Lie

Свет. Противный, жёлтый свет мигающего фонаря падает на белые сугробы, превращая их в горы золота, такой отвратительно-отталкивающий. Ослепляющая тьма раннего зимнего утра. Пар изо рта вперемешку с клубящимся дымом ментоловых сигарет. Деревянные лавочки с давно облезшей краской замело снегом. Дорога посреди аллеи еще не протоптана; никто не убирает снег в такой час. Трассы пустые, иногда проезжают небольшие грузовики, один цвет светофора бессмысленно сменяет другой, лишь для развлечения звонко хохочущей тишины. На снегу остаются следы, что мешаются с грязью, превращаясь в ненавистную слякоть. Голые мрачные ветки стучат друг об друга, держа на себе намертво замёрзших птиц. Большие тёмные глаза направлены на высокую ель в конце дороги, снизу украшенную старыми, уже даже жуткими игрушками. Огромные стеклянные здания, будучи безликими, показывают чужие на рекламных щитах. Лица с ненастоящими эмоциями, наигранными чувствами безлики точно так же, как и здания, имея при себе бесчестное количество масок. Кто-то прикрывается безразличием, скрывая под маской сильные чувства. Кто-то любит, прикрываясь ненавистью, а кто-то всегда улыбается, без усилий встречает проблемы и боится потерять своё лицо, под которым не прекращают литься слезы. Масок так много, мы все не те, кем являемся на самом деле, и некоторые начинают верить в собственную ложь, живя и умирая в забвении. Безобразные образы, тени своих хозяев, лицемеры. Чонгук так рано это понял, осознав свою маску, начал срывать их с других, храня, собирая коллекцию обезличенных. Со времён старшей школы, дальше в институте, и сейчас. Его магия — узнавать истинные чувства. Доселе он разоблачал всех, кого пожелал, он срывал со всех их маски до тех пор, пока не встретил того, кто эти маски заставляет надевать. Он пытался разрушить его, докопаться до истинных чувств, в то время как тот надевал их одну за другой, восполняя. Чонгук проиграл. Пак Чимин. Его магия намного сильнее, такая красивая, желанная ложь, против уродливой правды. Это закон. Они желали и молили, а он позволял, взращивал всех этих уродов, и как бы мир не отторгал их, они пустили корни, въелись и срослись с прогнившей землёй. И тогда мир начал отторгать Чонгука. Он так ненавидел его, до бликов перед глазами, до кошмарных снов, до головокружения и дрожи в руках, до побеления костяшек. Так сильно, что русые волосы, так отчаянно напоминающие тот злополучный снег, стали любимыми, а ранее кажущиеся мерзкими черты лица, стали безупречными и родными. Чон совершенно не помнит, в какой момент руки начали дрожать не от злости, а волнения, и когда желание коснуться перестало подразумевать под собой удар. Когда встречи взглядов перестали означать начало холодной войны, а слова рассекать кожу, оставляя кровоподтёки. Объятия при встрече переросли в необходимость даже во сне, мимолетные поцелуи в страстные и долгие, а они, в свою очередь, в секс, когда на сон уже не хватало времени, а затем в чувства, ради которых окунёшься в омут с головой, ради которых пойдёшь на все и, казалось, мир остановился. Но мир продолжал крутиться с бешеной скоростью и отторгать то, чего быть в нем не должно. И Чонгук не останавливался тоже, он очищал этот мир, обрезал и сжигал корни, осквернившие человечество, пока не осталась лишь одна во всем мире, что до сих пор была не сорвана, не разгадана. Маска его возлюбленного. Путей к отступлению не осталось. — Я, наконец, обыграл тебя, — прошептал Чон, обхватив руками чужое горло, — твоя стена дала трещину. — Ты слеп, Чонгук, — судорожно ответил парень, — так и не сумел понять... Вместе с моими чувствами, я отдал тебе все, что имел.