Кью - первый, с кем Бонд заговаривает и к кому приходит после острова. М не в счет, М никогда не первая, она - нулевая, предпервый уровень, изначальность. Поэтому первый - Кью. С его кудрями, блейзерами с v-образными вырезами и очками в прямоугольной оправе; Кью, отражающийся в сшитых по индивидуальной мерке костюмах ноль-ноль-семь, как в кривом зеркале, очень щедром к заглядывающим.
— Возвращаю в целости, - констатирует тот, толкая по столу пистолет. - Радио, - углы его губ приподнимаются, когда он демонстрирует Кью целый передатчик.
— Удивительно, - и эти полуулыбки, насмешливые куда больше, чем кажется, тоже возвращаются ими друг другу по бесконечному коридору неровных зеркальных отражений.
— Я всегда очень осторожен с тем, что попадает мне в руки, - мягко сообщает Бонд.
— Факты говорят о том, что это вам несвойственно, ноль-ноль-семь, - и нет, Ми6 никогда не пожалеет обо всех тех бесконечных тренингах для сотрудников, вторая суббота каждого месяца, «Как избегать провокаций в процессе профессионального взаимодействия».
Бонд не отвечает ни слова, только улыбается. Очень хищно и очень ласково. Улыбается долгие двенадцать секунд в свете ламп дневного света, затачивающих черты лица до остроты опасной бритвы.Чужая вкрадчивая интонация западает в ямку заднего зуба, как капсула с цианидом - горько, яд, не спасет.
— Вот так это обычно и происходит? Вы долго смотрите, улыбаетесь - и они сами падают к вашим ногам?
Ещё раньше, чем договаривает, Кью записывает на свой счет одно очко. Он абсолютно уверен в том, что честно заработал его, пока Бонд не улыбается шире.
Служба психологической поддержки всё-таки работает очень, очень плохо, потому что Кью необыкновенно быстро понимает, что прокололся. Бонд не дал ему ни одной существенной зацепки, у Бонда всегда - план Б и отходные, Бонд молчит - и его не выдает голос. Так, как выдал Кью. Да, он может ввергнуть мир в пучину паники, сидя в пижаме перед ноутбуком, но его голос садится, и в этом раунде он всё-таки проигрывает. Это чистое, без примесей, один-один.
Бонд так и продолжает улыбаться, пока идёт к двери. Кью не видит, но уверен больше, чем полностью.
Его прищур, руки в карманах брюк и пальцы, нервно отбивающие по подкладке, словно по клавиатуре, мелкую дробь; дернувшийся угол губ, - всё это, кажется, отражается в спине Бонда, как в полированной меди.
***
Все лгут, - думает Кью пять часов спустя. Всё лжет. Лгут даже алгоритмы, даже идеальная последовательность в двоичных кодах, даже системы, которые придумывает он сам. И проблема в том, что это тот самый раз, когда никто не солгал.
Если это, конечно, проблема.
Джеймс Бонд действительно, как и обещал -
обещал? - осторожен с тем, что попало ему в руки, и Кью закусывает изнутри щеку, прогибаясь в пояснице ещё сильнее - слишком узкий, слишком тонко-гибкий, если вжиматься в это тело. Пальцы Бонда в нём, растягивают, оглаживают изнутри гладкий жар, готовят.
Пальцы Бонда трахают его так медленно и осторожно, что это сводит с ума.
Кью упирается лбом в сложенные на кафельной стене руки; вода слишком горячая, льётся сверху, заливая глаза, стекая к губам, и он не сразу понимает, что у него полный рот воды, потому что он уже с минуту беззвучно стонет, пытаясь не податься вперед. Или назад. Смотря с чьей стороны смотреть.
— И как... долго...
Задать вопрос до конца не получается; Бонд убирает руку. Пауза в действии звенит между ними, как бьющееся зеркальное стекло.
У Бонда жесткие ладони, он оглаживает ими его спину, а потом неспешно опускает на внутреннюю сторону бедер, заставляя шире развести ноги. И давит на поясницу. И смыкает пальцы на его члене. Достаточно настойчиво и достаточно многообещающе для того, чтобы не продолжать рационально мыслить.
Стекла в висках по-прежнему бьются, и бьются, и бьются; звон внутри головы не заглушает даже шум воды.
Кью позволяет ему это, всё это, и войти до конца, и закусить кожу на загривке, и многое, многое другое, а в числе прочего и главного - действительно хоть раз побыть по-настоящему осторожным с тем, что оказалось в его руках. Кью читал досье ноль-ноль-семь всего раз, но этого раза хватило, чтобы заучить наизусть и запомнить, каким количеством хлама усеяна дорога, по которой идёт Бонд.
Кью не знает другого термина для переломанных, перемолотых в труху вещей, - и говорит «хлам».
Вещей - и людей.
Они, сломанные, с вывороченными шарнирами, окропленные багрянцем крови, тоже устилают путь агента с двумя нулями. Кью знает: Бонд ничего этого не хотел. А ещё он знает: по-другому тот не умеет, и поэтому сегодня, между стеклянной дверцей и кафельной стенкой душевой кабинки, разрешает ему поверить: Бонд осторожен.
И Бонд действительно осторожен.
ноябрь 2012-го.
