defenestration.
8 января 2019 г. в 23:44
Ваня, в принципе, (почти) не расстраивается. Он же всегда готовится к худшему исходу, к внезапным кирпичам на голову и падающим балконам (и не то, чтобы начал носить каску). И поэтому, когда до Нового Года ещё пять часов, Ваня решает сменить бар. Внутри шумно и душно, он пьет, но не пьянеет (и это бесит, на самом-то деле, потому что счет неумолимо растет); на улице темнеет, экран раза два загорается поздравлениями: в другой части страны уже первое января, и Ваня надеется, что у них со сверхзвуковой скоростью получится покинуть этот замкнутый круг дерьма.
Ему почти смешно от этой развязки в духе то ли бульварных романов, то ли детективных рассказов; история циклична, Вань, но иногда переворачивает всё с ног на голову (и выворачивает внутренности, конечно, но мятная жвачка от тошноты вполне, как ему кажется, успешно заменяется неразбавленным виски).
Из уравнения прошлого года константой остаются Дарио с Эдой (а ещё Ванина британская виза и пропущенная свадьба друга), с их постами в инстаграме, от сладости которых сводит скулы улыбкой, но он героически выдерживает эту дозу сахара, потому что с какого-то момента и вовсе прекращает есть сладкое (а потом, незаметно для себя, и вовсе прекращает есть). Ваня незаметно для себя меняется местами с Мироном, но вряд ли кто-то из них мог предсказать, что сейчас будут настолько не вместе.
Хотя, может, это он загадал, когда стоял под желтым светом фонаря, разрезающим (около) петербургскую ночь, плечом к плечу с курящим Ваней; у Евстигнеева в арендованном доме тогда осталась Настя (он зовет её в последний момент, вынуждая отменить поездку к родителям, по наставлению Фёдорова – Ваня так и не научился говорить ему нет), у Мирона – телефон на зарядке и полный ноль на фронте новых текстов. И тогда, наверное, они ближе, чем когда-либо, на реально измеримом расстоянии, которое меньше вытянутой руки, а мысленное ощущается чужим дыханием на слегка покрасневших от мороза щеках. У Евстигнеева вверх по горлу ползет что-то вроде «быть вместе», но он сглатывает вязкую слюну. Мирон смотрит, казалось, на Ваню вверх, а, может, на падающие звезды.
(Сейчас Евстигнеев заходит в очередной бар вместо семейного празднования и, наверное, Мирон не смог бы найти четкого различия)
Ваня не злится ни на кого, разве что на собственную несостоятельность, невозможность быть чем-то большим, чем чужой зоной комфорта, комнатой с мягкими стенами, гребаной тихой гаванью. Ваня хочет вдохновлять на рычание в ключицы, спонтанные поступки и бессонные ночи; Мирон тычется ему в шею, говорит, что не может выдавить из себя ни одной даже самой нелепой строчки и что начал высыпаться. (Евстигнеев кажется, что ему самое место в музее современно искусства, на экспозиции поломанных фигур; замереть в центре зала, и вряд ли бы кто-то усомнился, что он не имеет к экспонатам никакого отношения)
Ди веселая, умная и московская; когда она тянется вверх, к Мирону, Ваню бьет флешбек тем самым кирпичом по голове и он выходит покурить. Он рад, конечно, но пальцы мелко дрожат. Где-то через месяц Мирон пишет, что начал писать. (На Ваню падает балкон) Евстигнеев шлет стикер с довольным котом и не рискует записать голосовое (по горлу вверх истерический смех), что уже устал без туров.
Ване уже не смешно и не грустно; он уже в Новом Году вспоминает, что в желудке было слишком ничего для количества алкоголя, что он в себя влил. Его выворачивает наизнанку в прокуренном туалете, Ваня прислоняется спиной к дверце и нажимает пальцами на глаза.
Перед ними цветные круги, как огоньки гирлянды на их прошлом праздновании.
(У Вани вверх по горлу опять «быть вместе», но сейчас рядом никого нет)