сто пятьдесят первый

керосиновой лампе – копоть, парафином на блюдце – капать, эту лампу – никто! – не купит, и свеча догорит дотла. среди тысячи Перекопов и алеющих брызг заката моё сердце – бумажный кубик, моё сердце сметёт метла. этот город так крепко сложен, человек здесь уже – не нужен, человек здесь уже – неважен, разбазарен, разбит, забыт. каждый шаг преисполнен ложью, даже снег как-то лживо кружит, даже дождь мне презренье кажет и – брусчаткою – стук копыт. по-немецки – кругом – орунен, по-японски – последний ронин, а по-русски – по факту – ранен за любовь заводных сирен. вискарём протираю струны. ничего не оставлю, кроме этих строк. даже Северянин на обложке – молчит, смирен. я на улицах, в перекрестьях, да под песни Агаты Кристи, да в приливе нездешней страсти жду и верую. мой псалом расплетётся по медным перстням не ко времени павших листьев. вы гвоздиками приукрасьте и не думайте о былом!