Где вы, чудеса?

Было холодно. Из другой комнаты доносились приевшиеся голоса, надоевшие песни, шутки, пляски, сценки новогодней программы «Голубой огонек». Было одиноко. Мягкий узорчатый ковер и большая комната, где стояла ёлка. Разложенные хрупкие яркие новогодние игрушки у покрасневших колен. В них отражается брошенное, забытое дитя, держащее перед собой стеклянное красное сердце. Холодное сердце. В блеске праздничных сокровищ она ищет крупицы счастья, новогоднего настроения и отсутствие боли. Весь дом гол. Она встаёт и, прижимая к груди плед, подходит и жмётся к холодному окну, за которым от огоньков на соседних домах бликами переливается слякоть. Всё мертво. Её первый праздник одиночества, и будто никого в этом доме. Доносятся с кухни тончайшие звуки тарелок, запах вкусных яств, голоса — но их не существует. Есть большущий зал с обнаженной ёлкой, девочка, которая от безысходности обнимет искусственные ветви, атмосфера траура. Никакого Нового года. Никакого Нового счастья. Мама сотни раз обещала после школы украсить дом. Много раз обещала нарядить купленное не ясно зачем бездушное пластиковое древо. Детство осталось вместе с живой, мятно пахнущей пихтой со смотрящими вверх рядами иголочек и увешанную разнообразными старинными игрушками. Дитя берёт стеклянную фигурку поросёнка и вешает его на ветвь неуклюже, неловко, неумело и не знает уже, куда вешать следующую. Берет в руки яркого снегиря и долго-долго держит его в нежных ручках. Так долго, что он покрывается испариной от теплоты ладоней. Берет в руки всё красивое, всё яркое, оставляя на потом всё невзрачное. Дитя видит перед собой иную игрушку — чужую, мёртвую совершенно, такую, что отражает лик смерти на своих блестящих узорах. И будто от страха, от крика, что слышен только юной душе, от обиды соленой и совсем молодой ненависти, дитя пихает чудовищное украшение, покрытое пылью и страхом облизанную. Кожу ошпарило. Ни кипяток, ни огонь, ни магия — только лишь человек, даривший эту игрушку. Он сам виноват, сам погиб, скончался, умер, канул, угас, покинул, ушел, сдох. Это он сделал это с мамой. Это он убил их дом. Ёлка медленно покрывается разноцветными стекляшками, которые девочка вешает без опыта, слепая на их расположение. Их много, почти цепляют каркасы друг друга — так выглядит попытка заполнить душевные пустоты чахнущего цветка.

На часах десять часов. Тикают. Сердце бьётся. Игрушки с пола пропадают. На часах одиннадцать часов. Стучат. Губы дрожат. Дитя держится все слабее.

Макушка яркая. Острая. Когда-то в детстве она её сломала, представляя, что это шпага, которая оказалась не прочна на уколы противников. Сгибаются мертвые ветви. Трещат игрушки, стали петь песню и сплетничать между собой. Дитя слышит постоянно вопросы от них: «Почему не наряжает та, чьи руки творили чудеса? Почему ёлка эта не пахнет как сосновый лес? Где мандарины, хохот, новогодняя краса?» — Смерть поглощает красоту, — отвечает тихо тишина заместо маленькой души. Елочные игрушки понимают. Замолкают. Ёлочка готова. Печальная стоит, отвергнутая всеми и уже согнувшись от веса, не смеет прозвенеть. Впервые в этом доме ёлка не красива. В розетку вставляют спящую гирлянду. Замелькало. Осветило. Разноцветный вальс. Всё чуждо ей, и хочется прижаться хоть на чуточку к чему-то, хоть немного… Немного… Падает на пол. Слезы ее алмазами по щекам вниз. — «Бом!» — Часы. Её сказка остыла. —«Где вы, чудеса?»