Без лишних слов

      После полуночи в эту новогоднюю ночь детективное агентство всем дружным скопом отправилось праздновать в город. Снег падал и падал, крупные снежинки кружились на ветру в чарующем танце; шутки сыпались градом. Акико раз десять поинтересовалась, нужно ли кого-то здесь вылечить, и ровно столько же раз Куникида чуть не выбросил Дазая на проезжую часть, но от этого становилось только веселее. И только Ацуши выделялся из всей этой шумной компании — шёл позади всех, полностью погрузившись в свои мысли. Ведь всё новогоднее настроение как ветром сдуло. И теперь оно не более, чем конфетти, усыпающие улицы Йокогамы.       А ведь всё так хорошо начиналось. С приятной праздничной суеты, с запаха мандаринов и свежей ёлки и, конечно же, с подарков, в которых Накаджима буквально утонул. В основном это были сладости — в агентстве его до сих пор принимают за восемнадцатилетнего ребёнка, но Ацуши всё равно так тронуло это внимание, что он готов был расплакаться от счастья. Ведь никто и никогда не дарил ему подарков.       Паззлы сложились в очаровательную картинку, счастье к которой так и липнет. И всё действительно было хорошо. Ацуши мог бы также смеяться и шутить вместе со всеми, если бы отчётливо не чувствовал, что чего-то здесь не хватает. Чего-то очень важного.       — Ты уверен, что не хочешь пойти с нами? — уточнил Куникида.       Обнимающий коробку сладостей Ацуши попросил прощения за это скоропостижное расставание, оправдал его неважным самочувствием и пожелал великолепного времяпрепровождения. Портить всем праздник своим ненастным настроением хотелось сейчас меньше всего на свете.       — Ацуши-кун пропустит самое интересное, если уйдёт от нас сейчас. — попытался заинтриговать Дазай.       — От тебя я бы тоже с удовольствием ушёл. — заворчал на него Куникида.       — Дазай-сан, а что сейчас должно произойти? — проявил интерес Ацуши. Так, из уважения.       — Куникида-кун, ты грубиян. — обиженно протянул Осаму. — Ацуши-кун, подойди-ка ближе, я тебе шепну один маленький секрет. Не хочу, чтобы Куникида услышал.       Доппо лишь хмыкнул и отвернулся, делая вид, что его очень интересуют рождественские сюжеты, подмигивающие с витрин магазинов. Дазай же лениво потянулся, словно нарочно растягивая секунды, и стоило ему наклониться к Накаджиме, как любопытство Куникиды моментально лопнуло с возмущённым «Эй!».       — Ты же знаешь, что в эту ночь исполняются самые заветные желания?       Ацуши кивнул, ожидая продолжения.       — А что это значит? — Дазай снова чуть затянул момент, жадно ловя любопытный взгляд Куникиды, не очень хорошо спрятанный под очками, и, всплеснув руками, с детским восторгом объявил:       — Что сегодня я, наконец, смогу совершить двойное самоубийство! Неужели, ты не хочешь на это посмотреть, Ацуши-кун?       Ничего нового и познавательного Накаджима для себя не узнал. Просто Осаму Дазай в своём репертуаре. И Куникида, в одиннадцатый раз пытающийся отправить его под колёса.       — Спасибо, Дазай-сан, — Ацуши не в первый раз за сегодня натянул на свою поношенную физиономию учтивую улыбку. — но как-нибудь в другой раз.       Помахав на прощание, парень развернулся и начал скрываться за снежной стеной. Облачка пара слетали с губ, снег падал и падал, хрустел под ногами и провожал Ацуши от одной улицы к другой. Ночь сегодня выдалась по-настоящему сказочная. Снег сиял в свете фонарей, и это лучше любых звезд и любых фейерверков, и в любой другой момент Накаджима гулял бы целую вечность, ловил бы снежинки ладонями, несмотря на то, что пальцы подмерзали без перчаток. Но сейчас с самочувствием у него, действительно, было неважно. Душа Ацуши металась, не могла найти своего места, куда бы парень ни пришёл.       Он совершенно не знал, куда идёт и куда ему хотелось пойти, тоже не знал. Просто шёл, периодически набирая заученный назубок номер, чтобы шёпотом поздравить с праздником.       «Аппарат абонента выключен или…»       И раз за разом мысленно отвешивал себе подзатыльник. Ага, поздравить. В портовой мафии нет идиотов, чтобы раздавать свои настоящие номера кому попало.       Стоп.       Опасная мысль.       Ацуши повертел головой, поправил коробку с конфетами и, зацепившись за неё взглядом, загорелся идеей. Говорят, сладкое отлично поднимает настроение. Этим он, пожалуй, и займётся.       Накаджима в сотый раз рассмотрел яркую коробку, заново возродил в себе то по-детски трепетное чувство, когда получаешь свой первый в жизни рождественский подарок, и вытащил первую попавшуюся конфету. С инжиром. Как любит Акутагава.       Опасное воспоминание, и имя тоже опасное.       Но кнопка «стоп» здесь не работает.       Потому что к горлу уже подкатила и разлилась во рту терпкая горечь — такая сильная, что пошатнула, и смотреть на конфету стало просто невыносимо. Так невыносимо, что Ацуши просто пришлось отдать сладость пробегавшей мимо девочке лет шести.       Ацуши мог бы не гулять по городу в одиночестве, а также беззаботно смеяться и шутить вместе со всеми, если бы отчётливо не чувствовал, что чего-то ему очень не хватает. Чего-то очень важного.       Кого-то.       Мыслить здраво Ацуши переставал где-то на «Акутагава Рюноске». Потому и старался всеми силами стереть это имя из памяти, любыми правдами и неправдами вычеркнуть из жизни, запереть за семью дверьми.       Это так странно. Это странно до помешательства, до дрожи странно. Ацуши не знал, что и откуда взялось к человеку, который его на дух не переносит, но уже больше не хотел этого выяснять. В нём просто не осталось для этого места.       И хотел только наблюдать, как медленно, до дрожи медленно идёт Акутагава к нему с этой идеальной своей осанкой, с этим своим холодным, но до мурашек выразительным взглядом, скрытым в нём желанием поймать и выпотрошить такого слабака.       Хотел чувствовать. Как все эти их немногочисленные встречи, их перекрикивания, переплетённые пальцы, эти долгие и почти причиняющие боль поцелуи отзывались под сердцем чем-то непередаваемо ярким, обжигающим, заставляющим закусывать губу.       Хотел увидеть сегодня его силуэт. Изящный, чётко выделяющийся на фоне снежного, подсвеченного салютами неба. Хотя бы одним глазком увидеть.       Слишком много Ацуши хотел, но главного не видел. С чего бы Акутагаве тратить на такого неудачника своё время?       Ведь это не дружба и даже не любовь. Это какие-то странные отношения, какая-то нездоровая фиксация, подпитываемая чужой ненавистью, и без ненависти этой даже встреч никаких не могло быть.       Здесь не могло и не может быть и никакого «мы» и «пара». Здесь был только один подросток-фантазёр и один обозлившийся на весь мир человек, которому просто необходимо было самоутвердиться. И всего-то.       Снег всё падал и падал. Там, в паре шагов, кипела жизнь — дети и взрослые пускали фейерверки, бросались снежками, лепили снеговиков. А здесь Ацуши всё пытался забыть, отпустить, обнулить ситуацию, но всё равно без конца оглядывался в толпе на невысокую фигуру в чёрном одеянии.       И постоянно ошибался.       Ацуши понимал, что так и крыша поехать может, поэтому прибавил в скорости, а затем и вовсе перешёл на бег. На второй минуте дыхание стало рваным, и оно вытесняло ненужное, не давало ему задержаться. Но Накаджима всё бежал. Бежал целеустремлённо, выкладываясь. Словно от всех этих мыслей об Акутагаве действительно можно сбежать.       Но от неожиданности остановился на бегу, тяжело дыша. Потому что увидел слишком знакомый поворот. Ацуши как-то не думал, куда ему бежать. Ацуши просто бежал. За своими ногами бежал. А прибежал к своему дому.       И почему из всех возможных направлений он прибежал именно сюда?       Наверное, это знак свыше. Что пора бы оставить всё это бесполезное дело, оставить все эти скитания по городу, перестать бить голову и, наконец, отдохнуть. Забраться на футон, укрыться с головой одеялом и отключиться от реальности.       Накаджима понял, что если его это не сожрёт окончательно, так в тоску сильную затянет точно. Поэтому нашёл это решение мудрым и шагнул в сторону дома, но, ухватившись за мелькнувшую в голове мысль, остановился и больше не спешил поворачивать.       И тут, впервые за последние полчаса, на лице Ацуши мелькнула улыбка — робкая, едва заметная, но улыбка. Он знал, что сегодня исполняются самые заветные желания. А что это значило? Что там, около его дома, возможно, поджидает Акутагава. Впопыхах, боясь, что его обнаружат лепит красивого снеговика специально для него. И Накаджима застукает его, о чём, скорее всего, ни разу не пожалеет. Да, Рюноске либо вонзит в своё творение острые пики со словами: «Это всё, что я хотел сделать. Большего ты не заслуживаешь», либо разрушит весь мир вокруг них, ведь очень не любит, когда что-то идёт не так, как ему хотелось. Но Ацуши увидит его, и это будет самый лучший подарок. Хотя бы одним глазком увидеть.       Для того же и существует Новый год, чтобы самые заветные желания исполнились, верно?       Ацуши свободной рукой зачерпнул небольшую горстку снега, повернул за угол, чтобы через миг испортить Акутагаве его невероятную причёску (откуда вдруг столько смелости?)…       Но мир не рушится, тонкие пики неожиданно не вонзаются ни в снеговика, ни в самого Ацуши. Всё тихо и спокойно. Перед Ацуши его дом, укрытый тяжёлыми снежными шапками, где-то далеко за ним гремят салюты — один ярче другого, и ни души вокруг, ни шороха. Будто и так всё понятно, без лишних слов и объяснений.       Ацуши оглянулся. Потом ещё раз. И ещё. Нет, никого. И с нервным подёргиванием уголка губ бросил снежок в сторону. Действительно, фантазёр. Глупый-глупый фантазёр. Сложно даже вообразить, что такого должно было случиться, чтобы Акутагава пришёл к нему. Если только…       Ацуши не успел додумать мысль, как вдруг сзади кто-то, материализовавшийся буквально из ниоткуда, грубо припечатал его рот ладонью.       От неожиданности Накаджима, чуть не выронив свой подарок, переступил на месте и уже хотел было вскрикнуть, но этот кто-то продумал всё заранее — ни один звук не ушёл бы дальше чужой ладони.       Отрастить лапу и навалять, чтобы неповадно было? Стоп, а если это обычный человек? А если он его поранит? Для начала одним своим устрашающим видом вполне можно обойтись. Оттолкнуть, оценить уровень опасности, а потом уже и допросы с пристрастиями устраивать, и выводы какие-либо делать.       Но Ацуши не отрастил лапу и не оттолкнул. Так и остался стоять с припечатанным ртом. Потому что услышал позади приглушённый кашель. И тут сердце зашлось, забилось бешено, словно дизель, глаза его заблестели, как блестит снег в свете уличных фонарей — ярче любых звёзд и фейерверков.       Мыслить здраво Ацуши переставал где-то на «Акутагава Рюноске».       Акутагава Рюноске.       Имя отдаёт безумием на грани, дышит одновременно чем-то устрашающим и чем-то, чего Ацуши так долго ждал и никак не мог дождаться.       И, наконец, дождался. Дождался, а теперь даже не знал, что со всем этим делать. В мечтах всё как-то попроще будет, как-то покрасивее — не так, как привык делать Рюноске. Но, что делать, всё ещё непонятно. То ли драться начинать, ведь все их встречи начинались с выяснения отношений, то ли подождать, пока сам Акутагава не начнёт действовать.       Наверное, для начала нужно бы что-нибудь сказать. Хотя бы поздравить с праздником, хотя бы предложить конфету с инжиром — их там наверняка ещё целая куча есть. Хотя бы…       Снег всё падал и падал, укрывая землю пушистым покрывалом, и под этим покрывалом ладонь сошла с губ, прохладные пальцы Акутагавы, заставляя краснеть, заскользили по лицу Ацуши. Нежным движением очерчивали брови, спускались по щекам, замирали на подбородке и взлетали к скулам — словно портрет рисовали.       Ацуши так и стоял, намертво вцепившись в подарочную коробку, и молча прислушивался к ощущениям, боясь спугнуть момент, отзывающийся под сердцем чем-то непередаваемо ярким, обжигающим.       А говорить ничего не нужно.       Всё и так понятно, без лишних слов.