Тень на стене

Ты спишь и видишь меня во сне, Я для тебя - лишь тень на стене, Сколь неразумно тебе и мне Не верить в силу дорог. Когда я умер, ты был так рад, Ты думал - я не вернусь назад. Но я пробрался однажды в щель между строк, Я взломал этот мир, как ржавый замок. Я никогда не любил ворожить, но иначе не мог.

Они, блять, похожи были. Даже внешне. Рост, плюс-минус, одинаковые очки. Даже имена такие, что хер не перепутаешь. Даня и Дэня. Только Даня все время очки свои просирал где-нибудь и новые покупал, еще более вычурные, чем старые. Квадратные? Треугольные? Круглые? Кхм, а как тебе этот кошачий глаз? И цвет волос менял с завидной регулярностью. Только блонди, кажется, не был. Хер знает почему, Дэня не спрашивал. Но ему нравились постоянные перепалки, что Даня пытается под Поперечного косить, но отрицает это: «мне просто нравится быть рыжим! Ну да, хочу я на его стендап и что?», как тот возмущается на маленькой кухне, переходит на ультразвук, что две кошки убегают в комнату со скоростью света, а Дэня смеется так, хрипло. Дэня, в принципе, проще был. На Даню похож чем-то, но как-то меньше на пару… всего. На пару сантиметров, тише на пару дэцибел, темнее на несколько тонов. Его спрашивали раньше постоянно, мол, как ты вообще с ним живешь? Он же такой громкий, такой Даня, а тебе по барабану? Ты тоже ведь не выглядишь спокойным человеком. Дэня смеялся и отшучивался, что готовить не умеет и если останется один в квартире, то, сто процентов, что-то взорвет или вся кухня будет в ошметках картошки, павшей великой смертью. Народ возмущался, что, мол, Даня же такой же, тоже не умеет свой шмот и кухню в порядке держать, хотя и выпендривается постоянно, что, мол, все у меня убрано по полочкам. Нихуя. Дэня понял, когда первый раз в его квартиру зашел и наступил на кастрюлю. Он тогда поднял вопросительный взгляд и указал на свою ногу в предмете бытового обихода и спросил. — Это убрать куда-нибудь? А Даня тогда покраснел немного, руками всплеснул и сказал: — Она на своем месте! Она там уже год лежит. В ней кошка любит спать, оставь там. Дэня руки тогда поднял, выступил из кастрюли и подумал, что история очень сильно напоминает пиздеж и этот пацан просто убирать не хочет. Или ленится. Когда они уже съехались, Дане надо было все напоминать постоянно. Сковородку на место убери. Нет, не положи куда-нибудь, а на место убери. На ее сучье место, ты не знаешь, где сковородки у нас находятся? Общие друзья постоянно, если попадали на такие домашние ссоры, пытались затаиться или сказать Дэне, мол, блять, ну он же убрал, че ты? Но Дэне всегда как-то похер было. Настаивал, пока Даня не уберет все на место, даже если все вокруг, даже Даня уверял, что вот оно чертово место, успокойся, он все равно наезжал с холодной решимостью. И всегда добивался же своего. Сковородка или что-то там еще оказывалось на правильном месте, а Даня матерился себе под нос и начинал ворчать. Дэня лыбился и сигарету закуривал. Обстановка из напряженной резко становилась обратно домашней и все, даже долбанутые кошки, расслаблялись. Так они и жили — на ебучих Американских горках. И если к этому моменту вы уже успели запутаться в именах — это правильно. Так и надо. Все путаются. На самом деле, еще недолгое время назад, Дэню бесило, когда его так звали. Он вообще не особо любил сокращать имена и при знакомстве всегда Денисом представлялся, а когда его начинали сокращать, как кота, огрызался. И для всех он так и был. Денисом. Даня всегда, кажется, звал себя Даней и только Дэне позволил называл себя Даниилом. И то только сначала, расчетливый пиздюк. «Я зову тебя Дэней, ты меня Даниилом, сойдет?» Дэне не сойдет. Ему, блять, не нравилось, но через какое-то время он и с этим смирился, когда бывшие одноклассники заебались и с Даней начали общаться. Ну, Дэня и Дэня, какая разница? Он правда Даню Даниилом звал какое-то время. Долго достаточно. Пока однажды они не лежали и не смотрели какой-то фильм по DC (помарка: Дэня ненавидел DC), а Даня пояснял ему что-то за вселенную, да так увлеченно, что фильма было не слышно. Даня руками размахивал, наровил дать Дэне в нос или сбить бутылку пива, а Дэня смотрел на него, кивал, а сам думал, насколько вероятно то, что если сейчас фильм переключить на Гарри Поттера, Даня заметит и сменит тему? Начнет затирать про новую вселенную или нет? Цвета фильмов почти одинаковые. И тут его прошибло. Даже в голове у себя он тогда первый раз Даню Даней назвал. Посмотрел на него, раскрасневшегося, возбужденного, поправляющего очки на носу и подумал, что какой он, к черту, Даниил? Даниил — это пацан из универа, который дает списывать на срезах. А этот — Даня натуральный. Обычный такой. Среднестатистический. Дэня чувствовал себя мамочкой каждый раз, когда они с Даней на улицу выходили. Это не трогай. К детям не приставай. Островский, твою мать, фу, от собаки отойди, совсем оборзел, она блохастая, а потом еще и в кровать полезешь, паршивец? Сначала это, опять же, странно было. Обычно Дэню ребенком считали. А теперь вот, он, ответственный родитель за чадо, старше его на четыре месяца и сука, Даня, ты можешь хотя бы прыгать в сугроб так, чтобы вся грязь на меня не летела? Где ты вообще грязь нашел? Иногда у Дэни чувство было, что он не парня себе завел, а собаку. Умную, ласковую до пизды, но все же огромную собаку. Опять же, сначала ему вообще было странно с Даней даже чай пить. Он брал ложку с сахаром, опускал ее в чай, не переворачивая, мочил всего лишь, а потом вытаскивал. И правда не чай с сахаром, а сахар с чаем. Куда уж Дэне с его «без сахара, пожалуйста». С ним было все так. Сначала странно, а потом как-то легче. Приедалось. Дэне в какой-то момент вообще стало казаться, что жизнь без этих Даненых заморочек — странная штука. Без его звонков «ало, Дэнь, я у МКАДа, метро не ходит, пешком домой пойду» и трех, выкуренных подряд — смысла не имеет. Дэня Даньку любил. Осознание пришло, как обухом на голову свалилось, и он просто понял, что да. Вообще хер знает, как без занозы в заднице жить-то теперь. Без того, что Дэня поседеет, наверное, еще до тридцати и записок на холодильнике: «Я к сестре, еда в холодильнике, НЕ ПРОЕБИСЬ НА ЭКЗАМЕНЕ, ЧМОК» и подписи совсем в углу. «Данечка». Даня всем казался уверенным в себе до пизды, что его дух вообще ничего сломить не может, но Дэня знал, что, на самом деле, он — хрустальная принцесса. Чуть пальцем тронешь — рассыпается. Приручать его, хоть и не долго, но ответственности потом не оберешься. Правда же обиженный всем миром ребенок. Пусть и рисунки не дарит с подписями, но вот обед точно с собой положит. И будет ждать на улице зимой около универа хоть полчаса, пока препод бесится. И Дэня пишет сообщения типа: «зайди куда-нибудь, околеешь — не буду тебя потом лечить» и ручкой так щелкает нервно, что в аудитории все оборачиваются. Потом телефон брякает, Дэня чуть не славливает приступ, потому что звук выключить забыл, сообщение читает и хмыкает. Потому что там: «Перестань ручкой щелкать, раздражаешь всех» «И, да, никуда я не уйду, постою тут» «Все равно же будешь лечить ;)))» А потом выходит и этот хуй стоит в расстегнутом пальто осеннем и лишь длинный красный шарф чуть-чуть до снега не достает. Намотал, скорее всего, в последний момент. Ну, как, намотал, один раз, так, чтобы Дэня не доебывался. Не мерзнет же, сука, в сугробе рядом, Дэня успевает сосчитать, четыре дырки из-под окурков и в руках у Дани — пятая. Дэня знает, что через пару недель придется к Дане в больницу кататься, потому что, блять, ну точно же словит какую-нибудь хворь и почти подохнет, но даже он с этим ничего сделать не может, если честно. То, что эти двое разошлись не было новостью века, района или чего-то там еще. Так все люди делают. Сбегаются, разбегаются, какая разница. Денис депрессию словил нехилую такую, чувство потери и перешел на другую марку сигарет, потому что видеть больше не мог этот хайповый красный Мальборо. Руки у него, сука, тряслись, душа разрывалась — как у наркомана, который дозы хочет, но не может, пообещал родным, что завязал. Все вокруг рукой махали. Мол, к лучшему. Совсем замкнулись друг на друге, хуй знает, к чему это прийти могло. Хорошо, что разошлись. Но Денису пиздец было не хорошо, он сахар видеть не мог, на улицу по району не выходил и очки на линзы сменил. Видеть их больше не хотел. Рыжий цвет? К черту, будет белый. И все равно же ловил себя на том, что делает что-то, как Даня. Говорит, смеется, кажется, этот пиздюк въелся ему под кожу и выходить не хотел. С одноклассниками когда мельком встречался — улыбался, мол, все заебато. Даня как? А хуй знает, не общались давно. Девушку нашел? Ну пиздато, че сказать. Да-да, конечно, надо выпить-встретиться, спишемся как-нибудь. Они пытались как-то все наладить. За три года — раза четыре, наверное, или пять. Денис не считал. Каждый раз в какую-то пизду все скатывалось опять. Не из-за Дани. Из-за него. У Дениса в груди все щемило и он просто не мог, передозировки боялся или чего-то похлеще — хуй знает. Каждый раз, когда Даню на улице видел случайно, а тот его не замечал (или делал вид, что не замечал) — в этот день случалось что-то. Даня стал Денисовой личной черной меткой. Хуй знает почему, мог стать рыжей. Оценили каламбур? Все по пизде шло. Все туда катилось. Однокурсники, друзья, уже не друзья, прогулки. Все как будто затянуло в огромную воронку. И только Денис начинал думать, что все заебись, что, жизнь-то в гору идет, как опять видел Даневу макушку, опаздывающую на автобус или типа того, и все опять шло в пизду. Но все же проходит, да? Или хотя бы должно проходить. Все устаканивается, встает на круги своя. Демоны Денискины больше его не волновали. Точнее, демон. И через какое-то время все правда пришло в норму. Денис перестал чувствовать себя половиной чего-то. Частью чего-то. Стал отдельным. Состоявшимся. И, кажется, где-то подсознательно решил, что быть частью чего-то еще раз — дикое говно. Но все же в норму пришло. Пусть не было огромной компании друзей, зато двое, хоть один и из жопы мира. Денис Новый Год праздновать, если честно, не особо любил, потому что компании нужной не подворачивалось. Да и зима — ненавистное время года. То ли дело — май. Ебучий май. Но в этом все, кажется, все было нормально. На улице не хотелось умирать, никто не тащил гулять и можно было дома с чаем посидеть. Красота же. Новый Год, хоть и один, но на даче. Решил торт себе купить, зайти в магазин, до которого чесать минут пять, но зато торты там — объедение. Уже к магазину подходит, двери открываются и Денис не сразу понимает, что врезался в кого-то. — Простите, я… — молодой человек, держа уже порвавшийся пакет подмышкой, поправляет свободной рукой шапку, съехавшую на глаза и смотрит на Дениса, — ой. Что-то внутри замыкает. В ком сворачивается, тугой-тугой, что желчь ко рту подступает, но потом так же резко отпускает. У Дани пальто, все то же, осеннее, расстегнутое, шарфа нет, только шапка и пакет, где, позвякивая, требует внимание алкашка. Даня застывает, рот свой блядский открывает и смотрит на Дениса, как на восьмое чудо света, а потом у него из пакета пачка сигарет вываливается. Денис опускается и цепляет ее пальцами, околевшими без перчаток. Красный Мальборо. Конечно же. — Привет, — Денис сам не понимает почему, но улыбается, чувствуя, как губы трескаются и перел лицом Дани пачкой мельтешит, чтобы тот очнулся, — куда сунуть? — А? — Даня рот захлопывает, — А! Да, в карман кинь. Денис руку протягивает и пытается пачку в карман засунуть, но тот, как обычно, белебердой всякой до основания заполнен. Время идет, но что-то не меняется. — Аккуратно иди, на улице скользко, а пачку потерять можно. — Ой, да ладно, первый раз что ли, пакеты начали делать ненадежные, зря с собой рюкзак не взял. — Туда бы все равно ничего не влезло. Даня хмыкает хрипло и Денис думает о том, что голос его за это время — сел. И сам он неуловимо изменился. Хуй знает в чем именно. У Дениса свой путь после разрыва, у Дани — свой. Дениса перевернуло, будто на сто восемьдесят, а Даню, кажется, только отвернуло слегка. — Мы людям пройти мешаем, — замечает Денис и Даня, ойкнув, спускается по отмерзшим ступенькам, а Денис сверху стоит и за воротник его держит, чтобы не ебнулся. Хуй знает уж почему. На последней ступеньке Даня почти падает, но Денис держит. — Спасибо. Денис кивает и руки в карманы сует. От холода не спасает, но хоть есть куда руки деть. Он разворачивается и собирается уже зайти за чертовым тортом, как тут.. — Эй, Дэнь, — Денис оборачивается, потому что хуй знает почему просто оборачивается, его так не звали уже, наверное, кучу месяцев и сердце на секунду в желудок бухает, — хочешь с нами? — Даня взмахивает пакетом подмышкой, — будет весело. Денис думает пару секунд и мозг успевает с радостью заорать «да, отлично, идем бухать!», сердце требует узнать, что случилось за это время с его мальчиком, но Дениска лишь улыбается и губы поджимает и мотает головой отрицательно, что челка в глаз попадает. — Прости, дела, давай как-нибудь в другой раз? Возможно, ему кажется, но в глазах Дани на секунду гасится какой-то огонек. Но тут же вспыхивает вновь. Денис не сомневался. Он не пропадет. — Да, отлично, спишемся тогда? «Случайно встретимся следующий раз месяцев через десять на автобусной остановке?» — читается между строк. — Да, конечно, — Денис улыбается грустно и, на несколько невероятно долгих мгновений, ему невероятно больно, что все это закончилось. — Отлично, пока! — Даня машет рукой, наровя опять то ли упасть, то ли уронить пакет, а Дениса тянет хмыкнуть от этой нелепой картины. — До встречи, Островский. Даня, всего секунду, смотрит ему в глаза, когда уже идет и Денис умудряется в них прочесть старое, как мир: «никто не говорит мою фамилию, как ты, скажи еще раз!», выданное с улыбкой несколько лет назад. Когда-то ему нравилось катать эту фамилию по языку. Он отворачивается, чтобы уже зайти в магазин и телефон начинает разрываться мелодией из Леди Баг. На секунду, всего на ебучую секунду, Денису кажется, что это он, но потом отметает эту мысль и смотрит на экран. Принимает вызов. — Ало. — Романов, ты охуел? Я уже двадцать минут жопу морожу около ВДНХ, тащи сюда свою задницу. — Сейчас, подожди, торт куплю. — Какой, нахуй, торт? Мальборо с двумя кнопками и чтобы через пять минут был на месте. Чмошник. Денис хмыкает и кладет трубку. Судный день вообще не повод, чтобы горевать. Корабль тонет, но оркестр продолжит играть.