Вечер
— Спорим, — Крис смотрит на него через зеркало, и глаза у него зеленые, как бутылочное стекло, просвеченное солнцем. — Спорим, ты не сможешь оставить меня, какое бы дерьмо я не выкинул. Вильям молча застегивает рубашку, оправляет манжеты, разглаживает и без того идеальный воротник и, только расправившись с узлом галстука, наконец, отвечает на взгляд. — Ты опять под кайфом? — интересуется напрямик без особого интереса. Крис — в свои более-менее тихие периоды — не станет жрать всякую дрянь вместе с антидепрессантами. Или станет? Потому что, на самом деле, очень похоже. С нарисованной чернотой вокруг глаз и красными подтеками на лице Крис больше смахивает на торчка, чем на вампира. Или кем он там себя мнит. Шистад кривовато улыбается, давая понять, что сейчас сморозит что-нибудь мерзкое. И точно: — Возьми у меня сперму. На анализы. Когда они познакомились, Вильям думал, что у Криса всегда отличное настроение, потому что даже для десятилетки тот лыбился слишком радостно и чрезмерно часто. А потом он узнал, что мальчик-звезда ходит к психологу, и все стало на места. — Я устал. Устал от этих качелей. Мы сделали солнышко, и, по-моему, слегка расшиблись, — теперь он говорит, не смеясь, переключаясь, как по щелчку. Оборачивается, чтобы стать нос к носу, оглушая рваными выдохами. Вильям чувствует, что к нему хотят прикоснуться, и ждет этого, чтобы сделать то же в ответ. Крис не шевелится, хотя читает все его желания, стоит им появиться на самой периферии сознания. — Хочешь быть просто друзьями, как раньше? Или просто трахаться, Крис? Объясни мне, а то я не совсем понимаю, что именно так тебя напрягает. Настоящая злость приходит после того, как он высказывает ее причину. Все-то у них перевернуто, переиначено, словно кто-то бесконечно делил на ноль и сломал реальность. Однако Вильям зол. Его на полном ходу сталкивают с качелей, а после обвиняют в падении, хотя локти с коленями разодраны у него. — Ты мне скажи. Сделай хоть раз одолжение, когда тебя о нем просят. Или Вильям Магнуссон снисходит до нас, смертных, только ради отсосов и траха по углам? — выплевывает Шистад, и по тому, как надламываются его брови, становится ясно, как сильно он загоняется. И это явно не то, к чему Крис привык. У них на счету несколько пьяных столкновений — губ, тел, мыслей. И никогда сердец, потому что, чтобы достать до сердца Криса Шистада надо, очевидно, вырвать свое из груди. О, тот оценил бы — любитель широких жестов, хренов магистр дешевого позерства. Так привык изображать для Вильяма любовь с каждой симпатичной девчонкой, что стал влюбляться в них по правде. Поэтому у Шистада есть Ибен и ее распахнутая для него душа, а Вильям, даже кончив несколько раз за ночь, не чувствует ничего, кроме спазмов в пустом желудке. И он, как голодный брошенный пес, ждет, пока тот нагуляется, и придет сам с бутылкой виски, пачкой презервативов и «Бойцовским клубом» на флешке. Следующим утром он опять назовет Вильяма «бро» и как ни в чем не бывало пойдет собираться на сладенькое свидание со своей девчонкой или с чьей-то еще. Пропахший Вильямом, охрипший от его члена в себе и следами его рук по всему телу. Да, Крис умеет быть незаменимым другом, но еще лучше у него выходит роль бляди. А теперь он говорит об усталости. Не от себя ли самого, Шистад? И Вильям так чертовски сильно хочет ударить его. Всегда хочет, даже когда тот открывает рот, сплетая их языки. Вряд ли Крис верит, что он способен на это. Они не дерутся друг с другом. Вообще-то Магнуссон сам вломит любому за подобную мысль, но сейчас он может думать только о том, что вызов на смазливом лице Шистада прямо-таки напрашивается на кулак. Поцелуй или убей, говорят его зеленые, как болотная трясина, глаза. Трясина, в которой он задохнется. Возможно, им станет легче, когда это, наконец, случится, но Вильяму всегда проще уйти. Просто отстранив небрежным движением. — Увидимся на вечеринке. — Я думал, мы возьмем мою машину, — Шистаду так легко прикинуться безучастным, но его злость очевидна, как ночь, сменяющая день. — Боркис написал, просил заехать. Ему самому смешно от того, что приходится лепить отмазки, будто они женаты уже лет десять. Крис, конечно, понимает. И думает, видимо, о том же самом, потому что растущее раздражение на его лице перемешивается с каким-то отчаянно-мрачным весельем. — Вот только пиздеть не надо. С каких это пор ты на побегушках у Боркиса? — Шистад бы сплюнул ему под ноги, но они в его доме, где даже на самых безумных вечеринках никто не осмеливается тушить сигареты об пол. Вместо этого он снова оборачивается к зеркалу. — Пошел на хрен отсюда. Будто его нужно уговаривать. Вильям даже оставляет за ним право последнего слова, потому что Крис, как капризный ребенок, не умолкнет до тех пор, пока не переспорит, не переговорит, не задавит своим упрямством, которым обладает в избытке. Обращаться с Шистадом тоже следует, как с зарвавшимся мальчишкой, думает Вильям, молча захлопывая дверь.Ночь
Пятна неонового света разбрызганы по лицам, зеленым, желтым, ядовито-розовым. Всё вокруг движется внутри оглушительных пульсаций звука, что будто рождается в недрах надорванных глоток и выходит из раскрытых ртов. Звенит битое стекло, кто-то громко стонет. Запах духов, дыма, дешевого пива и пота сливаются в странную отталкивающе-притягательную какофонию, которая волей-неволей заставляет чувствовать себя пьяным. Хорошо, что не ему придется разгребать этот маленький ад после того, как праздник закончится. Вильям смотрит, как шевелятся губы напротив. У девчонки размазанная помада цвета клубничной жвачки и мышиные ушки на голове. Про себя он зовет ее Микки и понятия не имеет, что она там болтает. Может, просто подпевает. В любом случае, ее языку лучше быть у него во рту. Это хотя бы имеет смысл. — Крис — просто машина любви, — со смехом выкрикивает она ему в самое ухо. Вильям оборачивается и едва не закатывает глаза. Шистад ведет из комнаты какую-то шестнадцатилетку. Он сотни раз это видел. Искушающая улыбка, тягучий, как смола, взгляд из-под ресниц, ласковые руки, ползущие ниже по телу. Его подружка уверена, что он нагулялся. Боги, как же нужно любить, чтобы не замечать того, что даже не прячут, смеется. И снова притягивает к себе Микки-без-имени; в зефирном запахе ее волос почти растворяется пекельный жар разгоряченного бессонной ночью тела, полынного на языке, брыкастого, с ума нахрен сводящего. Всегда воняющего чужими руками. — Вильям? Я сделала что-то не так? — шепчет девчонка, когда он тащит ее в туалет и грубо давит на плечи, принуждая опуститься на колени. Она ему так отвратительно не нужна. Вот в чем проблема. Вильям вместо ее разукрашенного лица с черными дорожками туши по щекам видит совсем другое. Как наваждение. Или дело в том что, он слегка понизил градус, и все его демоны, надежно спрятанные днем, теперь выползают наружу. — Выметайся. Проваливай, дурочка, пока он еще держит себя под контролем. Вопреки расхожему мнению, Вильяму вовсе не хочется быть мудаком. Он плещет в лицо водой, полощет рот, чтобы избавиться от гадкого привкуса, а когда поднимает глаза на собственное помятое отражение, видит рядом согнутого над унитазом Шистада. Еще лучше. Лучше бы он дальше разбрасывал использованные резинки по дому. — Блять, тебя на минуту оставить нельзя, — Вильям морщится, опьянение тут же сходит на нет. Под звуки испражняющегося крисова желудка он вытирает руки и привычным движением закатывает рукава на рубашке. Когда они перешли в старшую школу, Крис напивался на каждой вечеринке, и разгребал за ним дерьмо именно Вильям. Потом начались девочки и веселые таблетки. Разгрузка на всю катушку, выражаясь языком Шистада. На следующий день он снова само обаяние, всеобщая мечта, мальчик, не прилагающий ни капли усилий, чтобы светить всей округе. А Вильям по горло в болоте на темной стороне его солнца. Тот замечает чужое присутствие только когда ему убирают прилипшую челку со взмокшего лба. — Папочка пришел снова спасти меня, — тянет он хрипло с беспомощной издевкой. — Идиот. Вильям вздергивает его на ноги легко, как тряпичную куклу, и сует головой прямо под струи ледяной воды. Крис кашляет, вырывается, но эти попытки настолько слабы, что Магнуссон даже не трогается с места. — В чем дело, Крис? — спрашивает он у порядком вымокшего Шистада, когда тот достаточно трезв, чтобы держаться на ногах. Выглядит он паршиво. От хэллоуинского макияжа остаются серые подтеки под глазами, волосы липкими от геля сосульками висят вдоль лица. Точно воробей, упавший в лужу, которого после переезжают асфальтоукладчиком. Вильям кисло улыбается этой мысли, прикидывая, как бы по пути домой не нарваться на копов. А потом Шистад, не отрывая от него дикого, пронзительного взгляда, срывает с себя мокрую футболку. Не смей, думает он, чувствуя, зная, что не сможет противиться зову, обращенному в глубину реберной клети с губительного дна кристоферовых глаз. Прохладные ладони обхватывают его лицо, и вскоре Вильям сам до боли сдавливает Крису подбородок, притягивая того к себе. Это не поцелуй, а драка; они кусают друг-друга до крови, рвут, сталкиваются зубами и языками, руки вцепляются в волосы с такой силой, что слезы невольно наворачиваются на глаза. Крис стонет ему в рот, трется сквозь одежду стояком о стояк, и Вильяма кроет. У Шистада на языке до сих пор кислый вкус желчи, а зрачок занимает радужку целиком, потому что он снова под чем-то, но сейчас насрать даже на это. Губы стекают по шее, цепляя кожу под кадыком, пока пальцы, не церемонясь, оттягивают резинку трусов. Оттолкнуть, уйти прочь и думать забыть о том, чтобы спустить своих демонов навстречу шистадовым… Забыть… Вот почему Крис никогда не слезет, Вильям слишком увяз в нем, в них, в собственном падении, чтобы быть в силах спасти кого-то еще. Он запускает ладонь в скользкие пряди у Шистада на затылке, пока тот, глядя снизу вверх влажными бархатными глазами, берет в рот его член во всю длину разом. Блядские губы, туго растянутые вокруг ствола, ползущая из угла рта ниточка слюны, дрожащая от резких глубоких толчков шея — он красивый даже когда сосет посреди туалета. Головка несколько раз ощутимо задевает горло, но у Криса в таком состоянии напрочь отсутствует рвотный рефлекс. Он сглатывает и стонет, а у Вильяма волоски на руках встают дыбом от прошившей тело вибрации. Большим и указательным пальцами с нажимом проводится по распухшим губам, оглаживает запавшие щеки, на которых темнеют стрельчатые тени мокрых ресниц. Красивый, блять, совершенный, как жаль, что… — Ты такая отменная шлюха, Шистад… Вильям пытается отделить себя от ощущения его языка, вылизывающего головку по кругу, чтобы не застонать в голос. И все же когда Крис в последний раз насаживается на член, больно цепанув зубами по яйцам, он не может сдержать протяжного возгласа. Воздух застревает в легких, густой и тяжелый. На десяток секунд он забывает, как дышать и зачем, пока сперма выплескивается Шистаду в рот, перекошенный шалой усмешкой. Он не теряет ни капли и жадно облизывается, собирая с губ остатки семени, как кот, налакавшийся вдоволь сливок. В глазах у него — тьма разрушенной галактики и крошечный огонек лампочки, прибившийся на самом дне. Весь гребанный мир летит в бездну. Кто-то долбится в дверь. — Прости, — Крис говорит это без выражения. — Я так облажался. — Пошли отсюда, — выдавливает Магнуссон, мечтая уснуть и проснуться другим человеком. Таким, который знает, что со всем этим делать.Утро
Они просыпаются в одной кровати — кровати Шистада, с которой начался тот паршивый день. Рука Криса перекинута Вильяму через бок, шершавые губы касаются шеи у чувствительной кромки волос. Распросониваясь, он дышит чаще и жарче, вертит подбородком, пытаясь удобнее устроить голову. И трется, трется с блядским остервенением, значащим, что ему хочется откупиться от разговора о вчерашнем. У Вильяма кровь вскипает, где не надо, от этих телодвижений, и его это бесит, так же, как бесит Крис каждой своей обдолбанной молекулой. Поэтому он изо всех сил делает вид, что продолжает спать. Даже когда вязкий шепот Шистада проскальзывает в ухо: — Вил. И предлагает: — Трахнемся? От него пахнет предыдущей ночью — тем, как он блевал в чужом сортире, и прокуренным такси, где они сами надымили будь здоров. Вильям поворачивается лицом к помятой физиономии Криса и не может не думать, что даже такой он красивый, как дьявол, как всегда, чуть больше, чем возможно выдержать. — Не хочешь перезвонить подружке? — его телефон вечно трезвонит по утрам, как чертова взбесившаяся птица; сегодня уже, как минимум, трижды. Однажды Вильям возьмет трубку и скажет очередной обеспокоенной принцессе, что у ее Кристофера рот занят кое-чем другим, и ему не до разговоров. Но вместо этого он всякий раз, впрочем, не без удовольствия наблюдает, как у Шистада кисло изгибается угол рта при этом вопросе. Глаза у него зеленые-зеленые, зажженные изнутри солнцем, бьющим сквозь неплотно задёрнутые жалюзи. Очень спокойные и очень уверенные. Он закидывает на Вильяма ногу, притягивая к себе, и его распухший рот кривится так близко, что ему заранее слышны зарождающиеся в нем идиотские остроты. — Давай через пару минут? Сейчас недостаточно… М-м-м… Громко, — это его «громко» болезненно отзывается в паху, будто кто-то с оттягом щёлкнул по натянутой до предела струне. Не оставит, понимает Вильям, переворачивая его на живот. Он готов предоставить Крису карт-бланш на то, чтобы пустить ему всю жизнь по пизде, трахать его столько, сколько тот только выдержит, и всякий раз отдавать его каждой встречной, если это значит, что можно быть всегда достаточно близко. Достаточно, а лучше на два шага ближе, чтобы оттащить его подальше от края, когда Шистаду снова захочется посмотреть, что там за ним. А пока он стонет, прогибаясь, когда Вильям задевает чувствительное место внутри него, и это действительно чертовски громко.