***
Джудит пахнет апельсинами. Он тянет её к себе в кресле-качалке, прижимается щекой к её волосам и щекочет её маленький бок, когда она обнимает его. Она играет с ним в ладушки, её слова ещё не до конца сформировались, но уже становятся членораздельными. Он гордится ей за то, что прожила так долго, и за то, что остаётся храброй перед лицом всего этого хаоса. Она понятия не имеет, что происходит, или что в мире, в котором она живёт, было когда-то что-то другое, кроме мертвецов, пожирающих живых. В каком-то смысле он ей завидует; она вырастет сильной, всегда будет знать, что делать, вместо того чтобы каждый раз думать, где бы найти безопасное место. На секунду всё кажется нормальным. Затем Джудит подняла свою маленькую голову вверх, прижав крошечные губки к его щеке и свернулась клубочком, из-за чего её локоть впился в укус под его рубашкой. Ничто так не получается лучше у детей, чем напоминать о собственной смертности.***
Одно из самых тяжёлых писем было для Энид. Когда он был молод, он задавался вопросом, сможет ли он влюбиться в один прекрасный день. Девушки казались противными и грубыми, пока он не понял, что ему нравятся яркие волосы Софии, её широкие глаза и то, как она играла с ним в догонялки. Не так уж и давно он задавался вопросом, может ли он испытывать такие же чувства к мальчикам. Рон Андерсон завидовал ему и его подающие надежды на близость с Энид, но однажды ночью ему приснилось, что он целовал его, и это было не очень противно. Пистолет, направленный на него в ту ночь, свёл эту идею на нет, а отверстие вместо глаза было единственным напоминанием о том, что Рон когда-либо существовал. Он рассказывает Энид всё, что любит в ней. Он рассказывает ей о её отчасти раздражающих привычках, как она кусает прядь своих волос, когда нервничает, но потом он пишет, насколько ценит то, как она пытается сдерживаться от этого. Он признаётся, что она была тем человеком, с которым он хотел потерять девственность, и как он хотел однажды завести с ней семью. Он пишет имена их детей, которые останутся только на бумаге, и надеется, что она снова сможет влюбиться, когда его не станет. Он пишет ей каждый незначительный секрет, который, по его мнению, имеет отношение к делу, с ошибками и едва разборчивым почерком, который больше похож на детские каракули. Внезапно ему больше не хочется прощаться. Он складывает бумагу и целует её. И тогда он кашляет. Разбавленная слюной кровь, скользящая между его пальцами, теперь выглядит особенно красной.***
Его отец не должен был этого видеть. Он слышит их тяжёлое дыхание, Мишонн пошатывается, как будто слёзы сбивают её с ног. Он может вспомнить несколько разговоров с ней, когда он на мгновение забывался и случайно звал её «мамой». В первый раз он чувствовал себя таким виноватым, что все воспоминания о матери пронеслись перед глазами. Он так ясно помнит тот день: глаза закрыты, губы приоткрыты, а в животе огромная рана после того, как Мегги вытащила безмолвное тело Джудит. Он помнит мучительное желание проверить, действительно ли она превратится в одну из них, прежде чем он нажал на спуск. Он помнит онемение, боль и страх того, что скоро он потеряет ещё больше людей. Во второй раз это было не совсем случайно. Он извинился, но она просто обняла его и сказала, что всё в порядке. Её объятия были так же прекрасны, как и объятия его матери. Он знает, что она будет в порядке. Он знает, что его отец будет в порядке. Они смогут жить. Они смогут выжить. Он улыбается, когда сжимает спусковой крючок. Скоро встретимся, мам. Раздаётся выстрел, но на этот раз он не слышит эхо.