Без поражений нет побед

Виктор Михайлович идёт по коридорам, знакомым до боли, тщетно пытаясь успокоиться. В четвёртый раз подряд не удалось одержать победу дома, паршивое судейство и снова травмированные ребята, придумать замену которым будет крайне сложно. Слово «невозможно» он не произносит даже про себя. И всё же он достаточно благоразумен и не сорвётся на команде, они сделали всё, что от них требовалось и даже больше. Не сорвётся. Пластик бутылки жалобно скрипит в руках – а на плечо ложится чья-то рука. Голос он слышит прежде, чем успевает обернутся – ладонь будто прожигает пуховик, оставляя следы прямо на коже. — Вить, ты же знаешь, без поражений не бывает побед… Ганчаренко наконец оборачивается, сбрасывая чужую руку со своего плеча. И сразу же наталкивается на взгляд Семака, такой понимающий, всепрощающий, тёплый и открытый. Да чтоб тебя! Сергей не виноват в поражении. То есть виноват, конечно, но по-хорошему, по-спортивному. Доводы рассудка тонут во всё ещё бурлящем в крови адреналине. — А не пошёл-ка бы ты нахуй?! — Вить, ну следи за языком! — в голосе слышится искреннее расстройство. И тут Ганчаренко не выдерживает, резко хватает Семака за плечо, сминая ткань дорогущего костюма, быстро находит подходящий пустующий кабинет, практически силой заталкивает туда их обоих, от всего сердца хлопает дверью и поворачивает замок. — Да заебал ты, вот честно, Серёга, со своим всепрощением, всепринятием, да хуй ещё знает с чем, а! Ой, не кривись, переживёшь, уши не отвалятся! — Витя, — снова набирает в грудь воздух Семак и начинает говорить тем тоном, которым, видимо, успокаивает своих многочисленных детишек, что предсказуемо бесит оппонента ещё сильнее, — у тебя молодая команда, несыгранная до конца, ты сам знаешь… Дальше звук тонет в шуме – кровь стучит в ушах. Ганчаренко тяжело приваливается к двери, трёт переносицу, ощутимо прикладывается затылком о пластик, чтобы хоть как-то привести себя в чувство. Понимает, что Сергей последний, на ком нужно срываться, но его несёт. Что самое опасное, он точно знает, как сделать именно этому человеку побольнее. — Заткнись, святоша, нимб не жмёт? Давно ли таким стал? Семак замолкает на полуслове, меняется в лице. Попал, точно попал. Ну и нахуя он, сука, под горячую руку лез, спрашивается! — Я не святой, Витя, — он делает шаг вперед, сокращая расстояние, — и ты лучше всех об этом знаешь! Ещё шаг – и пластик двери жалобно скрипит под весом уже двух тел. Сергей целуется напористо, голодно – Ганчаренко отвечает мгновенно, не думая, полупривычно-полузабыто хватаясь за плечи, спускаясь ладонями вниз по груди, слепо шаря под пиджаком. Они останавливаются только тогда, когда руки сами тянут за пряжку ремня. — Вить, нельзя, не здесь. Нет, нельзя… Дыхание сорвано у обоих, будто это они отбегали девяносто минут, глаза горят. Сергей нехотя отходит, тяжело приваливаясь к столу. — Контракт где? — Что? – непонимающе вскидывается Сергей. — Контракт, говорю, где? Ты, сука, точно не святой, не ангел никакой, как тебя журналюги рисуют! Ты самый, нахуй, настоящий дьявол. В крайне охуенной плоти! — Да иди ты!.. — Ну, давай, договаривай! Глаза у Ганчаренко вспыхивают азартом, однако Семак лишь устало качает головой и улыбается, всё так же искренне и открыто, но сейчас это не вызывает ни капли агрессии, только ответное тепло, которое разливается по телу. Ни капли неловкости, наоборот, так хорошо, правильно и уютно ему давно не было. Им обоим, пожалуй. Он отталкивается от двери, первым тянется за поцелуем, смазанным, лёгким – домашним. — До встречи? — дыхание выровнялось, голос спокоен, Ганчаренко полностью собран и готов к труду и обороне. — И прости. — До встречи, — ответ теряется в хлопке двери, оставляя Сергея Богдановича наедине со всеми своими демонами и планами.