«Клеймо на сердце шипит, остывая. И я закрываю лицо руками. О, как же прекрасно было всё то, Что так и не было между нами…» Из вереска напиток
Они сидят под старой вишней при свете фонарей. Оба ждут Ванцзи. Один допивает пятый сосуд «Улыбки Императора», другой заканчивает рисовать очередную луну, отодвигает рисунок в сторону, туда, где уже лежат два его собрата-близнеца. Тянется за следующим листом. Лань Чжань должен вернуться к утру — он повел молодняк на ночную охоту. Вэй Ин переживает, что не посмотрит, как А-Юань первый раз попробует общаться с Вэнь Нином с помощью Чэньцин. Сичэнь переживает за компанию. — Вэй Ин, — прерывает тишину Лань Хуань. — Я не совсем понял, почему Лань Чжань оставил тебя здесь. — Боится, что буду давить на маленького. Ревнует… А может, хочет, чтобы мы поговорили с тобой по душам… Вэй Ин делает один большой глоток, отставляет сосуд в сторону и щурится на Сичэня: — Кстати о разговорах. Помнишь, в прошлый раз ты мне советовал побольше расспрашивать Ванцзи. Я тут подумал… у нас сейчас уйма времени. Давай-ка я тебя поспрашиваю, Лань Хуань. Есть один вопрос, который меня мучает. Вот скажи, как Лань Чжань умудрился получить клеймом в грудь? Невозможно же, чтобы его кто-то ранил или нанес увечье. Его золотое ядро сильнее всех. — А почему ты думаешь, что я тебе отвечу? — Потому, что тогда я отвечу тебе. На любой вопрос. У тебя наверняка есть хотя бы один. Сичэнь думает совсем недолго. Можно сказать, совсем не думает, а тут же говорит: — Это он сам себе. — Почему? — глаза Вэй Ина расширяются от удивления и полного непонимания. — Не думаю, что он будет рад, если я тебе расскажу. — Не думаю, что тебе надо от меня что-то утаивать. С этим не поспоришь. Но Сичэнь все-таки возражает: — Почему ты не спросишь его об этом сам? — Не хочу ставить в неловкое положение. Так что с ним случилось? — Твоя смерть с ним случилась. Когда тебя… когда ты погиб, он отправился туда. Не знаю, что он там хотел найти. От тебя же ничего не осталось. Даже клочка одежды. Наверное, он не смог с этим смириться. Решил обставить все так, словно ты просто отлучился на время и вот-вот вернешься. Стал собирать все, что тебе нравилось при жизни. Все подряд. Чего только не тащил в Орден. — Ну, вот А-Юаня притащил. И кроликов развел… Молодец. — Это ты мертвых фазанов не видел, и воздушных змеев, и лотосы эти чертовы — с лотосами вообще была беда. Откуда он их только брал в таком количестве?! Рисовать даже учился… А уж про эротические сборники я и говорить не буду. Я раз в месяц их собирал по всей цзинши и сжигал ночью, чтобы никто не видел… Или вот вино твое любимое… хм… однажды решил попробовать. Ему стало хорошо. Вино разлилось и успокоило. Дало забытье. Но он решил, что так неправильно. Он не должен забывать. Пошел в оружейную, нашел клеймо клана Вэнь. Раскалил и со всей силы ударил — чтобы было как у тебя, чтобы почувствовать себя тобой. Когда я его нашел, он сидел и смотрел, как по торсу бегут струйки крови. Я чуть не задохнулся от запаха паленого мяса, отодрал клеймо с кусками тела на кончиках лучей. Он на меня посмотрел только, ничего не сказал, встал, наложил мазь, перебинтовал себя сам, мне не позволил, поменял белые одежды на новые. А я спрятал печать клана Вэнь подальше от глаз. Мало ли что ему в голову придет. Вот и вся история. Доволен? Вэй Ин долго сидит молча, потом тихо говорит: — Спасибо тебе. Задавай свой вопрос.☯☯☯
«Зря ты думаешь, что это я сделал Вэнь Нина таким — уникальным лютым мертвецом с сознанием. Я бы один не справился. Я даже не знал, как такое делать. Сейчас тебе расскажу, что на самом деле произошло. Но сначала тебе надо понять одну вещь. Когда я увидел Вэнь Нина с проломленной грудной клеткой, знаешь что меня поразило? Нет, не то, что его убили. Не то, что он с такой легкостью превратился в лютого мертвеца. Меня поразило его выражение лица. Было в нем что-то мне очень хорошо знакомое. Я словно в зеркало посмотрелся на дне Луаньцзан. Как будто снова туда попал. Знаешь, я ведь почти ничего не помнил из того, что со мной случилось там. Помнил, как меня туда притащили, как Вэнь Чао сбросил вниз. А потом все смутно. Даже точно не могу сказать, сколько я там пробыл. Может месяц, может два. Не знаю. Времени там не было. Я, скорее всего, долго лежал без движения. Но мне казалось, что я то ли лечу, то ли бегу… Хотелось открыть глаза, посмотреть по сторонам… только потом понял, что глаза оставались все время широко раскрытыми. Вот только видели они тьму и безумие. Воздух там был тяжелый, вязкий, словно в него подмешали опиумных трав и жженых погребальных масел. Наверное что-то одурманивающее там и правда было. Иначе не представляю, как я пережил боль. Было больно все время. Во всем теле. Контроль и понимание темной энергии достались мне дорого. Мне кажется, я кричал. Хах, меня должно было быть слышно по обе стороны смерти. Долго потом не мог говорить, так надорвал связки. Хорошо, что призраков научился контролировать волей. Иногда мне было так хреново, что я готов был сдаться и умереть, только бы все это закончилось. Чтобы они прекратили меня мучить и разорвали на части. Но каждый раз, каждый такой раз я слышал мелодию. Она была… такая… такая… светлая и печальная… успокаивающая. Я ее откуда-то знал и очень любил. Я хватался за нее, как за хвост воздушного змея… и выживал. Ну вот. Значит, вернулся я и думал, что вся эта боль позади меня осталась. И вдруг увидел ту же тьму и то же безумие в Вэнь Нине. Ни с чем такое нельзя спутать, поверь. Я понял, что Вэнь Нин чувствует точно такую же боль и ярость. Его душа, как моя, ровно на волосок висит на нашей стороне мира и держится изо всех сил, чтобы отомстить. Я был в этом уверен. Тело уже умерло, а сознание зацепилось за даньтянь в самом низу живота. И знаешь почему? Оно требовало мести. Я не мог оставить Вэнь Нина в таком состоянии, понимаешь? Не мог. Я должен был что-то сделать. И тогда я придумал талисманы. Покрыл ими все тело. Они должны были не дать сознанию вытечь окончательно из расколотого золотого ядра, собрать его по капле. Я искал способ перемешать темную энергию подъема и остатки Ци, создать равновесие и привязать сознание к телу. Может, со временем все бы получилось само собой. Но ты знаешь, в той жизни мне не очень везло. Все как всегда пошло наперекосяк. Вэнь Нин каким-то образом вырвался из-под контроля талисманов. Что-то мощное и свирепое сломало печати моих артефактов и заставило его опять впасть в неистовство. Я бросил в него талисманы. Они цепью выстроились перед ним и преградили путь, загорелись, сковали. Но сознание вытекало, как из дырявого сапога вода. Я ничего не мог сделать. А потом Лань Чжань ударил по струнам. Он заиграл Подавление, но так волновался, что в один момент сделал странное движение пальцами, и его гуцинь выдал ноту, которой не было в Подавлении. Да я даже не знаю, существует ли такая нота вообще. Звук получился быстрый и очень чистый. Высокий. Почти на грани слышимости. Он зазвенел, взлетел, потом стремглав упал вниз. Как игла. Заметался туда-сюда. То вверх, то вниз. Словно сшивал единой нитью разъединенные смертью части: тело Вэнь Нина, удержанные талисманами воспоминания и волю. Вэнь Нин сжался весь, обхватил голову руками. Даже у меня из ушей пошла кровь. А потом открыл глаза и… и вот мы имеем прекрасный результат». Так рассказывал Сичэню историю Вэнь Нина молодой господин Вэй. Сичэнь запомнил все слово в слово и с тех пор часто думал об этом удивительном событии. Два заклинателя с разными техниками силой своих чувств сшили разорванное смертью в единую ткань. И чем больше он об этом думал, тем больше эта история казалось Сичэню удивительной. Вэнь Нин казался ему удивительным. Он один такой, немертвый, с сознанием и волей, и — Сичэнь все чаще приходил именно к этому выводу — с чувствами. Сичэнь не знал, хорошо это или плохо. Понимал, что Вэй Ин и Ванцзи, объединив силы, хотели как лучше, но чувства… «Чувства — это то, что мучает нас больше всего, — думал Сичэнь. — Именно когда мы чувствуем, понимаем, что одиноки. Вэнь Нин должен чувствовать себя одним в целом мире». Сичэнь не заметил, как взял кисти и тушь, начал выводить на девственно-чистом листе: В — ладонь, сжатая в кулак. Э — стрела, вложенная в лук и нацеленная в солнце. Н — четыре крыла стрекозы. Ь — свернутый хвост дракона. Н — ступенька на пути, вырытая в мягкой земле. И — изломанная и дрожащая, как руки, стиснутые в мольбе. Н — натянутая нить между двумя берегами реки.☯☯☯
Вэнь Нин посмотрел в зеркало воды. Смерть и подъем из другого мира оставили следы на его лице. Нет, оно не просто стало бледным, на нем не просто появились черные узоры ярости и мщения. Что-то поменялось в самой его структуре, словно пласты сдвинулись, и то, что было скрыто, стало явным. И к этому новому явному Вэнь Нин никак не мог привыкнуть. Как такое лицо может нравиться? Особенно Сичэню. Вэнь Нин — чудовище. Сичэнь — почти небожитель. Между ними пропасть. Но Сичэнь приходит все чаще. Расспрашивает. Последний раз хотел знать, что было первым, что Вэнь Нин вспомнил, когда вернулся из мира мертвых. Вэнь Нин не смог тогда сразу ответить. Он никогда об этом не задумывался. А вот теперь может. Словно опять вернулся в тот день. Первое, что он вспомнил, когда очнулся после неистовства, было имя. А потом он увидел обладателя этого имени — молодого господина Вэя. Тот настороженно всматривался в его лицо, брови его сползлись к переносице и прорезали высокий лоб глубокой продольной морщиной. А потом в глазах вспыхнула радость. Он заулыбался. А Вэнь Нин вспомнил все остальное: пытки, смерть, сестру — и не смог улыбнуться в ответ. Зато смог сесть. Ужаснулся тому, что тело его стало холодным, как камень, и одеревеневшим. Слушалось его приказов, как чужое. Он словно насиловал его каждым движением. Вэнь Нин потянулся непослушными руками к ленте, неаккуратно подвязал волосы: «Потом научусь». С трудом надел на себя протянутое кем-то ханьфу, кое-где разорвал. Неловкий, заторможенный, потерянный. Стоит ли рассказывать все это Сичэню? Такой ли ответ он от него ждет? Вэнь Нин сжал нефритовый жетон. Сегодня он первый раз пойдет в Облачные Глубины. К людям. К Сичэню. Что же ждет его дальше?☯☯☯
Белый клинок мелькнул в воздухе бесшумно и незаметно для глаза, сверкнул как вода, совершив неожиданный убийственный выпад. Потом еще один. И еще. Лань Ванцзи делал утренние упражнения с мечом — они бесшумные, не будят Вэй Ина и позволяют мыслям витать где захочется. Сегодня мысли улетали на четырнадцать лет назад. Лань Ванцзи вспомнил свой сон, о котором никому никогда не рассказывал. Он снился ему всего один раз. В ту ночь, когда умер Вэй Ин. Во сне было темно и холодно. А еще далеко, очень далеко, на самой границе слуха, кричало что-то. Выпь? Призрак? Лань Ванцзи точно не знал, огляделся по сторонам. Он был… где-то. Раны от дисциплинарного кнута зажили, позвонки срослись, боль стала вполне терпимой. Но это было не главное. Главное, что Усянь был рядом и улыбался. Этой его неотразимой улыбкой, за которую Ванцзи готов был отдать все сокровища мира и золотое ядро в придачу. Лань Ванцзи, не задумываясь, улыбнулся в ответ. Но все-таки спросил: — Где мы? — Важно не где, а когда. Мы в разных местах, но в одно время. Лань Ванцзи протянул руку. Она прошла сквозь Вэй Ина. Лань Ванцзи застонал в своем странном сне. — Мне надо уйти, Лань Чжань. Прости. — Прямо сейчас? — Ага. — Одному? — Так получается. Прости. — Почему? — Потому, что у меня больше не получится убегать и уворачиваться. Я устал. Очень устал. Пришло время платить по счетам. — А как же я? — Я вернусь. — Когда? — Не знаю. Когда придет время исправить ошибки. — Ванцзи поймал взгляд, брошенный через острое, тонкое, почти женское плечо. — Дождешься? — Дождусь. Когда Лань Ванцзи открыл глаза, тогда, четырнадцать лет назад, в утреннем мраке он еще различал разорванное в клочья, почти не прикрывающее тело черное ханьфу, узкие бедра под ним и длинные, такие длинные ноги, как у болотной птицы. В комнате еще не развеялся запах свежей и несвежей крови. Ванцзи не забыл то свое пробуждение и никогда в жизни не забудет. Он был так близко от Вэй Ина, так близко — на расстоянии одного взмаха ресниц, и лихорадочное дыхание еще обжигало губы. Неизвестно, сколько бы длилась эта иллюзия, почти в ту же минуту пришел Сичэнь и сказал, что Старейшина Илина погиб. Но для Ванцзи это уже не было новостью. Он точно знал и место, и время. Подтянулся тогда на руках, сел на колени. Тряпки, которыми была перебинтована его спина, моментально пропитались кровью. «Надо спешить, — сказал себе Ванцзи. — Пока его душу не развеяли. Надо спешить…» Столько лет у Ванцзи не хватало смелости сделать Вэй Ина своим. В то утро ему не хватало времени. — Лежи, Ванцзи, тебе еще рано вставать. — Боюсь, что уже поздно, брат. Но мне надо идти. — Он чувствовал тогда, что вместо сердца у него в груди узел, который затягивается, и если он останется сидеть в своей комнате, ничего не предприняв, то сердце не выдержит и разорвется. — Стой, брат. А как же чистота твоего имени? Ты должен беречь традиции Ордена. — Глупый миф. Зря потраченные слова. Мне надо было беречь Вэй Ина. Кажется, так он сказал тогда Сичэню. Это был их самый долгий разговор за много лет. А потом были годы ожидания. Он ненавидел себя все эти несчастливые года. Отец защитил мать от беды свадьбой, своим телом. А что сделал он, Ванцзи, для своей любви? Он оставил Вэй Ина умирать. Одного. От этого он хотел выть диким зверем. Но не у кого было просить прощения. Чтобы хоть как-то справиться с чувством вины, он поднимался на Мертвое Нагорье, как на могилу. Там играл то Призыв, то Расспрос. Там пел ЕГО песню. Там снимал лобную ленту и пускал ее по ветру. — Потерпи, брат, — говорил Сичэнь. — Должно пройти время. Время лечит. «Вранье, — отвечал Ванцзи одними глазами. — То же самое мне говорили после исчезновения мамы. Сколько мне было? Шесть? Время так и не излечило от потери. Над моими потерями время не властно». Бичэнь Лань Ванцзи быстро исчез в ножнах, его хозяин сделал несколько широких шагов к дому, минута — и он уже наблюдал, как Усянь медленно просыпался, томно потягивался, сбрасывал одеяло с тонких, словно у цапли, ног. Это был один из самых приятных моментов дня. Именно по утрам лицо, доставшееся Вэй Ину при перерождении, неуловимо меняло очертания. В нем ничего не оставалось от молодого Мо Сюаньюя. Натура Вэй Ина брала верх. Ей несомненно помогали в этом блуждающий в бамбуке ветер и пугливое, невыспавшееся солнце. Свет и тень менялись местами каждую секунду, свет подчеркивал тенями красоту глаз, удлинял шею, обтесывал скулы. Ванцзи был каждый раз очарован зрелищем. Вот и сейчас наклонился, поцеловал едва открывшего глаза Вэй Ина, сказал: — Вот я и дождался, — постарался сохранить ускользающую выдержку. Слова Лань Чжаня мягко втекли Вэй Ину в уши и отозвались где-то в солнечном сплетении. Он потянулся за следующим поцелуем. А потом их обоих накрыло эйфорией. Ванцзи прикрыл глаза и впитал в себя запах спелого лотоса, ощущения от острых локтей на своих плечах, от мягких ладоней на затылке. От слишком тесного и слишком горячего контакта по низу его живота разлилось тепло, захотелось напрячь бедра и сделать движение навстречу Вэй Ину. Но он не успел. Вэй Ин двинулся первым. Стояк сразу стал слишком откровенным. Усянь засмеялся: — Когда же тебе станет мало, а, Лань Чжань? Лань Чжань не ответил, только придвинулся ближе, Вэй Ин зарылся носом в его волосы, куснул за розовую мочку, шестым чувством уловил полуулыбку на тонких губах. Запах лотоса смешался с запахом сандала.