Здесь

— Я никогда не дам тебе этого сделать, - улыбаясь с нежность белой акулы, говорит Джо, перехватывая её запястье, будто имеет право трогать. У него, как у акулы, кажется, даже кожа вокруг рта розовато-красная (послеобеденный след; Кэмерон морщится). Хватка такая крепкая, что ей думается: он вполне способен сломать мне кость, прямо сейчас. Мысль алогично отзывается электрической волной, колко вспыхивающей там, где кожа касается кожи, и ударяющей вверх и в сторону, прямо к сердечной мышце. Вероятно, - думает она, - как-то так люди ощущают подступающий инфаркт. Или нет. Рука немеет. Джо улыбается. Блёкло-желтое ночное освещение будит на поверхности гладкого пола глянцевые блики, как солнце на воде, дорожкой посылает их от дверей к ногам. Затемнённая высота над головой кажется Кэмерон огромной и бесконечной - никакого потолка, разумеется, - чуть более бесконечной, чем вселенная. За ужасающе далёкими стеклянными дверями штаб-квартиры IBM дышат чужой город, чужой штат и семь миллиардов совершенно чужих людей, Кэмерон вдруг осознаёт это необыкновенно чётко и ясно. Джо, замерший выжидающим хищником на расстоянии тридцати сантиметров от, тоже чужой. Невероятно, чудовищно чужой - и такой обнадежено, позабыто близкий, что она почти даёт слабину. — Что сделать? - Она пытается вырвать руку, но попытка какая-то слабая, зляще-бессильная. — Выиграть у меня, - угол его губ остро и раняще ползёт вверх. - Это не твоя лига, Хоу. — Ты не знаешь, - она, плюнув на все инстинкты самосохранения и все сигнальные огни в своём мозгу, резко подаётся вперёд, ликвидируя спасительные сантиметры; теперь его хватка зафиксирована между их телами, - ты ничего не знаешь обо мне с тех пор, как исчез. — Как ты захлопнула передо мной дверь, хочешь сказать, - выгнув бровь, парирует он с улыбкой. Эта-то улыбка её и добивает. Она открывает рот, собираясь ответить что-то дельное, но Кэмерон Хоу и правда слишком давно не видела Джо МакМиллана, вспоминания об иной весовой категории поднимаются со дна, как ил, она ведь успела забыть, как сложно ему противостоять, она вообще слишком многое успела забыть, и сейчас ей удаётся только одно - выдавить, пытаясь не вспоминать: — Ты сам всё испортил. Потому что ты - это ты. И космос, вырывая из пазов проклятые двери, вдруг штормовой волной обрушивается на полутемный холл, выбивает и крошит стёкла, подхватывает её, вздымает на невероятную высоту, толкает так, что, откинув назад голову, она едва не ломает себе шею. Или это Джо - Джо, не вакуум, не страшная пустота вселенной - вдруг обеими руками перехватывает её за талию, подсаживает - почти швыряет - на стойку, и что-то падает, шариковая ручка катится по плиточному блестящему полу с каким-то оглушающим трещащим звуком; Кэмерон цепляется пальцами за края столешницы так, что едва не выворачивает себе запястья костями наружу, едва не рвёт вены, как гнилые нити. Только вдох. Это всё, что она успевает сделать, прежде чем Джо впивается губами ей в шею, держа её за волосы, заставляя откинуть голову, открыв ему горло с беззащитной сонной артерией (след - вокруг - рта... в голове тяжело и гулко). На мгновение ей становится обездвиживающе страшно - так же, как чертовой газели, возможно, страшно в ту секунду, когда львиная лапа с выпущенными когтями почти нежно проходится по боку. Она подумает об этом после. О ролевых моделях. Не сейчас. Кэмерон мстит, до крови царапает короткими ногтями его шею под волосами, запускает пальцы под тугой воротник сорочки, скребёт, сдирает с него кожу, и не сразу понимает, что издаёт этот звук - глухой, обескровленный, финальный, сдающийся всхлип - когда ладони Джо жадно проходятся по внутренним сторонам её бёдер, где кожа горячая даже сквозь брючную ткань, а выше так жарко-мокро, что любой другой на её месте стало бы стыдно; другой, не ей. Теперь я, - думает она, - теперь я не должна позволить тебе сделать это. Будет справедливо. Но Кэмерон позволяет, приподнимается на руках, помогая ему стянуть черную ткань к лодыжкам, резко сдёрнуть с ног (быстро, ловко, никаких заминок). Ей совсем, совсем не интересно, что может подумать охрана, если прямо сейчас пойдёт с ночным обходом. Ей вдруг вообще становится всё равно - Джо стаскивает пиджак, бросает на пол, тянет из пряжки ремень; ей бесконечно всё равно - Джо жмётся губами к её животу в каком-то слишком долгом, преступно нежном поцелуе; ей настолько освободительно, пьяно, как в прежней жизни, всё равно, что приблизительно сейчас можно бы немного умереть, победить или проиграть - и никакой разницы не будет. Он задерживает ладони на её бедрах, поднимает голову - и берёт её, глядя в глаза. Она не смежает дрожащих век чудом, иррациональным чудом, не имеющим никакого отношения к силе воли. У Джо слишком тёмный взгляд. Совершенно нечитаемый. Я вижу, когда ты лжешь мне, - может сказать Кэмерон, но сейчас ей пришлось бы добавить: однако гораздо хуже, когда ты не лжешь. Как сейчас. Возможно. Она подаётся вперёд, чтобы не видеть его лица, ей страшно читать с него, она не хочет знать написанного там, не хочет никакой правды, кроме этой, горячей, влажной, пошлой, единственной правды, концентрирующейся там, где соединяются их тела. Не хочет иных запахов, кроме его запаха, и иных вкусов, кроме терпкой соли, которую собирает губами с его виска. Это ничего не изменит. Ничего, совершенно. Кэмерон жмётся ближе и жарко, рвано выдыхает ему в ухо - с каждым толчком, будто хочет полностью избавиться от воздуха в лёгких. Но не целует в губы, как и Джо не стремится поцеловать её; нельзя, вот этого теперь, сейчас, здесь - нельзя. ... Ничего, ничего не изменит. Просто ты, наконец, здесь. Теперь - по-настоящему здесь. На целых пять минут.

январь 2015-го.