***
Высокие молчаливые воины, красивые нездешней, холодно-золотой красотой, продолжают привозить провиант. Их холёные руки кажутся вовсе не пригодными для грубой работы, но они исправно помогают восстанавливать Эсгарот, и видно, сколь многое они переняли в своё время у гномов Эребора, ходивших некогда вдоль Мен-и-Наугрим. Бард Лучник, ставший Бардом Первым, королём Озёрного края, из окна своего будущего тронного зала смотрит, как восстанавливается из руин дорогой сердцу город. Вместе с ним и его людьми над краем порхает чужая, незримая и властная, одаривающая рука, без которой было бы втрое тяжелее справиться. Он помнит сияние звёздных перстней на пальцах этой руки - и она будто сейчас держит его за локоть. Он вообще помнит, кажется, слишком многое, хотя разве есть, что? Гонцы из Сумеречья, посланцы своего высокородного государя - напоминание о том, чью гордость и чью помощь он хотел бы, да уже никогда не сможет забыть. Так чудеса нельзя выкорчевать из памяти. — Отец, - звуки эхом отражаются от стен. Он быстро оборачивается. Сигрид, как и ему самому, всё ещё неловко в мехах и вышивке; она крепко сжимает ладони замком и поводит плечами. В её глазах - тревога глубже тревоги, и Бард с тоской думает, что детям, видевшим Битву Пяти Воинств, не забыть её никогда - на радость или на горе. — Милая? - Он старается улыбнуться как можно теплее, но ничем не изгнать слишком ранней морщины между её бровей и этих резко-угловатых движений нервных рук; на секунду Барду мнится, будто он снова смотрит в зеркало, и сравнение ему вовсе не нравится; он устал от зеркал. — Гонцы от короля Трандуила. Новые мастера прибыли предложить свою помощь в восстановлении города. Они говорят - это дар... — Ты им не веришь? - Он улыбается одними губами, с тихой грустью. Ибо я - не верю, хоть и жажду. — Они как сказка, - шепчет дочь, - как колыбельная песня, которую давным-давно пела мама - Тильда и Баин не помнят, но я помню. Я не знаю, что нужно сказке от нас, и боюсь в неё верить. А ты? Сердце ребёнка, плоти от его плоти, чует: что-то грызёт и изъедает его изнутри, как ржавчина. Барду хочется шагнуть к ней, обнять её, прижать к себе, успокоить, сказать: «Я бестревожен, будь бестревожна и ты», но он не смеет. В его дочери сильна и памятна та же кровь, что и в нём, и сердце будущей женщины добавляет ей чуткости. Она видит его тревогу, но не может успокоить. Никому не успокоить никого - пока он не обретёт что-то, не имеющее названия. Пока не обвяжет вокруг своего запястья ту самую нить, протянувшуюся между ним и владыкой, чьи милости настораживают. — И я боюсь, Сигрид, - Бард подходит и всё же берёт её за руку. - Но иногда мы не можем выбирать друзей. Даже если они кажутся нам ожившей легендой, даже если мы боимся их, даже если они слишком хороши для нас. Она кивает, эта будущая прозорливая жена счастливого мужа, провидица из его, Барда Убийцы Дракона, рода, а он оглаживает переливающиеся бусины браслета на её запястье. — Что это? — Кошачий глаз, - она, не привыкшая украшать себя, неловко прячет скромный браслет под опушку рукава. - Отводит дурное. Бард кивает вместо ответа. Он не может сказать дочери, что непроницаемое холодное сияние этих камней приходит к нему еженощно - чужим взглядом в его снах. Всё, каждый звук, каждый шаг, каждый предмет, будто вступив в заговор, возвращают его память к - союзнику? другу? врагу? - решение так и не было принято. Может быть, это-то его и тревожит. Кто ему - государь Лихолесья? Кто он - государю? — Они потребуют свою цену, - вдруг говорит Сигрид, и её острый подбородок указывает на окно. Посланцы Сумеречья ничего не просят за свою помощь, и он не смеет ответить: «Я уже заплатил», потому что ей ещё рано знать, как раз и навсегда платят вечной преданностью. Жаль, что он не знает одного: нужна ли эта преданность тому, кому он готов её пообещать. Как не знает и содержания письма, привезённого высокими молчаливыми гонцами. Призыв и обоюдная плата читаются между его строк - на языке, знакомом по случайности и в память о славных предках. Оно не для чужих глаз.***
— До тебя, Бард Лучник, ни один человек не ступал под эти своды. - Он сообщает об этом столь небрежно, что Барду ещё больше хочется, вжав голову в плечи, отступить в тень. Таинственные пути, по которым его провели, как шпиона, запретив смотреть, великолепие сокрытых чертогов, голос Трандуила, властного над каждой здешней тенью, - всё говорит ему, что здесь он чужой, что здесь он лишь капля в водах Внешнего моря. Представшее перед его глазами для этих глаз не создано, призвано напомнить, кто он и откуда. Но, возможно, именно поэтому он лишь расправляет плечи шире. Не отступив перед Смаугом, неужели отступит перед давящей роскошью и единоличной властью? — Это великая честь, Владыка. Я благодарен тебе за то, что ты удостоил меня её. Это доброе продолжение для уже начатого: мы вместе очистили этот край от зла, мы можем поступать так и впредь. — Мысль о непоследнем союзе всё ещё не даёт тебе покоя, Убийца Дракона? - Трандуил улыбается, разливая, как любезный хозяин, вино, и багровая лента, словно кровь, бьёт о золотые стенки кубков. Его пальцы, когда он передаёт кубок Барду - жест странно знакомый - холодны до неестественного. Бард вздрагивает. — Ты помог возрождению моего края. Ты охранитель этих земель, по своей воле или нет, - он шагает вперёд, будто стремясь не дать Трандуилу отступить. - В Лихолесье ещё много злобных тварей, твои воины истребляют их, но и мои люди отважны, ты это видел. Вместе мы сможем наносить врагу урон куда больший, пусть только стража лесных рубежей иногда покидает их, уходя чуть дальше. — Ты хочешь предложить мне военный союз, Бард Первый, король людей? Союз - мне? Против орков Дол Гулдура? Каждый из вопросов не требует ответа. Бард отвечает на каждый же - и больше того: — Против них - и против любых иных тварей, пауков и чудищ. Да, я предлагаю тебе военный союз. Так же, как ты предлагаешь мне торговый в послании, переданном твоими гонцами. - На секунду брови собеседника взлетают верх, и Барду мнится что-то, похожее почти на уважение: а ты не так прост, Лучник; я, впрочем, подозревал. - Мир во время мира, - тише продолжает он, - и помощь во время войны, если она случится. Вот мои слова. — Я не вступаю в союзы, - тени и свет от факелов играют на чужом лице, добавляют жизни алебастру и мнимой теплоты - холодным глазам. - Только если это обещает мне выгоду. Чем выгоден мне союз с людьми Эсгарота? — Твоим добрым именем, - сердце стучит, будто безумное, норовисто бьётся о рёбра; от собственной смелости шумит в ушах, - честью. Возможно, славой. Ты хранишь своё королевство ото всех и каждого, но, может быть, настало время для друзей. Иначе я не понимаю, для чего помогать нам и торговать с нами, - он хмурится, - потому что не верю, что ты гонишься только за выгодой, не дракон же ты, гонящийся за золотом. Скажи мне, если я ошибаюсь. Трандуил смотрит на него так внимательно и непроницаемо - ничего не угадать за этим взглядом - что короткий озноб пробегает вдоль спины. — Ты считаешь, - медленно, будто сцеживая слова, начинает он, - что я ищу твоей дружбы, Лучник? И тут силы иссякают. Бард устал разгадывать неразрешимые загадки. Его плечи опускаются и он качает головой, глядя на маслянистую, непрозрачную гладь на дне кубка: — Я не понимаю, чего ты ищешь, Владыка. Объясни мне, если сочтешь нужным. Твои мастера строят наши дома. Твоим хлебом кормятся мои люди. Твои воины обходят наши рубежи дозором. Расскажи мне, для чего, если не ради нашей дружбы. Помню, ты не понимаешь нас. Но вот и я совсем, совсем не понимаю тебя. Понимаешь ли ты себя сам? — Вашей дружбы, - углы чужих, отчерченных тонко и узко, губ дёргаются, - я воистину не ищу. Не твой народ и не твоё племя, ты любопытен мне. Человек, позволяющий себе становиться между гномом и его войной, между эльфом и его врагом, между драконом и пепелищем. Вас немного осталось таких. Других я и не встречал. На секунду ему кажется, что где-то здесь, в одном из углов зала вдруг звучит глуховатый, негромкий смех друга. Так Элронд без злобы посмеялся бы ему в лицо - слепцу по собственной воле, сдавшемуся гордецу, всё ещё прячущемуся за сказками о любопытстве. — Что же? - Бард, неровно усмехнувшись, разводит руками. - Будешь изучать меня? Прикажешь рассечь до внутренностей? Теперь друг перед мысленным взором не смеётся, он качает головой с привычной укоризной - и Трандуил не может, как бывало прежде, отмахнуться; Песня звучит всё громче, и громче, и громче. Даже если Человек уйдёт, ему никуда не деться, не запереться в этих чертогах, не отгородиться закрытыми границами, не спрятаться в лесах. Полотно ткётся неостановимо. — Что же ты будешь делать, Владыка? - Почему-то шепотом, почти неслышно договаривает Бард, не сводя с него глаз - и опускает руки. Он не может произнести вслух всего того, о чём хотел бы рассказать и напомнить: об их беседах у склонов Одинокой горы, когда казалось, что говоришь с изваянием, но собеседник был - и внимал, о снах, которые приходят в ночи и тревожат, насылая ускользающие, манящие, смущающие видения, о том, как в этих снах он тянется за чужой рукой, выскальзывающей из его ладони - её нужно согреть, эту тонкокостную руку, унизанную мерцающими камнями, и удержать. Если бы можно было передать свои видения молча, немо - Бард рискнул бы, его уже ничто не пугает, он и так жалко хватается за торговый договор, как за приглашение, в отчаянии надеясь, что верно прочёл в нём призыв. Но перед ним Трандуил из Сумеречья, и сам лес окружает со всех сторон, и свет дрожит, и тишина такая полная, абсолютная, будто они одни на сотню лиг вокруг, и он ничего больше не может, только говорить в надежде быть услышанным: - Что бы ты ни решил - вступать с нами в союз или нет, сделать меня пленником - о, ты ведь можешь? - или другом, это неважно. Я не требую от тебя обоюдной клятвы. Я здесь, чтобы сказать: вот он, я, Бард, называемый Убийцей дракона, и я предлагаю тебе свою верность, Трандуил, владыка Сумеречья, в мире и войне, потому что ты помог моему народу, когда он в этом нуждался. Так принято у нас, Последышей - помнить и быть благодарными. Трандуил подходит ближе - скользящим, неслышным шагом, но последнего, достаточного для того, чтобы подать руку, не делает. — Неужели твоя верность, - чужой голос тих и вкрадчив, - покупается так легко? И снова нужно быть терпеливее. — За кровь, пролитую рядом. По-твоему, это малая цена? - А дальше кто-то тянет слова с его языка, те слова, которых он никогда бы не произнёс, лелея остатки собственной гордости, но которым, возможно, суждено было прозвучать в этом зале: - Я не принёс бы подобной клятвы любому из королей. Я и приношу её - не любому и не каждому. Тебе, Владыка. Может быть, такова моя судьба. — Что ты знаешь о судьбе? - Вдруг чеканит тот, подаваясь ближе, и глаза его остры и холодны, как далёкие звёзды. - Что ты можешь знать о ней, Последыш, сын смертных? Сейчас, - отчаянно звенит в его голове, - сейчас что-то станет мне ясно. Что-то проявится передо мной, как в зеркале Галадриэли. — Я знаю только одно, - удивлённо вскинув голову, отзывается Бард, и чужое, дивное, вечно юное лицо плывёт перед его глазами. - Что моя судьба сейчас - передо мною, и я принимаю её. С битвы у Одинокой горы моя жизнь и моя смерть неотделима от твоей. Я дерзок, но разве ты не слышишь, что я прав? Трандуил выдыхает воздух долго и мучительно. Люди так опрометчиво и так просто произносят слова, в мощи которых не отдают себе отчета. Он надеялся, что другой поможет ему в его борьбе, но другой не помог, подтолкнул. Бард Человек, Бард из рода королей Дейла, смертный и быстроживущий, принял судьбу как будто играючи, а один бороться он не сумеет - не в этот раз, только не со звуками Песни. Нужно сделать то, чему его никто не учил, нужно сдаться, но он не знает, как. И тогда Бард снова помогает ему, поднимает и протягивает руку, обхватывает пальцами его запястье, касается ладони - человеческим, ободряющим жестом поддержки и помощи, жестом самоубийцы, немыслимым ни от кого другого. — В моих снах, - будто про себя говорит он, - твои руки были холодны, как лёд. Я не верил, что это правда. — В твоих снах? - Переспрашивает Трандуил, и нить натягивается до звона. — Они туманны и в них не было ничего, кроме наших неоконченных разговоров, - хмурится Бард. - Ты лишь смотришь на меня, как на низшего, и я не могу удержать в своей руке руку союзника. Вот и всё. Но здесь и сейчас холод этих снов отступает. — Жаль, что ошибки не было. — Прости, Владыка? Но Трандуил смотрит в сторону, не на него - словно говорит с кем-то другим, а потом поворачивается снова. Бард хочет и не может разжать пальцы, удерживающие чужое запястье - это становится неловким и смешным, но тело не слушается его. — Друзья, которые всегда правы, хуже врагов, Бард, Победитель дракона, не рискуй заводить таких. — О нет, - усмехнувшись, отзывается тот, - не заведу, если получу друга в твоём лице, Владыка. Слова вылетают быстрее, чем он успевает их поймать, и так ожидаемо всё - от презрительного прищура до быстрой и милосердной смерти, но у лихолесского государя только вздрагивают крылья носа. — Помнится, ты хотел поклясться мне в верности, король Озёрного края? Я, Трандуил, сын Орофера, владыка Сумеречных эльфов, принимаю её. И лучше бы мне никогда не встречать твоего племени, - тихо договаривает он. — Как и мне твоего, - вторит Бард. - Но мы встретились. Ты пришел в мою жизнь и в мои сны, и как мне теперь выпустить твою руку, если расстояние тревожит меня, но близость к тебе - успокаивает? Ты себялюбив, но мудр, и я жду, что ты расскажешь мне, что со мной, а моя клятва будет залогом остроты моего слуха. Всё вокруг - подтверждение того, что это явь, а не сон, и собеседник - непознаваемый, подобный стройным среброкронным древам, имеющий над ним власть карать и миловать, не уходит и не отсылает. Трандуил здесь - и вдруг наклоняется, закрыв глаза, как наклонялся бы к цветку, влекомый против воли чужим живым теплом. Запах кружит голову, заполняет ноздри, как ароматы цветущих садов Лотлориэна; от человека пахнет пылью долгой дороги и металлом, живой подкожной жизнью, солью зовущего моря, чем-то стремительным и слишком, слишком быстротечным - настолько, что Трандуил не успевает запомнить и удержать - и понимает, что не успеет никогда. Всё в человеке чужое, всё незнакомое, всё жаждет познания. Он падает в своё поражение, как в бурлящий поток непокорённой стремнины, клонится к Барду ниже, закрыв глаза, вдыхает, сдаётся и всё ещё терпит чужие пальцы на своей руке. — Если это твоя магия, то разрушь чары, - то ли советует, то ли просит, то ли в отчаянии приказывает Бард. - Я никогда не искал союзников и государей. — Чар нет, адан. Над любыми чарами я был бы властен, ибо тоже никогда не искал союзников - и равных. — Тогда что заставляет меня клясться, а тебя - выслушивать? Ответ нужен мучительно - и он следует. — Выбор, - на мгновение Трандуил становится прежним, знакомо-отстранённым, с этим презрительным взглядом сверху вниз - будто у учителя, поправляющего несмышлёного ученика. - Ведь ты пришел сюда сам. Мой зов не был приказом, ты мог бы ослушаться. Всё, что было делами правителей, передали бы посланники, всё, что не было ими, могло бы остаться без ответа. — Не могло, - качает он головой. - Неужели ты не видишь, Владыка? Ты открыл мне дивный мир, о котором я до того лишь слышал. Ты вошел в жизнь моего народа - и в мою жизнь, а с этим я ничего не в силах сделать, - и он улыбается. - Между мной и тобой много недоговоренного, не для уст, ушей и глаз посланников. Это знаю я - и знаешь ты. Видишь, - Бард заглядывает в чужое лицо, - я не мог не прийти. Но ты мог бы не звать. «То, что я могу и чего не могу, не вопросы твоего ума», - говорит кто-то внутри его головы, и Трандуил не сразу понимает: этот голос принадлежит ему самому, столь недавнему, ещё не узнавшему в человеке своего рока. Он и должен бы сказать, как сказал бы прежде, но говорит лишь: — Значит, мы выбрали оба. Это не слова короля и не слова Перворожденного. Это печать, наложенная на договор. Бард смотрит в его лицо прямо, как не многие смели, и чужие глаза такие яркие, горячие, полные невысказанных слов и запечатлённых образов, что Трандуилу хочется накрыть их своей ладонью, потому что они слепят. Люди ничего не умеют прятать, он всё читает в этих глазах, всю тревогу и все виденные Лучником сны, из которых тот запомнил лишь малую часть. С этой минуты, - понимание четкое и обезоруживающее, - мне придётся принять любой твой выбор, человек. Гордись этим в меру.***
Ты был прав, мой старый друг. Судьба - это не то, что будет, но то, что может быть. В этот раз я не пожелал и не сумел отступить, потому что не мог позволить человеку быть отважней. Он уйдёт за пределы мира, видя и слыша меня, так и не узнав настоящей потери, хоть и будет считать иначе. Мне же чрезмерно многое придётся унести с собой за Море, но не это ли мы прокляты раз от раза выбирать? Не долгую ли, долгую память о том, что нельзя удержать навечно, как не удержать за хвост сияние небесного пламени. Я больше не желал выбирать её. Но всё же выбрал снова.декабрь 2014-го.