***
Отабек спал. Он лежал на спине, повернув голову в сторону окна и при утреннем свете, пробивающемся сквозь шторы, можно было детально рассмотреть его лицо. Юра как завороженный притих на своей стороне кровати и смотрел. Просто смотрел, боясь разбудить Отабека лишним движением или вздохом. Казалось бы, неужели за пару лет общения он еще не успел насмотреться на своего казахского друга? Нет. Это у других людей было свободного времени хоть завались: по утрам забегать за кофе перед парами, сидеть за одной партой в аудитории, болтать, выслушивая едкие замечания преподавателей, ждать на остановке проклятый троллейбус – тоже вместе. Ежедневная рутина, которую многие люди просто-напросто не ценят, пересыщаются, отнекиваясь от лишнего повода прогуляться в парке или сходить в кафешку. Для Юры и Отабека был иной расклад. Если им и удавалось вырваться друг к другу на пару дней — это уже считалось счастьем. Иногда после тренировок у них не хватало времени даже созвониться по скайпу, поэтому обходились переписками с фотками, а иногда с голосовыми сообщениями. Чертовы километры сжирали все! А Юре хотелось ездить на тренировки с Отабеком, жаловаться на чересчур строгого Якова и ворчать на запреты Лилии, возмущаться на подколы Милы — тоже Отабеку. Отабек, Отабек, Отабек. Юра боялся, что наступает на те же грабли, что и с Виктором. Ведь сумасшествие, которое захлестнуло его с головой, нельзя было назвать влюбленностью. Помешательство чистой воды. Это сейчас ему стыдно вспоминать, как он добивался одобрения со стороны Никифорова, пытался навязываться ему, махнул за ним в Японию (какой же он тогда был дурак!), ненавидел Кацуки, бесился… И пялился, много пялился на фото в инстаграме, пересматривал старые программы Виктора, и все это с замиранием сердца, с желанием сдохнуть, с ненавистью к себе. Потому что Никифорову он не нужен абсолютно, до слез обидный, но очевидный факт. А Отабеку? Нужен ли он Отабеку? Нужен. Иначе Алтын не прилетал бы к нему каждый раз, тепло улыбаясь, будто бы в одной-единственной улыбке привозя с собой солнце Казахстана. Только для него. Для Юры. Иначе он бы не жал ему крепко руку, считая Плисецкого своей ровней, а не примой-балериной, феей, пиздливым подростком и молокососом. Иначе он бы хитро не щурил свои раскосые темные глаза, соглашаясь купить злополучные чипсы, за которые им обоим потом вставят пиздюлей (у Лилии реально гребанный нюх, как только можно было учуять?). Виктор был способен на попиздеть. Виктор улыбался для себя, зацените-ка его улыбку Мона Лизы. И от взгляда его не веяло теплом, а лишь Северным Ледовитым океаном. Юра из кожи вон лез, чтобы получить его одобрение, легкий кивок головы, гребанную насмешливую улыбку… Что угодно, только не равнодушие. Но все, что ему досталось за его старания и страдания так это наблюдать за неожиданным тихим семейным счастьем Виктора и Юри. Только вот время шло. И Юра уже не был тем матерящимся и проклинающим весь мир подростком. Он вытянулся (даже перерос Отабека на добрых пять сантиметров!), состриг волосы (долбанутая пресса любила сравнивать его прическу и прическу Виктора), а его фигура уже давно утратила очертания нежной феи. Мила Бабичева с восхищением и капелькой зависти вздыхала: — Юрец, да об твои скулы порезаться можно! — Жри меньше булок и получишь такие же, — равнодушно пожимал плечами Юра. И надо сказать единственное, что не изменилось в его внешности, были глаза. Зеленущие, так странно похожие на глаза тех котов, которых он подкармливал около спорткомплекса. Вечно голодные и отчаянно желающие получить хоть каплю того тепла, в котором купались Виктор и Юри. Счастливые ублюдки. Юра наконец моргнул. У него уже глаза устали пялиться на лежащего рядом Отабека. Красивый. И главное без каких-либо принципов и сомнений в своем друге. Юра сказал: — Кровать у меня одна, сам понимаешь, только недавно въехал в квартиру. Диван совсем говно, для спины вредно. Поэтому, надеюсь, ты не будешь брезговать… — Юр, с чего бы мне брезговать? — Поинтересовался Отабек. А глаза такие честные, будто и правда нет в этом ничего зазорного и странного. — Я не пидор, — завесив глаза челкой (ее он состригать напрочь отказался) проговорил Юра, заметно покраснев. То ли убеждая самого себя, то ли убеждая Отабека. Алтын серьезно кивнул: — Я знаю. Знает он. Вот тебе и дружба народов на веки вечные. Френдзона. Сиди, Юрочка, и дожидайся, когда у Отабека появится какая-то дохрена красивая казашка, когда он сыграет свадьбу, позвав его как свидетеля, а потом как крестного для его смуглых детишек. Жизнь фигуристов прекрасна! Юра крепко зажмурился, а когда открыл глаза, то нашарил теплую ладонь Отабека. Обхватил ее своими пальцами. Снова закрыл глаза, притворяясь спящим. Сердце гулко билось в груди, норовя своим громким «бум» разбудить рядом спящего Алтына. И, правда, разбудил. Рядом зашевелилось, зевнуло. А потом замерло. «Понял, что я держу его за руку. Как пидор», — в отчаянии подумал Юра, тяжко вздохнув. Убрал ладонь. Открыл глаза и встретился с черным шоколадом глаз Отабека. — Доброе утро, — хриплым после сна голосом поздоровался Алтын. Он не выглядел рассерженным, наоборот, смотрел на Юру как на восьмое чудо света. «Я же сейчас натурально так помру», — Плисецкий понял, что еще пару таких взглядов и придется ему спать на полу, лишь бы не видеть этого улыбающегося казахского солнца рядом. Возьмет и сгорит, обжигаясь о лучи. Закинув одеяло себе на голову, чтобы Отабек не видел его горящих щек, пробурчал: — Хуеброе.***
Все полетело к черту из-за Виктора. Кто бы сомневался. Более-менее придя в адекватное состояние после сна, Юра и Отабек решили сходить позавтракать в кафешку. Одним из их пунктов совместного дружеского списка «to do» было попасть на завтрак в каком-то клевом заведении, где тебе предложат и сырный тост и омлет со всякими вкусными штуками и самый вкусный утренний кофе. Отабек в своем темном джемпере и светло-голубой рубашке под ним выглядел как образцовый студент-отличник. А Юра, который, не раздумывая напялил любимые джинсы с подранными коленками, наоборот напоминал заядлого прогульщика и двоечника, хоть обучаясь на заочном отделении, он старался наполнять зачетку одними пятерками. И не только потому что «надо», а потому что в филологию он втянулся честно, как в фигурное катание. Но кто об этом знает, кроме Отабека, дедушки, Якова и Лилии? Вся его семья в четырех людях. Отабек пил ядрено-крепкий эспрессо, деловито расправляясь с омлетом ножом и вилкой. «Кушай-кушай», — подумал Юра, украдкой поглядывая на него и добавляя еще сахара в латте. — Хочу использовать одно годное музло для произволки. Яков против, разумеется. Но может хоть ты заценишь, — проговорил Плисецкий, разматывая наушники и протягивая один Отабеку. Тот аккуратно всунул его в ухо и сделал сложное лицо, когда Юра мазнул пальцем по экрану смартфона, включая композицию. — М, — как всегда многословно промычал он сразу же на первых секундах. — Тебе подошли бы треки Нирваны. Особенно Smells Like Teen Spirit. — А я о чем! — Просиял Юра, притоптывая ногой в кроссовке в такт визжащим гитарам и голосу Курта Кобейна. — Только ты меня и понимаешь. Действительно, а кто еще? Хоть Отабек и выглядел так, словно замечательный старший братец, которому можно было доверить жизнь, в нем была спрятана та самая остринка, привлекшая Плисецкого. Ну вот какой адекватный пацан согласится выйти под сумасшедшую музыку на лед, простоять половину выступления в тени, а потом сорвать с другого пацана перчатку перед целой толпой зрителей? Ртом. — В тихом омуте черти водятся, — глубокомысленно изрек Виктор, разнюхав про диджейство Отабека. Он даже поперся с Юри в ночной клуб, где однажды выступал Алтын. Юра потом дико злился, увидев их общее селфи. Его, разумеется, никто не позвал. Тогда Плисецкому было только шестнадцать лет. Отабек вдруг переменился в лице и весь как-то приосанился, вынимая из уха наушник и косо поглядывая в огромное панорамное окно. — Кажется, сейчас к нам кое-кто присоединится, — ничего не выражающим тоном проговорил он и почему-то пригладил темные волосы. И поправил воротник рубашки. Блять, ни от кого покоя нет, ни утром, ни днем, ни ночью. Нахохлившись, Юра наблюдал за тем, как в кафе чинно вплыл сначала Виктор, а за ним, немного смущенный, Юри. Как говорится, вспомни говно вот и оно. — Юрочка! — Довольно улыбаясь, воскликнул Виктор, потянув за собой своего драгоценного супруга, который всем своим видом извинялся перед Плисецким и Алтыном за неожиданное вмешательство в их тихий островок. — Сколько лет, сколько зим. Ты очень вырос, возмужал. Отабек, не думал, что ты обладаешь такой неимоверной выдержкой, раз до сих пор терпишь нашего русского котика. — А он не ваш. Он свой собственный, — с видом человека, который готов зарубить Виктора топором и закопать в лесу, сказал Отабек, протягивая ему ладонь. Тот радостно вскинулся, протянул свою в ответ, а потом заметно поморщился. Видимо хватку Алтын усилил специально. А потом перевел взгляд на Юри и даже почтительно кивнул головой. — Konnichiwa. Юри вроде немного оттаял, неуверенно улыбнувшись в ответ. А Виктор… Казалось Виктор не обращал внимания на напряжение царившее за столиком, на который он нагнал мрачные тучи, усевшись прямо напротив Юры и Отабека. С видом знаменитости мирового масштаба он заказал себе какой-то хитровыебанный кофе, влюбленно глядя прямо в верные глаза теленка Кацуки поинтересовался, чего хочет он и только потом снова принялся бесить окружающих. Юра действительно искренне не понимал, почему Никифоров обожал ко всем приебываться. Он ведь по своей натуре не был злым человеком. Просто своеобразным. Долбанутым. Конченным. Выбирайте любой синоним. И самым паршивым было то, что Виктор был до скрежета в зубах проницательным. Ему хватало одного взгляда, чтобы определить — Гошка снова страдает по очередной девушке, Мила скрывает то, что ей сделал предложение тайный ухажер, а Юра… Юра уже два года влюблен в своего лучшего друга. Когда только разродится и признается? Время-то идет, часики-то тикают. Выразительно посмотрев на Отабека, Виктор открыл рот и Юра понял, что сейчас будет пиздец. Окончательный и бесповоротный. Он не успел схватить Отабека за руку, потащив прочь из этого адского логова, не успел шепнуть ему: «не слушай его, он престарелый хрыч». Надо было валить отсюда сразу, как они поели. Везде ведь одни враги и шпионы. — Мне уже стоит поздравить вас? — Медовым голосочком пропел Виктор. Сдохни, уебок. — С чем? — Спокойно, не понимая в какое дерьмо вляпался, уточнил Отабек. Он не обращал внимания на то, как мелко потряхивает сидящего рядом Юру. А может, обращал, но не подавал виду. — Вы еще не...? — Искренне удивился Никифоров, изумленно хлопая круглыми глазищами. — Ох, извините-извините. Я думал, Юрочка уже переступил через свои детские страхи и комплексы и наконец признался тебе в своих чувствах… — Виктор вдруг вздрогнул и повернулся к Кацуки: — Юри, не пинайся, пожалуйста, эти ноги, между прочим, нас кормят! За столом воцарилась тишина. Виктор продолжал тупо хлопать ресницами (а взгляд его не совсем уж и невинный, а хитрый, будто специально ляпнул), Юри густо покраснел, а Отабек… По Отабеку как всегда было трудно определить, что он чувствовал в этот момент. Юра смотрел на его выбритый висок, на его смуглую скулу и прямо-таки представлял, как рушится то доверие, годами выстроенное между ними. Кирпичик за кирпичиком. Виктор поднасрал ему и здесь. — Сука, какая же ты сука, Никифоров! — Молчание разбилось вдребезги рыком Юры, вскочившего с мягкого диванчика и потянувшегося за душенькой Никифорова прямо через стол. Локтем он задел его капучино, проливая горячий напиток прямо на джинсы Юри, но от злости забив на этот факт, хватая Виктора за грудки. — Какого хуя ты лезешь ко мне? Жить надоело? Так я тебе такое веселье, блять, устрою, что ты инвалидом станешь. Каток будешь только во сне видеть. В висках гулко стучало. Юра отодвинул на задний план причитания Юри, крепкие руки Отабека, пытающегося оторвать его от Никифорова, персонал, выбежавший на шум. — Сам потом спасибо скажешь, — серьезно ответил Виктор. Он больше не дурачился. Но и не вырывался. — Иди нахуй! — Заорал Юра и вмазал ему по лицу. Неумело, как мог. Злость правила им больше, чем здравый рассудок. Где-то рядом Кацуки по-английски просил не фотографировать и не снимать на видео. Юру все-таки оттащили. А Виктор, ублюдок, так и не дал ему сдачи. Все сидел на диванчике, приложив к покрасневшей щеке ладонь. И смотрел на Плисецкого взглядом: «не ценишь ты меня и мою доброту, Юрочка, совсем не ценишь». Каким-то образом он и Отабек очутились на улице. Юра все еще бесился, морда небось была красной, как у вареного рака. А кулаку, которым он врезал Виктору, было больно. Не привык он к дракам. Фея, блять. — Я договорился. Персонал не будет болтать. Ни одно фото не просочится в прессу. — Проговорил над ухом Отабек. Невозмутимый до такой степени, будто сейчас не произошло ничего необычного. Подумаешь, Никифоров растрепал ему о чувствах Юры. Подумаешь, Плисецкий затеял драку, из-за которой у него потом могли быть проблемы. Подумаешь вообще. — И как ты заставишь их молчать? Шантажом? На коне прискачешь и затопчешь до смерти? — Буркнул Юра, глянув на него исподлобья. — Деньги, Юр, решают все. Господи, за что ему такой подарок. — Не противно тебе теперь со мной общаться? — Злобно прошипел Плисецкий, вскинувшись. Быстро Отабек сдуется теперь, разузнав о его пидорстве. А как иначе? От Алтына так и прет духом ярого натурала. Как и от Джей-Джея. Не зря ведь они похожи, хоть и чисто внешне. Леруа уже создал новую ячейку общества со своей ненаглядной Беллой, следующим просто обязан быть Отабек. Юра снова прокрутил в голове свадьбу своего лучшего «друга» с какой-нибудь красоткой, их детишек, будущее, и выругался под нос. Сердце его безжалостно топтал казахский конь. — Почему мне должно быть противно? — Теперь Отабек выглядел устало. Надо же, броня треснула! В таком случае Юра вообще был без нее. Голым. Вывернутым наизнанку. Он посмотрел на Алтына, как на идиота, прикрыл глаза, сосчитав до трех и опять взорвался. — Серьезно? Серьезно, Отабек? Не нужно делать вид, что все заебись. Ты прекрасно слышал Никифорова и то, что он сказал — правда. Ты мне, блять, нравишься. Влюбился я в тебя. Втюрился. Еще давно. По мужикам я, усек? Пидорок, как эти двое пришибленных. Отабек молчал. Юра дышал как загнанный зверь. — Ну нахуй, — так и не дождавшись ответа, процедил он и развернулся, чтобы уйти. Наверняка Отабек сейчас бухнет с горя в каком-нибудь крутом заведении, надо же обмыть потерю друга, раз тот вдруг оказался пидором, а потом вечером сунется в его квартиру, чтобы забрать вещи. Перекантуется в отеле или же сразу улетит первым рейсом к себе домой. Добавит его во всех социальных сетях в черный список. Удалит совместные фотки. И больше не будет их известного «давай» перед выступлениями и поднятого пальца вверх — тоже не будет. Хотя нет, будет Юра. С Яковом, Лилией, котом, дедом. — Постой! — Отабек вдруг преградил ему дорогу, глядя в лицо внимательно, вынимая своим раскосым взглядом всю душу. Положил ладонь на плечо. Юре вдруг стало тяжело стоять. — Ты… Не говори так о себе больше. Ты — не пидор. Ты — солдат. Юра фыркнул: — Не нужно меня утешать. И делать из меня невинную обиженку — тоже. Я нихуя не такой хороший, как тебе кажется. А теперь, пардон, я сваливаю. Нужно опять привыкать к одиночеству, ты только задерживаешь и себя, и меня. Отабек не пускал. Наоборот, сжал его плечо чуть крепче, поднял вторую руку… «Сейчас как врежет и все — пиши пропало», — подумал Плисецкий, со странной долей мазохизма решив, что он заслужил. Но Отабек ему не врезал. Лишь прикоснулся одними кончиками пальцев к его щеке, пригладил кожу большим пальцем, убрал челку с глаз. Улыбнулся. Тучи смело, вышло солнце. Отабек проговорил что-то на своем языке. Юра еще не слышал от него таких нежных ноток. Никогда не слышал. — Юр, не нужно привыкать к одиночеству. Ты не один. И никогда не будешь один. У тебя есть я. Я точно никуда не денусь. Потому что… Плисецкий испуганным котом замер, зажмурился. — … ты тоже мне очень нравишься. Юра оттаял и потерся щекой о раскрытую теплую ладонь. Глаза он так и не открыл — еще ослепнет от лучей солнца. А оно ведь светило вовсю. И только для него одного.