После были мы

      Лэнс не любит смотреть в зеркало. Он не любит зеркала в принципе, и поэтому его кожа сухая и выжженная от работы под солнцем. Он считает, что это лучше, чем глядеть в зеркало ещё раз. Не то чтобы его кто-то обвинял.       Переезд на Алтею носил исключительно экономический и продуманный характер, с какой бы жалостью на него не смотрел Коран и какой бы понимающей не казалась Пидж. Новая, не загрязнённая планета, плодородная почва, возможность выращивать новые виды овощей, фруктов и цветов. Когда родители узнали о мгновенном перемещении, они решили, что лучше будет на Алтее. Это выгодно.       Лучше ли здесь? Лэнс до сих пор не знает.       Лэнс скучает по пляжу, щиплющей соли и дождю.       Цветы хорошо продаются. Пожалуй, он сколотил на них целое состояние, если не больше. Каждый хочет урвать цветок, который так любила спасительница Вселенной, ещё и на родной планете, выращенный её последним любимым.       Зато его младшие сёстры и братья получали лучшее образование, которое возможно во всех галактиках.       Лэнс смотрит в зеркало редко. В нём он видит клеймо на всю жизнь, цветы в своих глазах и призрак Аллуры за спиной. Стандартный набор птср, Широ вообще называет своего мужа Адамом, и ничего, все живы.       Ну, практически.       — Дядя Лэнс!       У него слишком много родственников. Когда они приезжали, их было много, но сейчас, когда Лэнс потерян во времени, иногда он не может вспомнить, как зовут ту милую девочку с косичкой набок и того пацана с отсутствующим зубом спереди.       — Дядя Кит приехал! — она врывается в спальню своего дяди, та самая девочка с косичкой наперевес, и Лэнс за улыбкой прячет своё незнание. За ней тут же вбегает его двоюродная племянница, подхватывая то ли дочку, то ли сестру под живот и поднимая в воздух. — Но ма, дядя Кит приехал!       Они теряют традиции здесь. Лэнсу грустно это осознавать, но он давно не слышит родного испанского из уст родственников. Его дезориентирует, что люди вокруг него не знают этого языка, который воплощает их родину, их корни.       — Простите, — женщина перед ним не похожа на его родственницу, на самом деле. Она боится смотреть на него, поэтому не смотрит, и держит дистанцию.       — Да ничего страшного не случилось же, — Лэнс неловко машет ладонью, уже думая, сколько этот идиот простоял под окнами, выжидая.       Лэнс не любит смотреть в зеркало. Он смотрит каждый день и видит её — ту, которую потерял, которая выжгла на нём клеймо, которая сошла с ума рядом с ним. Видит, вздыхает, отворачивается.       Прикасается кончиками пальцев к меткам, думая, годны ли они на что-то ещё, кроме как продлить его жизнь на слишком больное количество времени.       Он открывает окно нараспашку, смотря на Кита с шальной улыбкой. Ветер на Алтее совсем не прохладный, не влажный, но треплет чуть отросшие волосы и ощущается кожей так же.       — Ей, идиот, давно ждёшь? Чего не зашёл? — он кричит во всю мощь лёгких, наблюдая, как лицо Кита вытягивается в удивлении, а второй шлем в руках практически падает на землю.       Лэнс улыбается так, что кожа в уголке губ трескается.       Кит смотрит зло исподлобья, а потом стучит указательным пальцем по виску. Лэнс смеётся, будто слышит самую лучшую шутку в жизни, и повисает на подоконнике. Вдыхает, собирается с силами, подмигивает напоследок и выходит из комнаты, открывая дверь ногой нараспашку. Сбегает по лестнице, по пути крадя у кого-то сэндвич, за что получает от бабушки с седым пучком на голове по руке грязной лопаткой в соусе, но сэндвич не роняет.       — В этом доме нельзя кричать! — кричит она, и Лэнс в ответ облизывает руку. Соус действительно вкусный, но теперь его пальцы пахнут специями, и навряд ли это понравится футболке Кита.       — Будешь меня отчитывать? — Лэнс игриво приподнимает бровь, откусывая вкуснейший кусок хлеба с салатом и мясом, но помидор не захватывает, что заставляет его опустить бровь обратно.       Половицы дома скрипят так, как скрипит внутри Лэнс, и это отдаётся приятным покалывающим теплом в солнечном сплетении. А ещё шум. Это гам детей, родителей и родственников, которые скоро сядут за один стол.       — Наверное, нет, — в конце в концов вздыхает она, сама облизывая собственную лопатку. Её лицо покрыто паутиной морщин, но воспитание Вероники нельзя ничем вытравить из её детей. — Предупреди, когда вернётесь.       Лэнс оглядывает дом, свои руки, на которых слишком сильно выступают вены, и дочь своей сестры.       — Может быть, — он пожимает плечами, и Лэнсу плевать, что на нём лишь рубашка и джинсы, когда он выбегает из дома и в два прыжка оказывается возле Кита, вырывая с разбегу шлем.       Киту плевать на клейма. Плевать на шрамы и внешний вид. В этом прелесть Кита. А ещё в его хвосте, за который так прикольно иногда дёргать.       — Поэтому мы уезжаем отсюда, — Лэнс говорит тихо и больше для себя, но Кит кивает, аккуратно разжимая пальцы мужчины на шлеме, чтобы самому надеть его на чужую голову.       Лэнс не может положить всю жизнь на алтарь в честь Аллуры. Он пытался. Не получилось. И тогда, когда Пидж уже обзавелась надгробием, Ханк протезом правой руки, а Широ третьим мужем под копирку, Лэнс осмотрелся. И увидел.       Кита с хвостом до лопаток, с такой же меткой войны на лице, в красной потрёпанной кожаной куртке и совершенно не знающего, куда себя деть.       Может быть, они не вернутся.       Может быть, Лэнс уже достаточно отдал себя, чтобы забыть то, что он видит каждый день в зеркале.       — Чувствуешь это? — Кит орёт, и звук ветром доносится до Лэнса, который крепко прижимается к спине не потому, что ему страшно. — Чувствуешь?       Лэнсу чудится запах космической пыли.       И тогда Кит отпускает руль, и они чудом продолжают нестись по прямой дороге, когда как Кит предпочитает распахнуть руки в разные стороны. И конечно, Лэнс тоже чувствует это, но руки не распахивает. Это прерогатива сидящих впереди. Вместо этого он пробирается холодными руками под куртку, под футболку и сжимает изо всех сил туловище, щекоча рёбра ледяными пальцами.       Кит смеётся.       И вот странно дело, но Лэнс готов положить за это даже больше, чем положить на надгробье Аллуры. Ему кажется это правильным.       — И что это было? — Лэнс спрашивает, замечая боковым зрением, как штурвал придерживают коленом.       — До или после?       — После, — решает Лэнс, удобно устраивая подбородок на месте между плечом и ключицей, смотря вдаль и видя спиной, как город исчезает в облаках космической пыли.       Кит не рассказывает, почему не с матерью. Не рассказывает, что сейчас с Широ. Не рассказывает, кем работает последние лет двадцать. Не рассказывает всё то, что не хочет рассказываться, и Лэнсу действительно всё равно.       Потому что вот этот крик и звёзды под пальцами и веками — разве это может дать что-то другое?       Это же ведь всегда Кит.       Без оглядки на Аллуру.       Без оглядки на память.       Без осуждения взглядов.       — А после были мы, идиот, — Кит снова смеётся, и Лэнс, чувствуя вибрацию грудной клеткой, думает, что он и впрямь идиот.