Утро без войны

Утро выдалось туманным. Первое утро, которое Роб вновь встретил в родных местах, одолевая последнюю милю пути пешим ходом. Туман расстилался на многие километры, из-за него было почти не видно восхода, дороги и указательных табличек на домах. Роб шёл по памяти. Его вели инстинкты и чувство радости. Истосковавшееся сердце рвалось вернуться, и он шёл вопреки туману и слякоти. Шёл вопреки всему, что может быть, потому что этим утром Роб наконец шагал в сторону дома, придерживая за спиной грузный походный рюкзак, набитый подарками и провизией. «Рассвет посмотрю из дома, — думал Роб, — из окна гостиной». Где-то далеко в своих мыслях он уже был дома, у того самого окна, в любимом кресле. В своих грёзах он уже пил чай, размешивая ложечкой сахар, показывал детям свои жетоны и шрамы, рассказывал весёлые небылицы, играл с собакой. Где-то на кухне суетилась жена. Эмили… Нет-нет, Эми сидела рядом, в уголке их просторного дивана, опиралась на подлокотник, и тоже слушала. А с кухни пахло брусничным пирогом. Но в действительности его ноги утопали не в мягком ворсе ковра, а в клокочущей грязи разбитой дороги. Роб всё ещё шёл. На рюкзаке звенели жетоны, голова кружилась от свежести. Он шёл ещё четверть мили, прежде чем коснулся калитки, и сделал ещё с десяток шагов к крыльцу. У входа яркими пятами пестрили горшки с петуниями, на окнах ютилась герань. Роб заглянул в одно из окошек и ещё отчётливее ощутил себя дома: там, в прихожей, у самой двери дремал их охотничий пёс. — Честер! — окликнул его мужчина. — Ну же, мальчик, позови кого-нибудь! Лабрадор спал совсем некрепко и подскочил, как только расслышал чужой голос. Он со злостью бросился на окно, за которым маячило лицо нарушителя спокойствия, в порыве ярости опрокинув вазон фиалок. На грохот и лай прибежала Эмили, свежая и цветущая, подобно разбитым фиалкам. Она спустилась откуда-то сверху, прогнала их пса и открыла дверь. Роб не решался войти… Гневный лай Честера ненадолго выбил его из колеи. А Эмили никак не решалась ступить на крыльцо, казалось, сбитая с толку самим появлением мужа. Она мялась у двери по ту сторону, не зная, куда деть руки. Сплетала пальцы в замок, сводила их за спиной, прятала в карманы жилета, а потом, наконец, толкнула дверь, открывая её нараспашку, и скрылась за стеной кухни. Тогда у мужчины не осталось выбора. Он шагнул в прихожую, прикрывая за собой дверь, и тут же погрузился в тепло комнаты, в тепло дома, который почти не изменился. В нос ударил запах выпечки, по ушам полоснуло лаем. Пёс крутился где-то поблизости, злобно рыча и норовя броситься. Эми была на кухне. А Роб был дома… Спустя столько лет… — Честер, ну что же ты? Не признал хозяина? Глупый пёс! Эмили.! Эми… Это… — Это Чаки. — Что? — оставив рюкзак у входа, в опустевшей прихожей, мужчина заглянул на кухню и ещё раз переспросил. — Пёс, — пояснила Эмили, — это Чаки, не Честер. — Но как же… Лабрадор крутился на кухне подле женщины. Она стояла у мойки. Просто стояла, опираясь на неё руками, пока в духовке медленно, но верно подгорал пирог. — И правда Чаки! — усмехнулся Роб, мельком взглянув на ошейник, когда пёс рискнул подойти поближе. — И правда… Как же многое..! — Мам… Мам, я есть хочу, — донеслось из проёма, в котором застыл заспанный мальчишка в цветной пижаме, и Роб тут же подбежал к нему. — Майк! — воскликнул мужчина, присев на корточки. — Малыш Майк, ты совсем не изменился! Совсем не вырос! Сынок… Но мальчик смотрел на него с испугом и тут же отпрянул. — Патрик… Патрик, вернись в комнату, — окликнула Эмили. — Патрик?.. Но как же… Сколько ему? — Шесть. Почти семь… И ты его напугал. — А Майкл?.. — В школе. Пожалуйста, к его приходу переоденься. Мужчина в растерянности развёл руками, провожая взглядом и мальчика, убежавшего наверх, и пса, решившего его сопроводить. — Что не так с формой? — спросил Роб, — Майклу ведь нравились солдатики… — Но ты не игрушка, Роберт. А Майкл уже не ребёнок. Как и Дженни… — Дженнифер! Где она? — Ушла за тобой… — прошептала Эмили и спешно прошла в гостиную. Роб за ней не пошёл. Рассвет миновал незаметно, и мужчина встретил его на кухне, где, несмотря ни на что, совсем как в его грёзах, пахло брусничным пирогом. В остальном же макет его идеального утра разбился о суровую реальность. Мельком заглянув в гостиную, пока Эми, видимо, занималась с Патриком, Роберт не обнаружил там своего старого кресла, увидел новый диван, заметно меньше чем прежде, и вереницы цветочных вазонов. «Её место всегда было среди цветов» — думал Роб, тайком наблюдая за тем, как жена сметает в совок землю, осколки и эти самые цветы. А Эмили думала… Возможно, она думала: «Его место всегда было не здесь» — но лицо её выглядело совершенно спокойно, даже, в какой-то степени, отстранённо. Должно быть, она думала о Майкле, Дженне, Честере, в очередной раз стряхивая невидимые пылинки с фотографий. Могла думать о мальчике, который играет наверху. Мальчике, выросшем без отца. Роберт тоже думал о нём… о Патрике. И, только благодаря этой мысли, они вновь заговорили. — У тебя есть кто-нибудь? Эми вздрогнула, когда Роб тихо вошёл в гостиную, и медленно покачала головой. — Никого. Ни мужчины, ни женщины. Я живу с детьми и сестрой. — Это её цветы? — Это траур… Роберт так же покачал головой. Наконец он обвёл взглядом всю гостиную целиком… Она просто тонула в цветах и запахах. Походила на небольшую оранжерею с диванчиком, телевизором и камином. А Эмили стала похожа на садовницу… или жену садовника. Но на кого же тогда походит он?.. — Зачем ты вернулся? — прозвучало как гром в ясном небе. В крышу будто влетела молния, когда-то давно оставившая на потолке ту трещину, что Роб разглядел только сейчас, пошатнувшись, словно от удара, и приподняв голову. Её слова попросту не укладывались… Не укладывались ни в голове, ни в воздухе, постоянно вибрируя, как разряды тока, и норовя поразить в самое сердце. — Что значит… зачем? — недоумевал Роберт. — Что это значит, Эмили? — Это вопрос, Роберт. Зачем ты пришёл? Ты вернулся пугать детей? Мозолить глаза соседям? Вернулся, чтобы напоминать мне о сбежавшем псе, о пропавшей дочери? Зачем? Женщина повернулась к нему лицом. В её глазах плескалось отчаяние. Оно было как океан… а слова её были волнами — ужасными, хлёсткими, стремящимися утянуть на дно. Роберт их не выдерживал, он присел. Присел и стал рассматривать фотографии, на которых нашёл даже себя… с чёрной ленточкой… Пожалуй, в этот момент до него дошло… и о дочери, и о Патрике, и о псе… А Эми всё говорила. — Сюда ещё никто не вернулся. Эдвард, муж Мэдисон, погиб три года назад. Тогда ушла Дженни… и пропала. Я знаю, что она не вернётся, Роб. Ни один соседский мальчишка! Ни живым, ни мёртвым! Никто не вернулся… А ты здесь! Ты пришёл… Зачем? Роберт не ответил. Подволакивая левую ногу, он поплёлся к двери, накинул на плечо свой рюкзак и вернулся в холодную морось улицы. Никто не протестовал. Калитка так и осталось открытой. Но, сделав всего пару шагов в сторону дороги, Роб ощутил чьи-то цепки и жаркие объятия и больше не смог двигаться дальше. Он бессильно уронил рюкзак прямо в грязное месиво дороги и крепко обнял подростка, вцепившегося в его плечи. — Ты стал таким взрослым, Майк… — Война закончилось, папа? — Думаю, да. Мальчишка затащил отца внутрь, в незакрытые двери дома, прикатил из сарая его кресло и долго рассматривал жетоны. Солнце было уже высоко, когда они четверо, наконец, принялись за пирог. Солнце больше никогда не садилось. Фиалки переехали на балкон. А Дженнифер вернулась через год. Война закончилась. Не для всех и не навсегда. Война остановилась, задумалась, потерялась в тумане, ведь утро — очередное утро — выдалось туманным.