На расстоянии выстрела

      Служба на Кипре казалась Монтгомери Вэлианту скорее поездкой на средиземноморской курорт, чем переброской в зону боевых действий, где стремление местных греков освободиться от британского владычества соседствовало с их многовековой ненавистью к здешним туркам. В гарнизоне всегда царило оживление: по ночам солдат поднимали по тревоге, днём их то отправляли на патрулирование, то ставили на посты. Обстановка была вроде боевой, однако за забором, в деревушке, где жили местные, кипела другая жизнь — мирная, но похожая на гавань перед бурей. Такой разительный контраст между двумя мирами настраивал рядового Вэлианта на отдых. Даже в учебной части условия были жёстче, чем на Кипре.       И в то же время сквозь густую пелену иллюзий прорывались тревожные известия: в одном месте видели боевиков ЭОКА*, в другом районе пропал без вести британский солдат, а где-то нашли трупы греков-киприотов, служивших колониальным властям. Здесь шла тихая война, которую Вэлиант воспринимал как призрачное существо, лишь иногда напоминавшим о себе, словно домашнее приведение. За две недели Монтгомери так и не столкнулся с противником. Поэтому греческие партизаны в его понимании были сравнимы с персонажами городских легенд и деревенских баек. Но Монти хотел встретиться с ними в бою, не сомневаясь в том, что победа окажется за бойцами британского парашютного полка.       «Эти греки — кучка трусов. У них кишка тонка выйти из тени и сразиться с нами в открытую. Только и могут, что трусливо прятаться в крысиных норах. Пусть покажутся, и мы с Уинни из них всё дерьмо выбьем», — считал Вэлиант, низко оценивавший боевые навыки противников. Ему доводилось слышать, что в прошлом году, когда с момента окончания Второй мировой войны исполнилось десять лет, грекам удалось разгромить британцев в открытом столкновении. Однако теперь многое изменилось, и боевики ЭОКА перешли к партизанским действиям, а в колониальный гарнизон прибыли десантники.       И хотя Вэлиант хотел встретиться с партизанами в бою, он считал, что ситуация с переброской парашютистов на Кипр походила на стрельбу из пушки по воробьям. «Мы должны, как стервятники, спуститься с небес и заклевать врага до смерти. Вселить в него страх и ужас, превратить его тыл в передовую. Но нас, десант, заставляют гоняться за кучкой трусов, будто мы в военной полиции служим! Мы не тыловики, чтобы охранять дороги и деревни!» — в чём-то Монтгомери придерживался мнения, что борьба с партизанами была ниже не только его достоинства, но и чести всего парашютного полка, в прошлом воевавшего с немцами в Нормандии и Голландии.       Так или иначе, но сегодня Вэлиант настроился на очередное рядовое патрулирование. Он мог думать что угодно о роли десанта в современной войне. Вот только никого из командиров, начиная от младшего капрала Гиллиана и заканчивая капитаном Уинтергрином, совсем не волновало его мнение. «Либо ты выполняешь приказы, прохвост, либо идёшь под трибунал за неповиновение. Третьего не дано. Тут тебе армия, а не парламент. Уяснил?» — сказал недавно Вэлианту сержант Клеппер, злобный гибрид ворчливого отца, местечкового диктатора и строго учителя из закрытой школы. После того разговора Монти никогда не больше разбрасывался лишними словами о глобальной стратегии при Клеппере. Однако сегодня в патруль он шёл без него.       — Наш участок вот здесь, — показал на карте младший капрал Гиллиан. Его палец скользнул по району с парой десятков холмов, дорогой и тропинкой, что вела куда-то в дебри. — Смотрим в оба, идём нога в ногу.       — Замётано, «Энозис»*, — ответил ему Монтгомери.       — Ты за языком-то следи.       Чисто внешне младшего капрала Гиллиана было сложно отличить от грека или турка, если бы не надетая на нём британская тропическая униформа зелёного цвета с малиновым беретом. Смуглая кожа, вьющиеся чёрные волосы, округлый нос с горбинкой и тёмные глаза придавали Дональду сходство с местными жителями. Разве что он выделялся на их фоне высоким ростом в шесть футов два дюйма*. В остальном же, младший капрал выглядел как знойный житель Средиземноморья. Даже от его квадратного лица с массивным лбом, тонкими губами и ямочками на щеках веяло южным колоритом.       За то Монти и прозвал его греческим словом «энозис». Греки-киприоты так часто говорили его, что Вэлиант хорошо запомнил это слово и прозвал так Гиллиана. Других слов по-гречески Монтгомери не знал, да и кличка Дональда звучала скорее как имя бородатого старичка, чем название идеи объединения всех греческих земель. Впрочем, у младшего капрала имелись и другие прозвища, которые Монти выбирал по настроению.       — Монаш, с тобой всё в порядке? — спросил Гиллиан у бойца своего звена, Родни Монаша. — У тебя нездоровый вид.       — Я знаю. Только недавно из лазарета выписали. Клеппер сказал, что ему плевать на мои проблемы. Чёртов изувер! Не видит, что я загибаюсь, — ответил среднего роста рядовой с болезненным видом. Его круглое лицо с большими глазами уже неизвестно в какой раз за две недели позеленело.       Как только Монаш прибыл на Кипр, то его сразу же сморило при акклиматизации. Солдата уже несколько раз укладывали в лазарет, где ему моментально становилось лучше, после чего его выписывали. Но стоило Родни вернуться в роту, так его тут же начинали донимать разные болячки. Крепкий парнишка из лондонского Ист-Энда вроде бы неплохо показал себя в учебной части, пусть и не везде. Монашу нравился образ «крутого парня с улицы», которого он всегда придерживался, что со стороны выглядело комично. Бравого десантника Родни, писавшего домой про свои «подвиги», чуть ли не силой выталкивали из самолёта во время десантирования. А на Кипре Монаш разболелся, как слабый здоровьем мальчишка, сидевший дома за книжками и чуравшийся улиц.       — Тебя только недавно выписали, — удивился Гиллиан. — Ладно, вернёмся когда, я скажу капитану, что тебе плохо. Не порядок. Но сейчас нам нужен каждый боец. Даже больной.       — Проклятье! — выругался Монаш. — Чёртов Клеппер говорит, что я симулянт. Урод больной.       — У него глаз хорошо заточен.       — Да нашего «крутого парня» списать надо. Или домой отправить, в пехоту, — высказался Вэлиант, не сильно боявшийся младшего. На фоне матёрого сержанта Клеппера, у которого остались шрамы после боёв в Арнеме, Дональд выглядел как милый смуглый мальчик-почтальон. — Бедняга совсем жару не переносит.       — Слушай, выскочка, иди и скажи это капитану. Вот правда, вернёмся когда, так ты со мной к нему пойдёшь. И только вздумай молчать, я тебя тогда шагистикой замучаю до смерти. То, что ты любимчик у Уинтергрина, ещё ни о чём не говорит.       — Есть, сир! Пойду вместе с вами к капитану, сир! — с усмешкой ответил Вэлиант, исковеркав привычное обращение с «сэр» на «сир». Обычно так Монти намекал на амбиции и личные причуды младшего капрала. У него их было ничем не меньше, чем прихотей у средневекового монарха.       — Был бы таким смелым при Клеппере. А-то ведь молчишь, затолкав язык в задницу.       Гиллиан не особо жаловал Вэлианта и считал его выскочкой. Однако младший капрал никак не мог найти на него управы — Монти считался лучшим стрелком в роте. За меткую стрельбу, отличную физическую форму, рвение, живой, и что главное, неподдельный интерес к военному делу Монтгомери могли легко простить маленькие провинности, если он не переходил разумную грань. Дональд понимал, что его звено за счёт Вэлианта с Элдриджем, двух закадычных друзей, выигрывало все соревнования и получало похвалу. И раз Гиллиан командовал ими, то его тоже не оставляли без поощрения.       Логика штабных офицеров оказалась довольно проста: два бойца достигли впечатляющих успехов, в чём, наверное, имелась заслуга и младшего капрала, заметившего их способности и своим руководством сделавшего из Вэлианта и Элдриджа образцовых солдат. Далеко не всё тут было правдой, но Дональд действительно приложил немало усилий. Поэтому у них в звене сформировалось негласное соглашение: «Мы помогаем тебе по карьере, а ты прощаешь нам всякие мелочи без перегибов». Потому словесные перепалки чаще всего заканчивались ничем.       — Монаш, идёшь за мной, — сказал Родни Гиллиан.       — Есть, сэр, — болезненно ответил Монаш, жадно глотая воздух.       — Элдридж, ты на своём месте. Вэлиант, ты замыкаешь. Идём колонной. Нога в ногу, дистанцию не нарушаем. Иначе потом мы займёмся шагистикой до посинения.       Вместе с другими солдатами взвода они вышли из гарнизона на дорогу и разделились. Звено Гиллиана двинулось по окраине турецкого поселения. Как обычно, палило июльское солнце, температура стояла градусов под сто по Фаренгейту или под сорок по Цельсию. Наверное, в такой зной даже песок на грунтовой дорожке мог бы загореться через пару часов. На голубом небе Вэлиант не заметил ни единого облачка: «Паршиво, нам тут печёт не хуже, чем отцам в Египте». Зелёная трава, кусты, холмы и одинокие деревца вдалеке выглядели на солнце очень ярко и красочно, подобно ожившей картине маслом. Пейзажи на Кипре, в самом деле, оказались настолько живописными, что от них было сложно оторвать глаз. Один только нестерпимый зной портил всю атмосферу.       В деревне солдатам встретились узкие улочки и небольшие каменные домики, стоявшие слишком близко друг к другу. Наверное, из окна дома слева любой турок смог бы без труда дотянуться рукой до балкона здания справа, где жил грек. Тут царил свой особый уклад жизни, чуждой англичанам и другим северянам. Люди в деревне неторопливо занимались своими делами и наслаждались тишиной и покоем. В сравнении с греками, турки довольно дружелюбно относились к британцам. Вряд ли бы они отказались бы помочь военным. Зато потомки эллинов излучали в лучшем случае просто неприязнь, а в худшем от них исходила неприкрытая ненависть и к «лайми»*, и к сыновьям Ататюрка*.       — В глубине души турки нас не жалуют. Но они люди не глупые и всё хорошо понимают, — сказал Вэлианту Уинстон Элдридж. — Они в меньшинстве, греки в большинстве. Нужно ладить с нами, так появится хоть какой-то шанс. Здешние турки хотят, чтобы Кипр стал турецким.       — Ага, прямо сейчас мы возьмём его и отдадим. Нет, Кипр будет британским! — вспылил Вэлиант. Как и его отец, Монтгомери болезненно переживал распад Британской империи и утрату «владычицей морей» своих колоний.       — Они тебя хорошо понимают. Ты их как-никак защищаешь, только сам не знаешь. Угадай, что греки сделают с турками, если Кипр уйдёт Греции?       — Их убьют?       — Логично же. Турок меньше. Афинские власти не сильно расстроятся, если тут останутся одни только греки. Но они не дураки и знают, что тут будет, стань Кипр турецким.       — Тогда убьют всех греков?       — Ты быстро схватываешь, Монти. Как видишь, выходит замкнутый круг, завязанный на возможной резне. Пока мы здесь, она не начнётся. Сначала надо выгнать нас.       На крыльце одного из домиков сидел прямо на ступеньках седобородый турецкий старик, окружённый, словно король свитой, кошками. Пожилой мужчина с большим носом кормил их и гладил, точно своих детей. Вэлиант, смотря на него, почувствовал умиление, от которого ему на радости хотелось зарыдать. Со стороны доброта старика к кошкам выглядела трогательно и проняла Монти.       Он вдруг понял, что при всей его неприязни к южанам и чужакам ему не хотелось, чтобы в деревню ворвались разъярённые греки и убили милого и доброго старичка лишь только за то, что он родился турком. В столь живописных и полных неописуемой красоты местах всё так же, как и в далёком прошлом, жила многовековая ненависть. Для Монтгомери оказалось сложно понять, почему люди, трудившиеся под яркими лучами горячего южного солнца, больше волновала ненависть друг к другу и война, чем повседневные заботы.       — Знаешь, я слышал, что турки любят кошек больше, чем кто-либо другой в мире, — продолжил делиться с Вэлиантом своими познаниями Элдридж. — Я вижу, тот, кто это говорил, не соврал.       — Где ты такого нахватался? — спросил у него Монти.       — Читал, слышал. Как-никак выпала возможность повидать мир. Денег на путешествия у меня в семье пока нет. Скоро будут. Я не ты, и мой отец не политик-консерватор из Ричмонда. Но зато ты ведёшь себя, как деревня.       — Я по другой части спец.       Вэлиант знал, что его друг происходил совсем не из богатой аристократической семьи. Однако осанка, умение держаться в обществе и эрудиция делали Уинстона похожим на выходца из высшего света. Впрочем, сын адвоката из Ковентри никогда не считал себя бедным. Семья Элдриджей отошла от послевоенной разрухи и начала возвращать утраченное в сороковые годы состояние. Любознательному Уинстону же хотелось уйти в дальние странствия, чтобы не погрузиться в бесконечную и однообразную рутину, работая в конторе родного отца.       — Знаю. Гляди-ка, мы им, кажется, приглянулись, — сказал Элдридж, указавший на пару знойных и горячих девушек, к которым Монтгомери относился прохладно. Зато Уинстон сходил с ума от красоты смуглых черноволосых красавиц.       — Не смеши меня. Они нас боятся. Ты сам говорил, что их строго воспитывают, — ответил ему Монти.       — Да, знаю. Весело просто пофантазировать.       — Ага, их, видать, твоя каска сразила.       К вопросам личной безопасности Элдридж подходил серьёзно, возможно, даже перегибая палку. За пределы гарнизона он выходил только в громоздком стальном шлеме с полями. Вэлиант не знал, как Уинстону удалось договориться с сержантом Клеппером, вторым лейтенантом Маллинсом и капитаном Уинтергрином, но они не возмущались. Массивные шлемы Mk IV десантники надевали только по тревоге. В такое пекло голова одного бойца в каске потела, как вся рота разом. А Элдридж неплохо в нём держался, за что другие солдаты прозвали его «башкой в тазике» или «чудаком в сковородке». Вэлиант же обычно называл друга либо «Губастым», либо «Рыцарем». В первом случае Монти подчёркивал толщину широких губ друга, во втором — его благородство и манеры.       — Я так живее буду, — ответил Уинстон, на чьём узком прямоугольном лице с маленькими глазами, хорошо заметными скулами появилась улыбка. Если в Гиллиане Монтгомери видел «южные мотивы», то в Элдридже со временем разглядел «северный шторм», этакую смесь англосакса с нордическим скандинавом.       — Не сомневаюсь.       — Мы выходим в гиблую зону. Хватит трепаться, смотрим в оба, — прекратил их разговор Дональд, настроив бойцов на нужный ему лад.       Они шли на строгом удалении друг от друга. Обуреваемый амбициями, младший капрал считал себя умнее тех, кто писал уставы британской армии, и установил для Монаша, Вэлианта и Элдриджа свою дистанцию между солдатами на марше. И яростно требовал от них, чтобы они дюйм в дюйм её соблюдали. За нарушение он потом мучил «воинство из трёх человек» часами строевой подготовки. Более того, в боевой обстановке горе-командир заставлял подчинённых идти шаг в шаг одним темпом, как на параде. И тон ходьбе всегда задавал Гиллиан. Темп при нём всегда оказывался высоким, из-за чего Вэлианту, обычно шедшему след в след за командиром, приходилось непросто. Монти считал шагистику бесполезным пережитком прошлого.       Вот и сейчас они с Элдриджем не испытывали никакой радости чеканить каждый шаг, подобно королевским гвардейцам из охраны Букингемского дворца, когда рядом могли притаиться боевики ЭОКА. «Сам говорил в оба смотреть. Мне тут не до шагистики. Он чёртов строевой пёс. Сейчас же не восемнадцатый век?!» — возмущённо подумал Монтгомери. Когда он становился в строй и чеканил шаг, прозвище младшего капрала менялось: «Энозис» становился «Догом», сапожным псом. Не последнюю роль в том, что Вэлиант наделил младшего капрала столь едким прозвищем, играло сокращение от полного имени Гиллиана — Дональд Освальд Гилберт.       Пока «Дог» шёл впереди всех и воображал то, как солдаты Наполеоновских войн в пышных мундирах двигались плотными рядами под Ватерлоо, Вэлиант с Элдриджем переглянулись, решив повторить недавний проказ. На прошлом патрулировании два друга начали насвистывать мелодию марша «Долг путь до Триппери», что не понравилось Гиллиану. На сегодняшнюю «прогулку» Монти и Уинни выбрали другую песни, тоже военную и широко известную в армейских кругах. Ей оказался небезызвестный «Марш полковника Боуги», под который солдаты в прошлое десятилетие исполняли непристойную песню о Гитлере.       Первым насвистывать задорную и смешную мелодию, при чьём звучании Монтгомери представлял сатирический парад пьяных гвардейцев, шатавшихся в разные стороны, начал Уинстон. За ним послышался свист Вэлианта. Их «исполнение» военных песен раздражало Гиллиана и действовало ему на нервы. Вэлиант и Элдридж считали, что так они мстили младшему капралу за его выходки.       — Хватит свистеть, умники. Раздражает же, — возмутился Дональд.       — Виноваты, сир. Под хорошую мелодию маршировать веселее и приятнее, — дал ответ Монти, пока его друг продолжал свистеть.       — Тут сейчас не до шуток. Здесь недалеко день назад видели партизан. Имейте голову на плечах, юмористы чёртовы.       — Хватит уже, будьте людьми. Голове трещит до чертиков. А тут вы ещё, — болезненно сказал им Родни Монаш.       Они шли по дороге, окружённой с двух сторон холмами с крутым склоном. Около усыпанной песком обочины росли кусты. «Отличное место для засады. Куда он нас привёл, мать его?» — тревожно подумал Вэлиант, с винтовкой на изготовку осматривая местность. Напряжение выросло, стало ещё жарче, отчего у рядового возникло желание снять берет и спрятать его под погон. Правда, тогда ему могло напечь голову солнце, из-за чего Монти так и дальше продолжил сильно обливаться потом, словно стоя под душем, из которого шла только горячая вода.       — Стоять! — резко крикнул Дональд. — Боевое построение! На десять часов!       «Неужели нашлись, ребятки?» — радостно подумал Вэлиант, быстро нырнувший в горячий песок. Монти показалось, что после долгого ожидания, награда, наконец, нашла его. Он не чувствовал страха и с лихим настроем готовился встретить греков, ощущая всем телом обжигающе горячий дух войны. Рядом с ним лёг Элдридж, поставивший на сошки пулемёт Bren L4 и устроившийся в траве.       Никто из солдат не рискнул лечь на раскалённый, точно сталь в кузнице, асфальт. Даже еле живой Монаш, который от напряжения позеленел ещё сильнее, побежал к ним, а не лёг на дороге. Далее боец упал на землю и уткнулся лицом в траву. «Тоже мне, крутой парень. Пижон одним словом», — подумал, глядя на Родни, Вэлиант. Среди некоторых бойцов роты он слыл как мелкий воришка. Монти относился к нему с опаской, пусть и географически они были едва ли не земляками: Ричмонд, где жил Монтгомери, находился недалеко от Лондона.       — У меня чисто, — сказал Вэлиант.       — Чисто, — сообщил Элдридж.       — У «крутого» всё чисто, — с усмешкой добавил Монти, осмотрев сектор Родни. — Вижу только труп.       Вскоре Вэлианту стало дурно от своих же слов. Впереди, около кустов и дороги лежал самый настоящий мертвец. Монтгомери впервые в жизни увидел мёртвого человека и толком не знал, как ему стоило на это реагировать. С одной стороны, он ощутил отвращение, с другой — полное равнодушие. Издалека было плохо видно, чей именно труп лежал у дороги. «Не удивлюсь, если какой-то тупой грек взорвался на растяжке. Или турка убили», — предположил Монти. С сего момента ощущение лёгкой службы на курорте молниеносно, словно удар пикирующего бомбардировщика, покинуло рядового. Он увидел место, где начиналась война и яростно выплёскивалась жестокость.       Убитый оказался британцем, о чём говорили его зелёная форма с засученными рукавами. Молодой парень с очень бледной, почти серой кожей выглядел в залитом красками месте чужеродно, словно он здесь вообще не должен был находиться. Чем дольше Вэлинат смотрел на мертвеца, тем хуже ему становилось. Он не понимал, как именно греки убили рядового из пехоты. Монти, ни о чём не думая, как одурманенный магическим зельем сектант, стоял и безотрывно глядел на мёртвое лицо. Парашютиста охватил шок, отчего у него на время пропал дар речи.       С земли на крепкого десантника смотрели пустые глазницы, внутри которых виднелась засохшая кровь. Греки бесчеловечно вырвали глаза молодому солдату, по прихоти судьбы и не по своей воле попавшему на Кипр. Лицо убитого оказалось изуродовано и разбито, оно превратилось в одну сплошную кровавую рану. Найти в ней рот или нос было невозможно. Разве что Монтгомери заметил следы порезов в области ушей. Их отрезали.       — Матерь Божья! — вырвалось у Уинстона, шокированного увиденным. — Сволочи! Они ему горло перерезали!       На шее убитого Вэлиант увидел длинную полосу смерти красного цвета. Жестокий палач холодной рукой с ледяным спокойствием начертил там стальным клинком сплошную линию и обрёк изуродованного до неузнаваемости человека на смерть.       — Твою ж мать! — закричал подошедший к остальным Родни Монаш, которого затем вырвало. Через время он отошёл в сторону, больше не желая смотреть на тело погибшего.       Зато Вэлиант никак не мог оторвать от него глаз. Покойник словно не отпускал от себя рядового. То ли Монтгомери сильно напекло голову, то ли он действительно услышал призрачный шёпот, резко обдавший его холодком. «Отомсти за меня! Ты же британец, и я британец. Мы свои», — шепнул на ухо солдату дух, отчего тот вздрогнул. Вэлиант почувствовал вселенскую жалость к незнакомому ему бедняге, убитого со звериной жестокостью. Однако внутри живого бойца также пробудилась, словно древнее зло, ярость. Она разожгла внутри Монти жгучее пламя.       — Они ещё тут записку оставили, мрази! — Элдридж заметил на груди мёртвого парня белый лист бумаги с красными пятнами.       — Проваливайте отсюда, британские ублюдки, пока целы! — прочитал текст послания Дональд Гиллиан и охнул, словно нежная девушка из благородной семьи. Потрясённый до глубины души, он от страха широко раскрыл рот, одновременно прикрыв его свободной рукой.       — Да я за него убью десятерых! — сквозь зубы сказал он. — Какая-то трусливая гнида, проклятый чужак, убил нашего! Он заплатит.       Теперь Вэлиант перестал считать партизан только трусами. Боевики ЭОКА превратились в глазах парашютиста, преисполненного праведного гнева, подобно крестоносцу, в гнусных и трусливых негодяев. Его мало волновало то, до чего надо было довести человека, чтобы он начал вырывать другим людям глаза и отрезать им уши. Вэлиант считал необходим лишь одно: убить изувера без всякой пощады и жалости в отместку за погибшего соотечественника. За британский Кипр. Помня о героях литературы «потерянного поколения», Монтгомери раньше задавался одним вопросом: «Смогу ли я убить, если скажут?». Сейчас ответ быстро пришёл ему на ум: «Смогу! Застрелю, забью прикладом, взорву гранатой, зарежу ножом. И пусть хоть одна носатая тварь попробуют сдаться. Или убить Уинни. За «Губастого» я перестреляю всех греков в той деревне».       — Сэр, мы не можем тут стоять до вечера. Надо унести его. Дойти до поста, — обратился к командиру Вэлиант серьёзным тоном, совсем непохожим на его привычную манеру речи.       — Да! Сэр, нужно поднять всех на рога! Мы нашли того солдата! — громко добавил Уинстон.       Гиллиан стоял неподвижно и смотрел в пустые глазницы. От шока младшего капрала будто парализовало: Дональд Освальд Гилберт застыл на месте, как памятник неизвестному солдату. Слова рядового никак на него не подействовали.       — Сэр, чёрт вас возьми! — в ярости Монти схватил младшего капрала за воротник, поймав через пару секунд безумный взгляд командира. — Слушай сюда, рожа чернявая! Кто здесь по-твоему командует?! Ты или я?! Отвечай!       — Отпусти его! — закричал Уинстон.       — Ты сдурел, псих?! — Родни от вида разъярённого Вэлианта пришёл в ужас, ничем не меньший, чем потрясение от находки мёртвого тела.       — У него котелок не варит! Отпусти его!       Вэлиант отпустил Гиллиана.       — На что ты вообще годишься? Шагистикой заниматься?! А воевать кто будет, рожа чернявая?! — бросил напоследок Монтгомери, выпустив пар и решив взять командование на себя. Он прошёл слом за считанные минуты и переродился в другого человека. Война приняла его, как блудного сына.       Далее Монти обратился к Монашу:       — Родни.       — Чего?! Только не кидайся на меня! — в панике закричал Монаш.       — Бери его за ноги.       — Чего?!       — У тебя уши дерьмом набиты? Бери его за ноги! Я не думаю, что ты нас защитишь по дороге к посту. Хочешь сражаться?       — Твою ж мать! — Родни подчинился воле нового командира.       — Сэр, — далее Монти обратился к Гиллиану. — Берите его за руки.       — Что? Да, я понял, — рассеянно ответил Дональд.       — Уинни, ты замыкаешь. Я веду. Выбивай из гадов всё дерьмо, как только те покажутся.       — Им сегодня лучше не вылезать из своих нор. Иначе не сносить им головы, — настрой Элдриджа понравился Монтгомери. Благородный «Рыцарь» приходил в себя и готовился к бою, не думая сдаваться или брать пленных. — Ты далеко пойдёшь.       — Только вместе с тобой, милорд.       Они двинулись вперёд и вскоре вышли к армейскому блокпосту, где их встретил немолодой сержант, у которого за плечами имелся богатый боевой опыт. Вэлиант доложил ему, после чего ветеран ответил ему:       — Добро пожаловать на войну, детишки. Что-то вы кислые.       — Да я готов чернявых чертей на части рвать, сэр, — гордо заявил Монти, чья злоба заставила сержанта довольно улыбнуться.       — Хороший мальчик, готов воевать. Такие мне определённо нравится. Ты его знал? — палец сержанта с пышными усами указал на мертвеца.       — Так точно, сэр. Он был британцем. Нашим соотечественником. Нашим братом.       — Интересный ответ. Вот что, ты в бою гляди не напортачь. Горячие головы там долго не живут. Надо доложить.

***

      Когда Вэлианту выпала возможность покарать врага, он сохранил хладнокровие, хоть и внутри него всё полыхало, как при пожаре. Тогда Монтгомери окончательно переступил черту, своеобразную точку невозврата. Он хорошо прицелился и, плавно нажав на спуск, выстрелил, как его учил старый инструктор. Одного выстрела из винтовки L1A1 оказалось достаточно: низкорослый грек в чёрной маске, берете и форме цвета хаки скорчился от боли, сплюнув кровью. Вместе с ним на землю упала старая и штурмовая винтовка StG-44. У Монтгомери в тот момент не возникло никакого чувства жалости. Он лишь издевательски плюнул в траву, ощутив внутри себя опустошение. На овальном лице с карими глазами читалась пустота.       Через секунду Уинстон пустил по грекам длинную очередь из пулемёта, а Дональд бросил в них гранату. Каждый из британских солдат ступил на свою личную тропу войны, усеянную трупами. Не хватало разве что Родни Монаша, которого после злосчастного патрулирования сначала положили в лазарет, а потом отправили в госпиталь в «Туманном Альбионе». Для него война закончилась на второй неделе, когда для Вэлианта, Элдриджа и Гиллиана она продолжилась, затянувшись на долгие годы. Но боевой путь они начали на Кипре, где каждый из них стал другим человеком, чтобы адаптироваться к новым условиям и выжить. Спустя три месяца, в конце октября, за Кипром последовал Суэц.