***
О сексе между мужчинами, о полноценном сексе между мужчинами у него хоть и богатые, но практически исключительно теоретические познания. Поэтому в прихожей Кью сначала роняет ключи, потом промахивается пальто мимо вешалки, а потом просто замирает на пороге гостиной, кажется, пришпиленный к полу этим: — Выдохни. «Выдохни», - говорит Бонд, подходя к нему со спины, и Кью чувствует его кожей, сквозь слои одежды. «Выдохни», - он забирает у него из рук поднятые ключи, разгибая своими пальцами в мозолях его длинные непослушные, и со звоном бросает связку на стол. «Выдохни», - и его собственный выдох проходится по телу Кью взрывной волной, потому что вспоминается сразу слишком много, от кожи под пальцами до вкуса Бонда на языке. Способности к саморегуляции эти воспоминания определённо не добавляют. Кью кажется, что если Бонд не отойдёт хоть на шаг, так и продолжив стоять вплотную, то он плюнет на всё и просто привалится спиной к его груди, а там уже пускай всё будет, как будет. В этот момент, преисполненный отваги и решимости, Бонд вдруг произносит: — Хочу есть, - отодвигает его в сторону, придержав за плечи, и проходит мимо. Кью слышит, как на кухне хлопает дверца холодильника, и всё-таки проваливается спиной - к косяку. Сердце колотится, как бешеное, и ему вовсе не нравится это состояние. Он должен научиться адекватно владеть собою рядом с ноль-ноль-семь, если собирается продолжать работать там и тем, где и кем работает. На его кухне Бонд греет в микроволновке коробку с каким-то готовым обедом - быстро, вкусно, угадай, что ты съел - и заваривает чай. Кью действительно предпочел бы кофе, но молчит. — Ты в любой обстановке смотришься так же органично? - всё-таки интересуется он, перескакивая с «вы» на «ты» и путаясь в них, как в паутине. — Я быстро адаптируюсь. Да, судя по всему, с адаптивными способностями у него действительно лучше, чем у Кью. Бонд закатывает рукава, забирает из микроволновки свой обед и садится за его стол - тот самый, где две с лишним недели назад бинтовал бедро. Аптечку, кстати, Кью далеко убирать не стал. Он садится напротив и смотрит, как Бонд ест, будто загипнотизированный, медленно отпивая чай из чужой чашки. Он не успевает отрефлексировать, когда чашка из собственного шкафа вдруг стала «чужой», просто в какой-то момент Бонд поднимает глаза и говорит: — Ты пьешь мой чай. - А потом: - Не смотри на меня так. - И: - Индия очень утомляет. За всем этим Кью видятся будто повисающие в воздухе слова: «У меня хорошая память, и я помню, что было здесь две недели назад. Но забуду, если что». Кью чуть качает головой в ответ на не заданный вопрос. Возможно, забыть было бы удобнее, - и Бонду гораздо больше, чем ему, - но лично он собирается помнить тот минет примерно до скончания века. А потом Бонд встаёт, обходит стол, наклоняется над Кью и, обхватив ладонью кружку поверх его пальцев, подносит её к губам. Кью, повернув голову, смотрит, как дергается его кадык, и понимает, что никакой холодный душ больше никогда ему не поможет. Пальцы горят и слабнут, и от этого тоже ничто не поможет. Спустя пять минут они пьют в его постели - одетые, лежа поверх покрывала, передавая друг другу ту самую початую бутылку виски из рук в руки, и Бонд рассказывает о Калькутте. У него четкие и рубленые фразы, повествование ровное и стройное, создающее обманчивое впечатление, будто он прокатился в Индию повидаться со старыми знакомыми, но Кью хорошо знает, что кроется за «Мы решили этот вопрос» и «Вышла небольшая задержка»; он помнит сеансы связи с ноль-ноль-семь и это «Что делать при отравлении азиридином?» - «Скажите, что вы пошутили, ноль-ноль-семь», когда, ещё не договорив, Кью уже понял, что Бонд не шутит. «Прости, у меня нет выхода в интернет, а то я пробил бы в Гугле». Бонд откровенно смеялся, а он ставил рекорды по поиску информации. Идеальный тандем. — Откуда там азиридин? - поморщившись, вдруг спрашивает он, перебивая Бонда. — Вредное производство, - усмехается тот, обхватывая губами горлышко бутылки, и у Кью сбивается дыхание. — Мы не можем быть трезвыми, да? - тихо интересуется он. — Лично я совершенно трезв, - Бонд пожимает плечами, а потом вдруг быстро ставит бутылку на пол, поворачивается и нависает над Кью. Он смотрит ему в глаза долго и напряженно, упираясь в постель руками по обе стороны от его головы, и деться отсюда совершенно некуда. — У меня ощущение, будто ты сканируешь мой мозг, - он тяжело сглатывает. — Думай так, - кивает Бонд. И ещё прежде, чем что-то случается, Кью обхватывает его ногами, деревенея от собственной неловкости. Окей, он согласен с тем, что они могут заниматься сексом только после полбутылки скотча, это почти не обидно и в чем-то даже хорошо - от виски он определенно смелеет. Кью сжимает коленями бедра Бонда, вдавливая его в себя, и с миром снова происходит что-то апокалипсическое, когда Бонд вжимается в него, наклоняет голову и языком раскрывает его губы. Он целуется уверенно и лениво. Кью плевать на то, как именно целуется Бонд, если он делает это хорошо. Они оба помнят, что собирались продолжить, и, кажется, действуют очень целенаправленно. Хочется сказать какую-нибудь пошлую дрянь, что-нибудь возбуждающее, стыдное и вульгарное, вроде «Трахни меня». Кью говорит. Произносит это тихо и хрипло, но более чем уверенно; его слова, буквально выдохнутые в чужой рот, должны осесть на губах у Бонда. У Бонда, который отстраняется и снова смотрит ему в глаза. — Опять? - вздыхает Кью, облизывая губы. И спрашивает: - Что? Снова хочешь есть? Чуть более нервно, чем следует, но да, черт побери, он нервничает. Бонд почему-то улыбается.***
Они так и не занимаются сексом. Бонд берёт его за плечи, перекатывается по постели, устраивая на себе, расстёгивает кардиган и рубашку, проходится ладонями по груди и животу, до пояса брюк, - так, что Кью утыкается лбом ему в плечо, потому что этого слишком много; расстёгивает ремень и приспускает с него брюки. Бонд всё делает сам, а Кью только и остаётся, что цепляться пальцами за его плечи и толкаться в чужую ладонь. От ритма, от чужой уверенной силы и запаха Бонда у него вышибает пробки; он снова кончает, как мальчишка, - слишком быстро, ярко, конвульсивно выгибая узкую спину с выпирающими острыми позвонками. В самый последний момент Бонд поворачивает голову и захватывает зубами его губу, - Кью изливается ему в руку, пачкая обоих и топя горловой стон где-то между их ртами. А потом Бонд встаёт и уходит в душ. Некоторые вещи, судя по всему, становятся для них традиционными, и Кью не хочется думать о том, что это единственное, чем ему придётся довольствоваться. Кажется, он подсел. Это самое верное выражение из всех, что ему вспоминаются, пока он ждет, когда Бонд выйдет из ванной. На Бонде, десять минут спустя показывающемся на пороге, нет ничего, кроме полотенца. — Это моё, - укоризненно сообщает ему Кью - и уходит в душ сам. Когда он возвращается, Бонд уже спит - или делает вид. Ночью тот обхватывает его рукой; рука тяжелая и давит на грудь абсурдно, непристойно приятной тяжестью; Кью, на пару секунд проснувшись, снова проваливается в сон. Он ещё успевает подумать, что всё это какой-то сумасшедший театр абсурда, и Бонд со своими неуловимыми мотивами сделает из него неврастеника.***
Это происходит утром - тем условным утром, что застревает где-то между одиннадцатью и полуднем, в разворошенной постели, на которую Кью чуть было не проливает апельсиновый сок. В спальне слишком светло - и Кью слишком стесняется своего тела, сплошь из углов и костей, но Бонд отбирает у него стакан с соком, прерывая посреди фразы, проходится пальцами по ребрам, прижимается губами к плечу и ладонью вдавливает в постель - достаточно настойчиво и достаточно осторожно, чтобы не сопротивляться. Бонд усмехается беззлобно и поддразнивающе, когда Кью говорит, где взять смазку и презервативы, и произносит что-то о современной молодежи и профессиональной предусмотрительности. Они оба совершенны, кристально, звонко трезвы. Это идиотское чувство - что всё и должно было случиться так, что руки Бонда идеально созданы для того, чтобы подхватывать его под колени, что весь Бонд, со своими выверенными точными движениями, идеально совпадает с ним, что что-то встало на свои места, - это раздражающе-сентиментальное чувство не покидает Кью ещё долго. Он учится загадывать на будущее не позднее, чем на следующие полчаса. И идёт варить кофе, хотя, по-хорошему, это Бонд должен ему чашку.ноябрь 2012-го.