Mar Muerto

Я боялся океанских глубин.

— Не успокоишься? — Нет. Легкая улыбка, с еле уловимой издевкой. Взгляды в который раз пересекаются. — Лис. — Я знаю. Прости. — Какой толк в пугании сов? Ответа на вопрос не прозвучит. Но молчание считалось уместным, оно привносило самый ценный и беспроигрышный аргумент — тишину. Лишь прохладный ветер вновь воя плачет, несясь между замерзшими дубами и поднимая с земли снежную пыль. И улыбка оказывается заразной. Уксбаль махнул рукой вслед улетающему засохшему листику, который сорвало откуда-то сверху мощным порывом. Неинтересно. Разговор опять уйдет в тупик, и, вероятно, сотое подряд дерево любезно скинет на тебя шапку. А после еще и рассмеется, поскрипывая заледенелыми ветками. Мерзко и холодно. Надорванной струной среди гитарного мотива звучит зажигалка, достанная из кармана облезлой дубленки. Почти сразу после — нервный шепот алеющего кончика дешевой сигареты. Шелест вдоха прокуренными легкими, сбившееся будучи до того мерным дыхание. И через пару мгновений клуб дыма устремляется ввысь, к прошлому. Исчезая в пустом морозном воздухе. — А если я и есть сова? — затягиваясь и задирая голову к небу, произносит Уксбаль. Тишина растворяется вместе с серой шалью. Теряя свой статус и надобность. — Тогда ты мертв. — отвечает ему Мучачо, также закуривая, — Неужели непонятно? — Но я же лис. Да и мертвецы не болтливы. — Поехавший. Он чувствует испарение собственного тепла и легкие нотки раздражения, направленные в его сторону. Их встречают невозмутимость и спокойствие. Новый ответ, повисший, словно спагетти на вилке, приготовленные Марамброй. Но в душе снова заскребли кошки. Тихо хмыкнув, испанец отворачивается. Больше слов и не надо. С той стороны такой же бескрайний мертвый лес. Деревья — истуканы, снежная перина — зачем-то отутюженная простыня. И под этой простыней нечто скользкое… Лед. Тот самый, сопровождающий большинство его взглядов и действий. Твердая субстанция, но на самом деле такая хрупкая… Слегка противная на ощупь, спустя время становящаяся еще более склизкой, и, тем самым, отвратительной. Несмотря на всю внешнюю красоту. Прямо как и люди. Как и сам Уксбаль. — Помню, ты что-то говорил по поводу моря здесь в прошлом. — лениво тянущиеся, словно густая карамель, слова после выдержанной, как хороший алкоголь, паузы резали не хуже битого стекла. Но под маской равнодушия и безмятежности — легкая тревога, подстегивает с обоих боков, все-таки заставляя тягучую сладость разорваться. Она не скрывается от внимательного на слух собеседника. — Пытаешься защититься…? — беззлобная ухмылка и ободряющий хлопок по плечу, — Что же, неплохое парирование. — Я задал тебе вопрос. — пассивная агрессия в ответ возбухшему превосходству и чересчур хорошему настроению приводит в чувство и того, и другого. И в меду ложка дегтя бывает полезна. — Да, тут было море. — А сейчас тут лед. Минута, чтобы обмозговать данное. Шипение потухших выброшенных окурков. Небольшое скопление снежинок слетает с одернутого капюшона куртки, заставляя одними глазами проследить за их падением. И заставляя вернуться к теме разговора. — В смысле? — Я чувствую его. Гребанный лед, понимаешь? Под моими, мать их, ногами. — оттенок разговора холодеет, но дает распуститься огненному цветку. Нервы подогревают снег, а холод снова начинает украдкой стучаться под ребрами, — это остатки моря? Вопрос стоит ребром недолго, требуя скорейшей реакции. Как быстродействующий яд кобры, буквально выплевывается, прежде чем зайтись в почти болезненном ознобе. Краткий кивок, безмолвное проклятие друг друга и поминание черта. Третий тип ответа — отчаяние. Сопровождаемое настойчивой дрожью по замерзшему телу. Уголек волнения и тревоги тухнет, пульс относительно выравнивается. Остается лишь холод. На душе и поверх нее. Уксбаль теснее сжимает зубы и поводит плечами, словно пытаясь скинуть что-то невидимое. Скинуть его? Еще несколько напряженных мгновений, в которых застыло все: мысли и время, взгляд и движения, порыв ветра и снова слетевший с веток снег. И начинается действие в ускоренном темпе — как при выстреле заклинившей пружины в музыкальной шкатулке. Испанец быстро удаляется с прежнего места, перед этим обернувшись и жестом позвав Мучачо за собой. Тот недоумевает, но быстро затыкается, снова ловя на себе хмурый взгляд. — Ты знаешь, где оно? Приведи меня к нему. Море. Уксбалю нужно море. Ему нужно встретиться со своими страхами, пусть даже после смерти. Чтобы океанская глубина стала тишью в его душе. Чтобы упокой стал прямой ассоциацией с шумом прибоя и разговором шепотом с дочерью. Как она без него.? При воспоминании об Ане на глаза навернулись непрошеные слезы, размывая картинку. Сквозь пелену не было видно ничего, кроме снега. Как-то неправильно мерцающего. Так мерцал лед. Он остановился, собираясь с мыслями. Но те упрямым роем летали, больно жалили, мучительно медленно отдаваясь эхом ее надломленного голоса. Она не дурочка… Она знала, что папа уходит. А он почему-то не ушел еще раньше, давая себе умереть на глазах девочки. Колени подкосились сами собой, как при приступе. Уксбаль бесшумно склонился в молитве, подминая под себя свежий, еще никем доселе не тронутый снег. Даже не замечая того, что его визави ушел вперед. А вот уже развернулся и подбежал почти вплотную, наклоняясь и озабоченно заглядывая в сырые глаза. Только мотнул головой в ответ, отказываясь от какой-либо помощи. — Ты его видишь? — хрипло бормочет, тяжело поднимаясь с земли. Снег быстро тает, одежда мокнет. Холод с новой силой пробирается через тело в самые задворки души. Но уже незаметно. И вроде бы даже кажется чем-то родным. Во всяком случае, привычным уж точно. Испанец не разбирает летевшие в его сторону слова, лишь слышит окончания фраз: «…я не знаю», «…это вода», «…это море». — Море?.. — переспрашивает, не веря своим ушам. И удивленно вскидывает брови, получая подтверждающий кивок. Резко встает, вытирая мокроту с затронутых щетиной щек. Взгляд падает под ноги, рассеивается в белизне покрова. Бушующая стихия…? Прямо под ногами. Она казалась немыслимой сказкой, от которой почему-то в пятки уходило сердце. Даже несмотря на нелепо торчащие стволы и гнилые кустарники. Самовнушение? Возможно. Но в таком случае каким образом кроме льда нет больше ни единого намека на правдивость сказанного… Беспорядочный поток размышлений прерывается. — Да, да, море. Не удивляйся, дружище. Судя по всему, мы на тех просторах, о которых некогда ходили легенды. Про кракена, обитавшего в местных водах... — для артистичности Мучачо развел руками. -- Закончил? -- равнодушно прервал его испанец, смотря на представление с видом а-ля "цирк уехал, клоуны остались". В очередной раз парень поникает, послушно запихивая собственный умиротворенно-положительный настрой куда-подальше. Он знает, на что способен стоящий напротив. Что его лучше не злить, -- Ты мне лучше скажи, почему тогда тут солью не пахнет, артист? Немного потянув время, Мучачо тихо отвечает, -- Так все замерзло. -- и тут же поворачивает голову, всматриваясь в пустынную даль. Уксбаль смотрит следом. А на море ни льдинки. — Так как, говоришь, пишется «Biutiful»?