***
В висках что-то пульсирует. Так сильно, что от этого в какой-то момент становится больно, душно, а ещё непередаваемо классно. Идиотская музыка долбит по голове, оглушает и, кажется, делает ещё хуже. Люди вокруг двигаются как-то бесформенно. «Некрасиво», - думает он и продолжает. Продолжает нарываться, завораживать. – Как давно вы расстались? — парень хитро ухмыляется и подсовывает бокал с очередным пойлом. Чимину не нравится, но это нормально. Если закрыть глаза, то сойдёт; не так уж и противно. – Ммм? Без понятия, — Пак пьяно улыбается, нарочно наклоняется ближе и выпрашивает. Всем своим видом выпрашивает, чтобы побольнее, посильнее. И ведь понимает, что идиот, но остановиться не может. Или не хочет. – Ты уже забыл о нем? – Давно, - выдыхает томно специально, старается не вдумываться, и у пьяного Чимина это получается великолепно. «Давно»… Хрен там. Среди людей жарко. Дышать трудно, неприятно. Но по Чимину не заметно. Кажется, что ему сейчас просто охрененно. Сзади кто-то прижимается, сбоку что-то шепчут на ухо. Стрёмно. На самом деле вообще не классно. Просто все вокруг как будто добивает. Убивает. – Чимин, хватит… – Отстань, Тэхен. Иди развлекайся. Чимин забылся. Чимин ошибся. Он вообще стал ошибаться и забываться на постоянной основе.Так легче. Так все чувства притупляются, и сердце больше не режет так сильно. Так только кажется. На самом деле все уже изрезано, просто заживает и снова колется каждый раз, когда он вспоминает то, что не надо. Но ему нравится вспоминать. Ему нравится представлять холодные длинные пальцы вместо чужих неприятных рук. Нравится представлять теплый хриплый голос вместо мерзкого шёпота. Родной запах вместо душного спертого клуба, пропахшего алкоголем и потом. Просто нравится все представлять. Все вокруг начинает чертовски стрёмно и одновременно приятно расплываться. Все звуки, прикосновения кажутся не такими ужасными. К черту. Все к черту. Чимину сейчас должно быть реально классно, только вот… – Чимин, — музыка будто прерывается одним этим голосом. Такой знакомый, такой любимый, такой ненавистный, потому что по правилам Пак не должен его слышать. – Чимин, пойдем, — снова… он всё-таки разворачивается, смотрит растерянно, загнанно. Почему-то кровь струёй бьёт в виски, заставляя зажмуриться. Музыка резко пробивает секундную завесу и давит больно. Ещё чуть-чуть, и все потемнеет, но так было бы, если бы не было, за что держаться. А Чимин держится. Стоит, хлопает глазами, отчаянно хватается за взгляд, направленный на него, за лицо, руки, за весь образ и неожиданно для Юнги улыбается, нетрезво, но так искренне. – Пойдем, — повторяет Мин и кивает на выход, хмурясь. А Чимин смотрит и кайфует. Хен даже хмурится офигенно… даже сонный, даже злой, даже раздраженный. Хен любой офигенный. Для Чимина точно. Он кивает и тянется за ним, семенит, стараясь не отставать, цепляется за его спину и дрожит, то ли от алкоголя в крови, то ли от возможности прикоснуться к бледному телу хотя бы через ткань футболки.***
– Что ты здесь делаешь?.. – Я отвезу тебя домой… – Нет! Нет, — сразу перебивает Чим и спотыкается, плетясь к машине, — Не надо домой! Я не хочу домой! – А куда ты хочешь? — Юнги разворачивается слишком быстро и неожиданно для Чимина, хотя все его движения остаются такими же спокойными и нерезкими. На улице должно быть легче, но это только должно. Чимину вот ни капли не легче, он все ещё задыхается, его все ещё немного потрясывает. Он хочет подойти ближе, прикоснуться, проверить, потому что Юнги перед ним до сих пор кажется каким-то слишком нереальным. – Отвези меня к себе… – Чимин… – Пожалуйста! Пожалуйста, отвези меня к себе, хен! – Чиминни… – Нет, хен, просто отвези. Прошу! Прошу тебя! – Чимин, послушай… – Не смей везти меня домой! Голос срывается, чертов предатель. Чимин почти кричит, стараясь сдержать нахлынувшие слезы, он бездумно хватается за футболку старшего, неотрывно смотрит в глаза, как загнанный зверек, слишком маленький, чтобы выдержать все это. Он почти не сопротивляется, когда любимые до кома в горле, до безумного пульса руки усаживают его в машину. Почти, потому что не хочется отпускать нагретую телом мягкую ткань, хочется уткнуться в нее носом и жадно вдыхать любимый запах. – Хватит… Юнги умеет держаться, умеет терпеть. Он намеренно не замечает, как сжимается каждая клеточка тела при каждом всхлипе с заднего сиденья, как непроизвольно слишком сильно смыкаются пальцы на руле, когда его плеч касаются дрожащие ладони, как нервно дёргается кадык, когда он продолжает звать его, продолжает просить, параллельно вытирая слезы и выдавливая из себя улыбку. – Пожалуйста, хен!.. Хен, я так соскучился по тебе. Я так соскучился по нашей кровати. Я хочу спать там. Ты же поспишь со мной, хен?.. – Прекрати сейчас же. Я не один дома, Чимин… — Юнги поджимает губы и прикрывает глаза, не слыша в ответ ничего. Ему кажется, что у Чимина даже дыхание вдруг останавливается. Хотя нет, не кажется. Чимин серьезно перестает дышать на мгновение, он только таращится в зеркало на стекле и шумно сглатывает, снова заставляя любимые руки напрягаться, так что его любимые вены на любимых запястьях, предплечьях становятся ещё чётче, ещё заметнее. – Ч-что? — судорожный выдох, будто случайный, будто он не хотел выпускать воздух изо рта, чтобы не пришлось вдыхать его снова, чтобы не пришлось продолжать дышать с этой мыслью. – Мы уже говорили с тобой на эту тему… Что ты творишь, скажи мне? В который это раз за неделю? – Поехали, пожалуйста… — мнется Чимин, сжимая ладонями собственные колени до побеления костяшек и виновато опуская голову. – Чимин. В который раз? — хмурится старший, впервые посмотрев на Пака в отражении. – Не знаю… – В пятый. Чимин, в неделе семь дней, блять, а я забираю тебя в пятый раз, — не выдерживает Юнги и поворачивает голову, чтобы взглянуть на младшего, чтобы увидеть, как он поднимет взгляд и уставится прямо в глаза, не страшась обжечься, совсем не боясь тлеть в глазах напротив. – Прости, — тихо говорит Чим, глядя пристально, все равно испуганно, как будто Юнги в любой момент может вытолкать его из машины, втащить с размахом, а потом оставить лежать на мокром от пролитого алкоголя асфальте рядом с грёбаным клубом. Вот тогда классно. Тогда Чимин окончательно упадет, разобьётся и будет лежать в осколках из самого себя, даже не пытаясь их собрать. — Пожалуйста, отвези меня к себе. Юнги хочется придушить его каждый раз, когда он произносит эти слова своим подрагивающим голосом, когда глядит совсем разбито. – Прошу тебя, Чимин, хватит, — Юнги на грани, ему как будто в глотку кинжалом лезут и пытаются внутренности выловить лезвием, не обращая внимания на новые и новые губительные порезы. А Чимин это видит, потому что знает, что это за состояние, потому что это его состояние. И Чимина кроет. – Нет! Не хватит! Забери меня, Юнги! Как всегда забираешь. Пожалуйста, не уезжай снова. Не оставляй меня снова одного дома… — последние слова Мин еле разбирает, они тонут в новой волне слез, они застревают в горле – Чим запирает их внутри, зажимая рот рукой и не позволяя вырваться свободно наружу этой боли. Юнги не отвечает. Не потому, что не хочет. Он не может, вообще не может ни слова выдавить из себя. Это не похоже на него, он всегда легко говорил. Даже в тот день, когда они расстались, он мог спокойно говорить. А сейчас все свело, каждую конечность. Каждую. Мин боится, что Чимин снова начнет истерику, что он снова сорвётся, но Чимин молчит. И от этого ещё больше не по себе. Он просто сидит сзади, молчит, а ещё у него взгляд немного пустой, немного безумный. – Чимин, когда мы расстались? — раздается хриплым шепотом по салону, нарушая тишину, смешанную с шелестом колес на асфальте. – Пять месяцев и неделю назад, — отвечает он, даже не подумав. Ему и не надо. Если его посреди ночи разбудить и спросить, он ответит так же, незамедлительно. – О чем я тебя просил? – Отпустить тебя, — хрипит Чимин вдруг севшим голосом. — А, о чем я просил тебя, хен? «Сука. Почему сейчас? Почему ты не можешь оставить все, Чимин?» - хочется закричать, чтобы он заткнулся, наконец, но Юнги держится, Юнги терпит. До нужной улицы остаётся две минуты, до нужного дома две минуты и тридцать шесть секунд. Чимин боязливо озирается, косится на окно и вжимается в сидение, будто это поможет. – Я не могу, Юнги. Прошу тебя, только не сюда… «Прости, Чиминни...»***
– Помоги мне дойти… — Чимин хватается за края проема, когда Мин открывает ему дверь. – Ты и сам можешь, — он старается звучать холодно, в какой-то мере апатично, но неконтролируемый тяжёлый взгляд все равно не даёт Чимину сдаться просто так. – Не могу. Честно, не могу, — Чим мотает головой и с горем пополам вылезает из теплой машины, хотя сначала она была холодной. Юнги не прогревал ее, когда ехал за ним. Но, не думая, направил теплый воздух в ноги, когда на заднее сиденье примостился Пак, потому что у Чимина ноги мёрзнут в машине, а Юнги это помнит. – Чиминни… — внутри снова что-то рвется. Нить, связывающая сердце и разум на протяжении стольких лет жизни Юнги, трещит, растягивается и рвется, как последняя скотина. Руки на автомате ловят так неожиданно упавшее тело. Так нельзя. Самое опасное – это касаться его. - В последний раз, хен. Помоги мне в последний раз. Я исчезну. Обещаю тебе, я сразу исчезну. Ты меня больше никогда не увидишь, - без остановки бормочет Чимин, цепляясь пальцами за воротник футболки, когда Юнги так не вовремя решил отстраниться. – Обещаешь? — Юнги старается звучать холодно, но Чимин слышит совершенно другое. Он и в тот раз вместо аккуратного «давай расстанемся» слышал только «останься со мной», и отвечал только на то, что существует в его мире. – Клянусь, хен, — мягкий шепот обжигает, хотя его дыхание даже не успевает коснуться кожи старшего. Дверь сменяется дверью. Рука на плечах. Приятно. Лестница. Лифт. Холодно. Ладонь боязливо опускается на талию, когда хрупкое тело клонит в сторону. Ещё больно. И хочется прикоснуться. В последний раз. Глупо. Безумно душно. Один всегда задыхается больше. Одному всегда труднее дышать. Это как поцелуй, который способен убить. Такой. С ядом на губах. С ядом со вкусом шоколада. Любимый… – Поехали к тебе? — Чимин слишком настырный. Совсем не такой, как тогда. – Хен, ты правда оставишь меня там? — Чимин слишком открытый, прямо как тогда. – Х-хочешь, я сварю тебе кофе? — Чимин слишком пристально смотрит на спину Юнги впереди в лифте, пока тот настойчиво закрывает глаза, пытаясь мысленно заткнуть уши. – Т-ты же знаешь, я лучше всех делаю кофе, — Чимин слишком пьяный. Раньше он не пил так много. Раньше он был с Юнги. – Зайдешь ко мне? — Мин незаметно вздрагивает с каждым новым вопросом и напрягается всем телом, будто его нещадно пробивает током. – Ты больше не любишь меня, да? — Чимин все это время слишком хорошо сдерживал слезы, чтобы дотерпеть до своего этажа. Тишина после этого вопроса окончательно рвет купол, за которым прятался младший. Он снова ломается, трёт глаза, будто пытается залатать раны, начинает сползать по стене лифта, к которой его до этого (так бережно?) прислонили, ломается ещё сильнее, когда щеки обжигают горячие соленые дорожки, когда губы предательски дрожат не в силах держаться сомкнутыми и выпускают наружу колкие горькие всхлипы. Здесь так же холодно. Чимина снова трясет, только в этот раз его трясет его рука. Легонько, словно боясь разбить ненароком. Просто сломался не только Чимин. Юнги проклинает каждое свое слово, каждый свой взгляд и каждое прикосновение, когда оборачивается и видит такого Чимина. Больно настолько, что даже короткий вздох, как нож, вонзенный в легкие. Очень сильно. Юнги протягивает к нему руки, и ему сразу отвечают, доверчиво хватаясь за запястья, всхлипывая и стараясь подняться, чтобы хену было не так тяжело. Юнги выводит его из лифта, пока он прижимается как можно теснее, старается сдержать слезы и избавиться от душащего кома в горле, жадно впитывает каждой клеточкой близость и прикосновения тел. Слишком тихо. Короткий судорожный вздох – очередной сдавленный всхлип. Слишком молча. Слишком надо. Чимин понимает, что ему просто необходимо. Он тормозит непослушными ногами, виснет на шею Юнги и выпрашивает, выпрашивает, выпрашивает. Он изворачиваться удивительно ловко даже для себя самого, хватается за плечи Юнги и жмёт его к двери квартиры, снова забывая о том, как тяжело видеть, когда слезы жгут глаза. Чим думает, что ему сейчас всекут и затолкают в холодную комнату, оставят там и уедут подальше. А Юнги стоит и молчит, смотрит на младшего и уже по привычке материт себя. – Н-не любишь?.. — каким-то образом умудряется разобрать он в потоке болезненных слез. И молчит. – Б-больше нет?.. Чимин пьяный. Он судорожно мельтешит пальцами по лицу Мина, беспорядочно гладит его щеки, прижимается, будто хочет стать с ним единым целым, хочет перестать существовать и полностью перейти к Юнги, срастись с ним. Он смотрит немного безумно, очень влюбленно, приближается к лицу и сопит, заглядывая в его глаза, стараясь отыскать там хоть что-то. Мокро. Очень мокро и солено. Правильно, Чимин же плачет, все ещё плачет. Он хаотично мечется от щек к губам, просто по-детски касаясь их своими, и жмурится, потому что слезы хлынут сильнее, потому что Юнги все ещё стоит и молчит. – Хен… пожалуйста… Юнги глупый, как бы он это не отрицал. Глупый, потому что оставил, потому что бросил одного, когда сам был влюблен. Юнги пугливый. Это невозможно заметить сразу. Он испугался уже тогда, потому что он только был влюблен, а Чимин уже любил. Чимин был его солнышком, его мальчиком, Чимин был его. А Юнги не умел ещё чувствовать так явно, как его Чимин. Юнги ужасно боялся, что когда-нибудь погубит свое солнышко. Потому что Чимин очень чувствительный, очень ранимый, а Юнги ещё не привык, и его мальчик часто плакал. А это больно. Это страшно. Что с этим сделать? Отпустить. Вот Мин и отпустил. Только что-то пошло не так. Солнышко хоть и плакало рядом с ним, но никогда не тускнело, потому что чувствовало, что его любят. А тогда ему вдруг сказали, что нет этой любви и вообще «давай расстанемся.» Чимина вдруг кроет, когда он чувствует, как его губу едва ощутимо задевают вроде как в ответ. Он уже просто не контролирует себя, хотя все, что происходило до этого момента сложно назвать «ситуацией под контролем». Чим дышит через раз, надеясь, что ему не показалось и ему не кажется. Не одному ему так снесло крышу. Юнги не железный. Он предупреждал, он просил, он разговаривал с ним об этом, но Чимину плевать, ему хочется, ему надо, ему жизненно необходимо. К черту последствия. Ладонь Мина безошибочно ложится на талию, идеально подчеркивая изгиб. Пальцы сразу впиваются в мягкую кожу, как только руки ныряют под пропахшую алкоголем рубашку. И Чимину кажется, что он сейчас задохнётся. Просто закатит глаза и откинется прямо здесь, в руках такого любимого им хена. Любимого даже спустя пять месяцев и неделю. Чимин перестает свои попытки добиться хоть какого-то ответа и позволяет себе вновь попробовать свой любимый вкус. Хен же всегда офигенный. И губы у него офигенные, хоть и соленые. Хен офигенный, когда забирается своими изящными пальцами под одежду, когда трогает, гладит, касается. Хен офигенный, когда открывает рот и ловит язык младшего губами, всасывает мягко, так что у Чимина ноги подкашиваются и веки напрягаются. Хен офигенный, когда одной рукой начинает вытирать слезы с его любимых щек, а второй шарит в карманах младшего в поисках ключей. Чимин отчаянно загребает старшего до невозможного ближе к себе, когда тот открывает дверь, даже не глядя на замок, когда он одним рывком подхватывает под бедра и сжимает. Юнги шумно дышит, захлопывает дверь ногой, не желая сейчас прерывать уже болезненный поцелуй. Идёт уверенно в спальню, будто с рождения здесь живёт, а он просто помнит. Каждый угол, каждое стремное место, где младший постоянно зарабатывал синяки. Мин не соображает, когда Чимин высовывает язык, как он любит, когда постанывает, растворяя томные вздохи между их губами, когда обхватывает ногами торс, позволяя касаться себя везде, где только можно, а можно как раз везде. Юнги забывает, как дышать, когда Чимин шепчет прямо в губы, словно в бреду, свое «люблю тебя», когда он ведёт небольшими ладонями по спине, зарываясь под футболку. Кровать кажется слишком жёсткой по сравнению с прикосновениями Юнги. Он трогает правильно, как всегда, очерчивает каждый изгиб, восхищённо рассматривая расслабленное тело под собой и прекрасно замечая каждую реакцию младшего. Чимину идёт разная одежда, абсолютно любая, а ещё Чимину определенно идёт быть без одежды, но только с обязательным дополнением в виде Юнги. Потому что только так Пак на своем месте. Юнги не хотел это понимать, не хотел принимать. Но что-то так убедительно щелкает в голове, и все прошлые мысли кажутся просто бредом. Так и есть. Что может быть правильнее Чимина, который так доверчиво льнет, лишь бы снова быть ближе? Юнги сомневался, очень сильно, но сейчас ему вообще не до сомнений. Он так легко и изящно передвигается губами по любимому телу, улавливая каждый сорванный вздох, каждый стон, каждое «люблю тебя». Чимин думает, что он уже умер. Он, наверное, слишком много выпил, и скорая не успела его откачать. Тэхен, наверное, плакал. Но очередное родное касание горячих губ на животе вроде немного отрезвляет, приводит в чувство. Или же наоборот, опьяняет ещё больше, заставляя окунуться в совершенно другой мир. Он помнит. Это их мир. Чимина вдруг выгибает дугой, закрытые до этого момента глаза устремляют свой взгляд на Юнги, когда его длинные пальцы так идеально проскальзывают внутрь. Пять месяцев и неделя. Чимин ждал Юнги. Он очень любит. И он очень ждал, когда его хен снова позволит ему быть рядом. Юнги знает все слабые места. Знает, как нужно любить своего мальчика, как нужно сделать, чтобы было идеально. Поэтому Чимин даже не успевает сообразить - отвлечённый непрерывными поцелуями, россыпью срывающимися на его бедра, потому что хен знает, как надо, на живот, потому что хен помнит, как приятнее, и на грудь, потому что хен любит целовать рядом с сердцем – когда влажные пальцы заменяет член Юнги, сразу скользнувший правильно. Чимин стонет, пытается открыть глаза, чтобы только смотреть и смотреть на своего хена, и когда у него всё-таки получается, пульсирующая головка четко проходится по простате, выбивая из груди звонкий высокий стон, который так красиво сливается с одновременным хриплым и низким. Чимин тоже знает, как нужно сделать, чтобы было правильно, идеально. Он цепляется пальцами за шею, потому что Юнги любит, когда мягкие подушечки сменяются тупыми ноготками на особо чувственных, глубоких толчках; он покусывает мочку уха, когда Юнги утыкается в плечо, потому что старшему это нравится до мурашек по коже; он выгибается, стараясь насадиться сильнее, чтобы как один, как единый организм, потому что Юнги любит рассматривать его таким, любит собирать все стоны, слетающие с губ его Чиминни, любит любить его. Чимина неистово трясет от переизбытка чувств, которых ему так долго не хватало, а ещё от того, с какой точностью и любовью Юнги врывается в него, вновь заставляя выстанывать любимое имя, метаться по кровати перед скорой разрядкой и чувствовать телом ответы на все вопросы, что он задавал. Самый важный. – Хен, ты больше не любишь меня, да? – Люблю. Люблю. Больше жизни люблю, Чиминни. Чимин откидывает голову на подушки, когда его тело выгибает навстречу губам Юнги, которые за это время успели заметно разгуляться по груди и животу, оставив после себя столько отметин, что Чимин ещё неделю точно не сможет ходить в бассейн или на тренировки. Пак охеренно, по мнению Юнги, стонет, загнанно дыша, когда изливается на их животы, Мин же сокращает пространство между их телами, прижимаясь теснее, быстрее скользя по сжимающимся вокруг члена стенкам, и кончает с любимым хриплым стоном, от которого Чимин вздрагивает и сразу тянется вперёд, пытаясь слепо словить губы хена, в чем ему, конечно, помогают, нежно накрывая, снова пробуя на вкус, смакуя все ощущения. – Хен, теперь ты понял? Теперь ты отвезешь меня домой? – Клянусь, Чиминни.