую ты подарил мне здесь. Даже твои жестокие шуточки...
– Уходи... – голос упал до шепота.
– Если поможешь мне снять броню, я отдам тебе искру, Каон. А то с этими клешнями ничего путного не сделаешь, – он усмехнулся, как усмехнулся бы Вос. Каон ведь привязался именно к нему, он ничего не знал о мехе под внешней броней, да ему и не стоит. – Пожалуйста.
Каон позволил переложить свои руки на трансформационные швы внешней брони. Вос отдал несколько команд, сложных и многоступенчатых, и маскировка, мешавшая даже медицинским системам распознавать под массивной броней маленького меха с альтмодом турболиса, распалась. Каон вслепую сдвигал детали, сосредоточенный и немного растерянный.
Доминус так давно не снимал эту броню, что застонал, едва смог напрямую втянуть кулерами воздух.
– Тарн убьет нас обоих, – Каон ощупал его фейсплейт, создавая представление о его внешности. Погладил инсигнию дома Амбусов над верхней губой. Опустил ладонь на многослойные детали, складывающиеся в топорщащийся пластинами пышный хвост.
Детали шевельнулись, реагируя на касание, перестраиваясь. Доминус запрокинул голову, когда Каон наклонился, чтобы поцеловать его.
– Может, – сказал он тоном Воса, пренебрегающего опасностью и всегда ироничного, – когда-нибудь. Но еще сколько-то времени у нас есть.
Доминус Амбус знал, что такое любовь. У Доминуса Амбуса был conjunx endura, и они даже не простились толком, потому что Праулу он потребовался немедленно. Возможность подкинуть своего агента в элитный отряд десептиконов выпадает один раз за войну, и нельзя было ее упускать. Доминус Амбус тосковал по Ревайнду, но Вос...
Вос свободен. Вос откровенен.
Вос не лжет Каону, ведь Вос – не шпион. Это Доминус Амбус вынужден лгать – и, слава Праймусу, искры десептиконов, как искры многих других мехов, тоже нуждаются в любви. Даже извращенные и жестокие искры.
*
Доминус не мог сказать точно, когда ложь растворилась и стала неотличимой от правды. Каон любил его, искренне, пугаясь самого себя, неумело, как может любить садист, который не смог реализовать никакой другой свой потенциал. Безоглядно любил. Сложно было не ответить.
Живя в логове палачей, невольно узнаешь больше, чем показывают холо с демонстративными убийствами. Тесарус – не такой тормоз, каким кажется на первый взгляд. Хелекс любит дурацкие розыгрыши и боится инсектиконов, особенно маленьких моделей. Тарн трансформируется до перегрева цепей и постоянно шатается по черным рынкам, поскольку там добывать новые ти-коги быстрее, чем охотясь на предателей. А Каон... Каону нужно тепло. Он невыносимый кинестетик, он всегда тянется, обнимает, трогает, щупает, дергает... Он пинает Хелекса, заставляет Тесаруса подзаряжать его, сидя в дробилке, при случае встает поближе к Тарну, несмело, как будто невзначай задевая лидера ДПП плечом. Все это – потому что ему важно ощущать тех, кто ему близок.
Да, все они – убийцы и мерзавцы. Но все равно – живые мехи, и Доминус был рад становиться живым хотя бы так. Он – мистический агент 113, досаждающий десептиконам уже давно, однако, видимо, Праймус не создал его шпионом. И открывшись Каону, он понял, что нуждается в этом партнерстве не меньше: так же, как Каон, он боится, что его тайну раскроют, так же ищет искренности, так же запирается в себе и преображается перед другими десептиконами.
Они были похожи. И Доминус – Вос – убил уже достаточно автоботов, чтобы его и его смертоносный крюк возненавидели бывшие сослуживцы. Никто из них не знал, что с ними сражается тайный агент Праула, и это, пожалуй, то немногое, что разделяло их с Каоном. Каону нравилось убивать.
Но с Доминусом он был нежен и заботлив. К нему можно было прижаться настоящим корпусом и впитывать энергию безо всяких кабелей. Погружаться в нее. Под генератором Каона лежала горячая, сильная искра, излучение которой – вопреки амплуа своего хозяина – ощущалось ласковым.
В первый раз Доминус признался, чтобы сохранить прикрытие. Позже он сам с нетерпением окунался в связь, приносившую ему не острые ощущения, а покой. Каон не поднимал никаких... автоботских тем. Они вообще мало разговаривали. Только цеплялись друг за друга и вытягивали – каждого из своей бездны.
Доминус верил, что не Каон сдал его.
Тарн вычислил сам. Это могло случиться в любой день, раньше, позже, когда угодно. Десептиконская ставка так же анализировала утечки, как и автоботская. Связь между событиями уловима, хороший аналитик вычислит ее, даже если не увидит пустых пуль в чужих значках.
Каон сверкал, как поврежденный генератор, пока Хелекс сдирал с Доминуса личину Воса, жестокого солдата фиолетового знака, обнажая тонкий угловатый оригинальный корпус. Другие могли принять это за гнев. Доминус знал, что Каон в отчаянии.
– Интересная маскировка, – Тарн мыском раскидал элементы брони. Подобрал кисть, с некоторым усилием, повозившись, перестроил в знаменитый крюк и покрутил в руках. – Смело, очень смело. Самоотверженно. Во что ты себя превратил, а, Доминус Амбус? – ему не требовалось подстраиваться под искру бывшего подчиненного, поэтому эффект голоса сказался немедленно. В руках Хелекса Доминус скрючился, но его дернули за ноги, вынуждая распрямиться и смотреть Тарну в оптику. – Такое уважаемое имя. Такое грязное пятно.
– Ты сам сравнил себя с грязью, – процедил он.
Каон выстрелил разрядами между катушками.
– Тише, тише, – повел ладонью Тарн. – Я имел в виду, дорогой Доминус Амбус, твою неудачу. Провал. Подходящее слово, не так ли? Ты неплохо постарался, но провал всегда перекрывает достижения. Теперь я уничтожу все, чего ты достиг, вместе с тобой, – корпус Доминуса затрещал, когда Хелекс растянул его еще сильнее. – Ты так долго был одним из нас, что, полагаю, каждый захочет попрощаться, – лиловая маска нависла над ним. – Они тебя не убьют, не переживай, смелый автобот. Я погашу твою искру...
– Тарн? – сквозь треск позвал Каон, и искра Доминуса сжалась в камере до маленькой пульсирующей звездочки.
Если он продолжит, то погубит себя. Тарн – самодовольный ублюдок, зацикленный только на себе и деле Мегатрона, он не видит перед собой живых мехов, лишь разные функции. Но он способен читать между строк, а уж тем более он обратит на тебя внимание, если пустишь сигнальную ракету!
– Хочешь начать первым? – ласково поинтересовался Тарн.
– Хочу предложить идею, – Каон скрестил руки на груди. Круглые черные орбиты смотрели прямо на Доминуса сейчас. – Если он бесславно сгинет тут, это, конечно, ударит по автоботам. Однако он станет очередной жертвой войны. Это скучно, – он так искрил, что слова едва удавалось разобрать. Тарн проворчал что-то, и Каон постарался говорить четче: – Но что если он и правда станет одним из нас?
– Разве мнемохирурги не того? – спросил Тесарус сверху. Он пока не торопился вмешиваться в разборки, похоже, крайне разочарованный предательством одного из товарищей. Или тем, что заправку из-за этого перенесли на неопределенный срок. По нему никогда не скажешь.
– Зачем такие сложности, – нервно пнул его кулаком в голень Каон. Звук вышел гулкий, и Тесарус переступил ногами, уводя заряд в палубу. – Он же звероформер. Есть процедура попроще, – в глубине орбит бешено заскакали голубые огоньки. – По-моему, из него выйдет отличный цепной турболис.
Доминус сжал кулаки. Он шутит? Он ведь не всерьез предлагает Тарну... «одомашнить» агента 113? Процедура считалась настолько негуманной, что по законам Тайреста каралась одним из самых крупных сроков. Из жертвы в альтмоде извлекается ти-ког, лишая ее возможности трансформироваться обратно, вокалайзер вырезается, а в процессор подселяется простенький вирус, мешающий причинять вред «хозяину». Путающий мысли и делающий разумного меха зверем. «Одомашнивание» практиковали в дикие времена, когда звероформеров ни во что не ставили, отрицая их интеллект, но с тех пор Доминус не слышал, чтобы кто-то совершал подобное надругательство над кибертронцем.
Алые линзы обратились к нему. Тарн прошелся перед Хелексом, заложив руки за спину.
– Как тебе такое, а, Доминус? – он вдруг поднял руку и потрепал его по шлему. – Будешь хорошим мальчиком?..
– Ублюдок, – выплюнул тот, теряя готовность с честью выносить любые пытки. – Вы... все вы! Сделайте это, и я перегрызу вам шланги!
– Я так не думаю, – почти пропел Тарн. – Отличная идея, Каон. Мы никому не расскажем, что поймали шпиона. Пусть полюбуются сами, как ты выгрызаешь чужие искры для нас, лисенок.
Доминус забился в лапищах Хелекса, но только вывернул обе руки. Отчаявшись, он уставился на Каона и открыл было рот, чтобы в отместку выдать Тарну второго предателя в отряде, но запнулся. Он научился понимать взгляды Каона, хотя тот никогда не смотрел в прямом смысле этого слова. Научился читать по фейсплейту, что тот испытывает на самом деле.
Каон говорил, что любит его.
*
Он забился в угол. Боль прошивала от кончиков лап до хвоста, сводило даже челюсти, и он тщетно клацал ими, но это не помогало. Ничего не помогало. Внутри было пусто и холодно, а по контурам вместе с током скакало голодное, злое отчаяние. Чего-то не хватало, чего-то важного не хватало…
Тяжелые, большие фигуры пугали его. Он чуял, что видит их не впервые, но не помнил, чего от них ждать. Его раздирали противоречивые рефлексы: одна задача – спрятаться, вторая – броситься на них, а третья… подпустить ближе.
Они – его… стая?
Он поскреб когтями по полу и завыл.
– Хватит, Пет, – трескучий голос звучал знакомо. С ним что-то связано. Что-то... теплое. Заполненность недостачи. Точно. Заполненность.
Он настороженно навострил датчики в сторону голоса.
– Узнаешь меня? – протянутая рука пахла гарью и озоном. Он ткнулся в нее носом. Оскалился. Ткнулся снова. Сложно выбрать. – Узнаешь... иди сюда.
Красно-рыжий сел рядом и сгреб его в охапку. Он принялся было вырываться, но притих, завороженный гулом, доносящимся изнутри этого меха. Гул тоже знакомый... он ассоциировался с отдыхом. Покоем. Он вывалил глоссу, анализируя уровень тока. Не опасный. Рыжий не хочет его убивать.
– Я тебе говорил, уходи, – едва слышно прошептал рыжий, наклоняясь к самому аудиодатчику, и потрепал по острым пластинкам гривы. – А ты не ушел. Теперь мы всегда будем вместе, Пет. Слышишь? – он сжал его морду в ладонях и сказал громче: – Тебя зовут Пет. Понимаешь? А я – Каон.
Он тявкнул, недовольный потоком звуков, которые едва понимал. Что-то внутри скреблось и требовало, чтобы он сосредоточился. Понял что-нибудь. Предпринял что-нибудь. Цапнул этого рыжего, например. Но он такой горячий. И он разбил оглушающую пустоту, когда появился рядом.
К рыжему хотелось прижаться посильнее, что он и сделал.
– Ты привыкнешь, – пообещал тот. – Ты привы... ой!
Опрокинутый и прижатый всеми четырьмя лапами, он заискрил, обжигая. Продолговатый острый нос ткнулся в темную орбиту. Рыжий фыркнул:
– Пет, фу!
Он послушно сдвинулся назад, положил морду на честплейт меха и сладко провентилировал. Потыкался в броню, попробовал на зуб круглые лопасти и улегся обратно, поджав лапы.
– Смотри, куда лезет. Вылитый искрожуй, – сказал другой голос, гулкий, низкий.
Он недовольно зарычал в ответ.
– Отвали, – буркнул рыжий. – Ты сам-то, головожуй, фраг.
– Искрожуй это идея, – заметил третий. – А он смешной получился. Круто ты придумал, Каон.
Не понимая, что они обсуждают, он прижался к своему меху и на всякий случай огрызнулся на остальных.
– Это свои, – сказал Каон, не пытаясь из-под него выбраться, наоборот, прижимая крепче. Глубже зарываясь пальцами в гриву. Потрескивание его голоса убаюкивало. – Мы еще сделаем из тебя грозу искр, Пет.
Пет лизнул его в нос. Хозяин улыбнулся.
